Программа книгоиздания России

9.2. Социально-гуманитарные основания изменения инженерного проектирования систем "человек—машина"

Тем не менее после двух столетий промышленной революции приходит осознание того, что настало время вернуть признаки человечности работе, рабочему месту, машинам, оборудованию и системам. Происходит это не в силу какой-то вдруг проявившейся сентиментальности инженеров, а как отражение современных тенденций развития общества, науки и культуры.

311
Наметилась тенденция к изменению границ между сферами точного и гуманитарного знания, которые еще настолько отчетливы, что постоянно речь идет о двух культурах, о непонимании ими друг друга и т.п. В глубин­ных своих основаниях — это проблема взаимодействия количественных и качественных характеристик бытия. "Человек «механизировал» все вещи, и в результате он пришел к «механизации» самого себя, впадая мало —по­малу в состояние ложных нумерических «единств», теря­ющихся в единообразии и неразличимости «массы», то есть, в конце концов, во множественности; в этом состо­ит, конечно, самая полная победа, какую только можно вообразить, количества над качеством" [6, с.200].
В промышленно развитых странах явно выражена тенденция к преодолению культурного отставания тех-нико-центрированного проектирования. И дело здесь не только в возросших требованиях работающих людей к условиям труда и быта, Но и в том, что развитие современной техники и технологии упирается в социаль­ные, человеческие и организационные факторы.
Поиски выхода из экологического кризиса связаны с формированием новых ценностных ориентации, кото­рые расшатывают основы инструментального отношения к природе. Формируются новое экологическое сознание и новые общечеловеческие ценности, утверждается есте­ственно-исторический взгляд на человека, на его дея­тельность и на его место в космосе. Процесс экологиза­ции, охватывающий природу и культуру, предметную среду и образ жизни, синтезирует некое новое интуи­тивно ощущаемое состояние условий человеческого суще­ствования. Это состояние неразрывно связано с проект-ностью, с ценностями проектного отношения к дейст­вительности, которое играет существенную роль в фор­мировании проектной культуры, своеобразного индика­тора изменений в проектировании.
Определение проектной культуры, как и культуры вообще, — задача не из простых. В первом приближении ее понимают как творческое пространство, в котором проектное воображение реализуется благодаря произ­водным от него способностям смыслоразличения (пони­мания) и вкуса, критического суждения и проектного замышления. Центром, вокруг которого организуется проектное воображение, являются аксиоматические со­стояния сознания (ценностные ориентации в аксиомах культуры) [7]. Представляется значимым, что в проектной культуре среда рассматривается не только в качестве вещественных, пространственных условий жизни людей, но и как условие реализации весьма глубоких изменений человеческой природы.
Культура может быть представлена как некая сово­купность граничащих друг с другом и вместе с тем проникающих друг в друга сфер деятельности, одной из которых является проектирование. "В сферах деятель­ности, таких как проектирование, всякий акт творческой деятельности означает изменение границ, а границы де­ятельности проходят в культуре" [8, с.26].
На формирование новых подходов и методов проек­тирования повлияли идеи В.И.Вернадского о ноосфере и "научная феноменология" философа и теолога Пьера Тейяра де Шардена, синтезирующая данные науки и религиозного опыта для раскрытия содержания эволюции Вселенной ("Космогенеза"). Для понимания указанной эволюции определяющим является "феномен человека". Эволюция Вселенной разделяется философом на стадии "преджизни", "жизни", "мысли" и "сверхжиз­ни". На этапе "мысли" появляется человек, сгущающий в себе психическую энергию, творящий "ноосферу", персонализирующий мир. У человека техническую дея­тельность направляет отличающая его индивидуальность. Здесь приходит в действие вся волна жизни, порождаю­щая новый порядок, как говорит Тейяр де Шарден, "реф­лективность", овладевающая своей собственной судьбой, становящаяся хозяйкой своей телесности и истории, кото­рую она творит по личному проекту [9].
Обращает на себя внимание в книге философа на­звание главки "Внутреннее вещей" в разделе "Пред-жизнь". Говоря о спорах между материалистами и спи­ритуалистами, которые не могут разрешить противоре­чия между механизмом и свободой, смертью и бессмер­тием, Тейяр де Шарден пишет: "По моему мнению, эти две точки зрения требуется объединить. Внутренняя сто­рона вещей должна быть принята во внимание, как и внешняя сторона мира. Вещи имеют свое внутреннее, свою, так сказать, «сокровенность». И она выступает в определенных отношениях, то качественных, то коли­чественных, вместе с выявленным наукою развитием космической энергии" [10, с.54 —55].
Новые подходы и методы в проектировании разви­ваются под влиянием многих идей и концепций. К ним относится концепция постиндустриального общества. Этот термин предложил американский социолог Д.Белл для обозначения нынешнего этапа развития ряда стран и он же сформулировал основные признаки такого обще­ства. В концепции постиндустриального общества отмечается отход от прямолинейного технологического детерминизма; общество рассматривается как система взаимодействующих факторов — техники, социальной структуры, политики, духовных ценностей. Проводится мысль о необходимости переориентации экономики от погони за чисто количественным ростом производства в сторону улучшения качества жизни, включая и жизнь на работе [11].
