Barthes. Mythologies p aris, Seuil,1957

воздействовать 
на вещи, а 
воспе‑
вать 
их» (наст. изд., с. 306); политическая реальность 
«вычищена, отделена от нас вековыми напластования-
ми метаязыка» (наст. изд., с. 307); метаязык находится 
в «исключительном владении» угнетателя (наст. изд., 
с. 312), и обслуживающая его «неангажированная» 
литература «по праву занимает свое место в метаязы-
ке» (наст. изд., с. 321). 
Метаязык, — объясняет Барт, — фактически 
составляет для мифа некий резерв [...] бывают 
предметы, чья мифичность до поры как бы 
дремлет, они являют собой лишь смутный кон-
тур мифа, и их политическая нагрузка кажется 
почти безразличной. Но их отличие — не в 
структуре, а только в отсутствии случая для ее 
реализации» (наст. изд., с. 307). 
Потому-то в «Мифологиях» он и повторяет так 
часто, что миф (или буржуазная идеология, связанная 
с ним) пропитывает собой всю социальную действи-
тельность, не оставляя буквально ни одной щелки, 
которая давала бы доступ к «настоящей» действитель-
ности. Эта анонимная и аморфная масса расхожих слов 
и представлений, позднее (в книге «Удовольствие от 
текста», 1973) обозначенная Бартом греческим словом 
«докса», представляет собой первичный и неистощи-
мый источник мифов. В своей универсальности она 
встает непреодолимой преградой между человеком и 
миром, между сознанием и реальностью. 
Во-вторых, бартовский «метаязык» определяется 
негативно не по отношению к 
вещи,
а по отношению к 
действию.
Он возникает в силу социального разделе-
ния труда, когда на «операторный, транзитивно свя-
занный со своим объектом» «язык дровосека» (наст. 
изд., с. 308–309) накладывается отвлеченный от прак-
тики «общий метаязык, привыкший не 
воздействовать
на вещи, а 
воспевать 
их» (наст. изд., с. 306). Этот лож-
ный язык, ложное отношение к миру навязывается 
человеку уже с раннего детства благодаря игрушкам, 
в нем лишь может быть «нечто мелкобуржуазное»). — См.: Ролан Барт 
о Ролане Барте, с. 162.
27
Р
олан Барт — теоретик и практик мифологии
27 / 35

---

которые оставляют ребенку «лишь роль владельца и 
пользователя, но не творца» (наст. изд., с. 122), вместо 
поля конструктивной деятельности дают ему лишь 
каталог «доксы» — «всего того, чему взрослые не 
удивляются, будь то война, бюрократия, уродство, 
марсиане...» (наст. изд., с. 121).
На протяжении всей своей литературной деятель-
ности Барт упорно искал пути для прорыва сквозь 
«доксу» к реальности — начиная с «нулевой степени 
письма» в своей одноименной первой книге (1953) и 
кончая противопоставлением «студиума» и «пункту-
ма» в последней книге «Камера люцида» (1980), где 
«пунктум», разительно «несистемный» элемент реаль-
ности на фотографии, как бы «прокалывает» собой 
гладкую поверхность знаково освоенного, включен-
ного в «доксу» «студиума». В пору, когда писались 
«Мифологии», он иногда даже готов был брать на себя 
роль простодушного зрителя в духе Вольтера или 
Толстого, не умеющего, а вернее не желающего пони-
мать условно-«фигуральных» (то есть коннотативных) 
смыслов культуры. В 1955 году, полемизируя с Альбе-
ром Камю по поводу его романа «Чума», Барт неодоб-
рительно высказывался о притчевой структуре этой 
книги, где сопротивление фашизму изображается в 
«фигуральной» форме борьбы с эпидемией чумы. 
Камю в открытом письме Барту писал о своем неприя-
тии реализма в искусстве — 
...я же, — отвечает критик, — верю в него; или 
по крайней мере (ибо само слово «реализм» 
имеет тяжкую наследственность) я верю в ис-
кусство буквальное, где чума — всего лишь 
чума, а Сопротивление — это Сопротивление