|
присоединяя их
к первичным. «Миф»,
в понимании Барта, несомненно представляет собой
коннотативную систему; достаточно взглянуть на
схему на с. 272 настоящего издания, где первичный,
языковой знак служит именно «формой», то есть
средством выражения для нового, «мифического»
смысла-понятия. Тем не менее Барт причисляет его —
и притом последовательно, проводя эту мысль через
все дальнейшее изложение, — к «метаязыку». Только
позднее, начиная с «Основ семиологии», он стал поль-
зоваться термином «коннотация», приведя свою тео-
рию в соответствие с ельмслевской
1
. Однако У. Эко и
И. Пеццини в уже цитировавшейся выше статье пока-
зали, что именно у Барта оппозиция коннотации и
метаязыка плохо вяжется с его же постулатом о все-
охватывающем характере вербальных знаковых систем
по отношению ко всем прочим. Действительно, в усло-
виях, когда язык (вербальный) безусловно доминиру-
ет над любыми невербальными кодами (например,
такими, как вестиментарный — код одежды), послед-
ние лишаются самостоятельных смыслов, смыслы
фактически «внедряются» в них вербальным языком.
А потому и его коннотативные и метаязыковые функ-
ции фактически совпадают, слипаются:
...Так называемый метаязык описывает не за-
коны (код) языка-объекта, а лишь его коннота-
ции, то есть тот добавочный смысл, которым
нагружается вестиментарный не-язык, будучи
освещен рефлектором вербального метаязыка
[...] коннотации невербального языка (моды,
1
См.: Структурализм: «за» и «против», с. 157–160. В середине
50-х го дов Барт, очевидно, еще был не знаком с работами Л. Ельмслева
и знал датскую школу глоссематики лишь через посредство другого ее
представителя — Виго Брёндаля.
23
Р
олан Барт — теоретик и практик мифологии
23 / 35
бытового поведения или спектакля) рождают-
ся не из внутренних законов этого языка, а из
разоблачающей деятельности, осуществляемой
над ним вербальным языком
1
.
Получается несколько гротеcкный порочный круг,
особенно если применить такую схему к «Мифологи-
ям» с их критическим, разоблачительным пафосом:
чтобы демистифицировать вещи, «мифолог» вынужден
сам же «вчитывать» в них те мифы, которые ищет; это
напоминает замечание Барта о литературных «струк-
турах», сделанное уже много позже, после завершения
структуралистского периода в его деятельности:
...Структура — это вроде истерии: если зани-
маться ею, она присутствует с несомненностью,
но стоит притвориться, что игнорируешь ее, как
она исчезает
2
.
Все дело, однако, в том, что в «Мифологиях» Барт
как раз не разграничивает коннотацию и метаязык.
Более того, что любопытнее всего, на практике он и
позднее, осознав теоретически их различие, продолжал
оценивать
их примерно одинаково. Метаязык /конно-
тация, то есть язык, «говорящий
по поводу вещей
»
(наст. изд., с. 306), осуждается как неистинное, отчуж-
денное — хотя и исторически неизбежное! — слово.
Сопоставим два бартовских текста, где оба термина
уже различаются и употребляются корректно.
Один из них — маленькая статья 1959 года «Лите-
ратура и метаязык». Здесь «метаязык» — уже не кон-
нотация, а бесспорный метаязык, сознательная само-
рефлексия литературы; в его разработке проявляется
способность литературы отстраниться от себя, «видеть
в себе одновременно предмет и взгляд на предмет, речь
и речь об этой речи, литературу-объект и металитера-
туру»
3
. Но каков же итог размышлений об этой само-
рефлексии (одним из представителей которой высту-
пает, между прочим, главный герой бартовской
1
U. Eco, I. Pezzini. Art. cit., p. 33.
2
Roland Barthes. Sollers
e
crivain. Paris, 1979, p. 74.
3
Ролан Барт. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1989,
с. 131.
24
Р
олан
Б
арт.
М
ифологии
24 / 35
критики тех лет — Ален Роб-Грийе)? Итог довольно
двойственный, далеко не восторженный:
...Литература наша [...] ведет опасную игру со
смертью, как бы переживает свою смерть [...]
Этим, собственно, и определяется ее трагизм:
наше общество, стоящее ныне как бы в истори-
ческом тупике, оставляет литературе лишь
характерно эдиповский вопрос:
Do'stlaringiz bilan baham: |