Активизировали деятельность по разработке новых подходов и методов проектирования исследовательские проекты Римского клуба и Международного инсти­тута прикладного системного анализа, направленные на изучение перспектив развития человеческой цивили­зации и решение глобальных проблем современности. Изменения в проектировании — в какой-то мере ответ на стремление этих международных организаций развен­чать технократические иллюзии и пробудить сознание людей, не задумывающихся над последствиями своей недальновидной деятельности в глобальном масштабе. Проблемы, поставленные Римским клубом, имеют важ­ное методологическое значение для анализа форм интел­лектуальной деятельности. На смену бескомпромиссным лозунгам о тотальной власти науки, проектирования,
312
планирования, управления, прогнозирования и т.п. начи­нает приходить мысль об их гармоничном сочетании [8]. Исторические перемены, происшедшие в искусстве, физике, обществе, мышлении, частным проявлением ко­торых является постмодернизм, также влияют на изме­нения в проектировании. Буквально постмодернизм — то, что после модерна или современности. Постмодер­низм — совокупное обозначение тенденций в культур­ном самосознании развитых стран Запада [12]. Модерн — классическое выражение этого явления, постмодер­низм — современное, неклассическое. "Постмодернизм возникает как осознание исчерпанности онтологии, в рамках которой реальность могла подвергаться насильст­венному преображению, переводу из «неразумного» со­стояния в «разумное». Квалификация такой онтологии как «модернистской» и исторически исчерпавшей себя есть вместе с тем провозглашение новой эпохи — по­стмодернизма. Скептическое отстранение от установки на преобразование мира влечет за собой отказ от попы­ток его систематизации: мир не только не поддается человеческим усилиям его переделать, но и не умещается ни в какие теоретические схемы. Событие всегда опере­жает теорию. Антисистематичность как характерная черта постмодернизма не сводится к простому отказу от притязаний на целостность и полноту теоретического охвата реальности — она связана с формированием не­классической «онтологии ума»" [13, с.265].
Новые горизонты для проектирования открываются с преодолением ограниченности эмпиризма совре­менной науки, который далек от того, чтобы быть всеох­ватывающим, поскольку не учитываются те данные, ко­торые обладают качественным характером в собственном смысле слова, как это имеет место, например, в науках о человеке. Развитие проектирования все больше опреде­ляется взаимоотношением в нем точного и неточного знания. С последним связывают широкие пласты гумани­тарной культуры. "Любое не поэтическое раскрытие ре­альности не может быть полным" [14, с.210]. Поэзия, конечно, не всегда точна, но смысла в ней часто больше, чем в точном знании.
Изучая природу эстетического постижения реаль­ности, А.Маслоу лишний раз убеждается в том, что наш рассудок слишком аналитичен и рационален, чересчур коцептуален; рассудочное восприятие слепо к отдельным сторонам реальности и особенно к той, что находится внутри нас. "В настоящий момент мы, представители западной культуры,— отмечает выдающийся психолог,— долгое время переоценивавшие роль абстрактного в по­нимании реальности, порой сводившие реальность к аб­стракции, восстанавливаем нарушенный баланс, подчер­кивая необходимость конкретного, эстетического, фено­менологического, не абстрактного познания всех сторон и составляющих любого явления в их реальной целокуп-ности, не отвергая бесполезных на первый взгляд, не имеющих утилитарного значения компонентов" (14а, с.81).
Гуманитарные факты, как правило, недоступны пря­мому наблюдению. Для их "визуализации" требуется множество знаковых систем, а для некоторых из таких культурных феноменов до сих пор не найдено подходя­щих форм записи. Каждый из таких способов визуализа­ции принципиально неоднозначен и многовариантен. Поэтому "возможно, что использование точных методов в гуманитарных дисциплинах станет более плодотвор­ным, когда будет выработано новое понимание самого понятия «точность», учитывающее многовариантность «визуализации»" [15, с.23].
Для решения указанной проблемы перспективными представляются исследования в области когнитивной компьютерной графики и систем искусственной реаль­ности. В результате проведенных А.А.Зенкиным исследо­ваний проблем аддитивной теории чисел с использовани­ем специально разработанной диалоговой системы для когнитивной компьютерной графики удалось показать, что когнитивная визуализация математических абстрак­ций позволяет нередко увидеть такие свойства даже очень хорошо изученных математических объектов, ко­торые без когнитивной компьютерной графики увидеть очень и очень непросто даже самому изощренному мате­матическому уму. При построении когнитивных изобра­жений абстрактных теоретико-числовых объектов (так называемых пифограмм этих объектов) синтезируется некоторое музыкальное произведение, определяемое чисто математическими свойствами отображаемых объ­ектов. Погружение исследователя в цветомузыкальную искусственную реальность, созданную средствами совре­менной информационной технологии, позволяет ему при­коснуться к великим тайнам Бытия, первооснову которо­го, по Пифагору, составляет Число. До сих пор об этом можно было только догадываться, сегодня это можно умо-зреть, а завтра и по-чувствовать [16]. ЭВМ, будучи удивительным продуктом формально-логического мыш­ления человека, превращается в настоящее время, счита­ет ученый, в уникальный инструмент активизации и реализации образных, интуитивных процессов мышле­ния человека.
Проникновению точных методов в гуманитарные дисциплины всегда препятствовало противоречие между повторяемостью и единственностью (уникальностью). В наши дни это противоречие все более и более ощущается и представителями наук о природе, которые осознают необходимость обращения к уникальным, неповторимым событиям и явлениям. И если гуманитарии черпают опыт выявления повторяемости у естествоиспытателей, то пос­ледние все чаще обращаются к опыту гуманитариев в изучении уникальных событий и явлений. Поэтому И.Пригожий и Л.Стенгерс не случайно пишут о том, что сегодня всякая наука должна быть гуманитарной [17]. В этом же направлении происходят изменения в проек­тировании.
На протяжении всей долгой истории выделившегося из природы "искусственного" человека, констатирует Е.Манциани, "человеческий" порядок противопоставлял­ся хаосу. Развитию культуры сопутствовало все большее усложнение систем упорядочивания. Но когда была до­стигнута тотальная упорядоченность всего окружения человека, а ее уровень достиг предельной сложности, ситуация изменилась: традиционная антиномия искусст-
313
венного — естественного, порядка — хаоса потеряла смысл. Освоив всю естественную среду, человек изменил статус искусственного и тем самым оказался погружен­ным во "вторую природу", продукт собственной деятель­ности, но безграничную, сверхсложную, непонятную, подобную первобытному хаосу. "Происходит возврат к конкретно-непосредственному, а значит, локальному, дробному, случайному, вероятностному восприятию мира. Цикл культурной эволюции завершается, чтобы вновь начаться с нуля: с выделения собственного локуса, с самоопределения в социальной группе, с защиты от враждебных духов и ублажения добрых. И здесь требу­ются не универсальные трансцендентальные схемы — «монотеизм» бессилен в этой ситуации, а возврат к жесту, знаку, первобытному ритуалу,- родовому закону и магии" [Цит. по: 18, с. 145].
Носитель современного дизайнерского сознания, продолжает Е.Манциани, не столько ищет примитивное (изначальное), сколько в известном смысле сам примити­вен. Лишившись опоры на большие системы глобальной интерпретации и объяснения мира, он вынужден дейст­вовать в сверхсложной реальности как в плане техноло­гическом, так и социальном. У него нет адекватных средств прочтения этой реальности, и поэтому ее образ непроницаем, непонятен для него, насыщен магическими смыслами. Видимо, так же воспринимали природу при­митивные народы, и в этом смысле западная культура возвращается к своим истокам. Возвращение к прошлому ради созидания будущего, ибо строить можно только на фундаментальных основах прошлого.
Р.Генон рассматривает антитрадиционную деятель­ность, с помощью которой в некотором роде "сфабрико­ван" современный мир, как производящую в целом рабо­ту извращения по отношению к нормативному состоя­нию, присущему всякой традиционной цивилизации, ка­ковы бы ни были ее частные формы. "Достаточно бросить вокруг себя взгляд, чтобы убедиться, что повсюду стре­мятся все свести все больше и больше к единообразию, идет ли речь о самих людях или же о вещах, среди которых они живут; очевидно, что такой результат может быть достигнут лишь при уничтожении, насколько это возможно, всякого качественного различия. Но еще более достойно внимания то, что по странной иллюзии некоторые охотно принимают это единообразие «за объ­единение», в то время как оно представляет собой как раз обратное... Количество — мы настаиваем на этом — может только разделять, а не объединять; все, что исходит из «материи», производит лишь антагонизмы различной формы между фрагментарными «единствами», которые крайне противоположны истинному единству или, по край­ней мере, имеют эту тенденцию со всей весомостью коли­чества, не уравновешанного более качеством..." [6, с.50 —51].
Одним из свидетельств перемен, происходящих в науке, является развитие синергетики, принципиально отличной от классической науки. Синергетика перестра­ивает наше мировоззрение. Меняется представление о самой Эволюции, которая осознается как устремленность к Духу, расширение сознания, внутреннего бытия лич­ности. Высвобождение индивидуальных сущностей предполагает их "локализацию", "прерывность" общего про­цесса, т.е. переосмысление превратно понятой эволюции (прогресса) как одностороннего движения по горизонта­ли. "Происходит переход от внешнего к внутреннему, от количественного критерия — к качественному вслед за переосмыслением закона причинности. Сама причина перемещается из внешней сферы в внутреннюю, ее ищут не во внешнем, механическом воздействии, а в самораз­вертывании внутренней формы, имманентной сущему. Если причина внутри, то невозможен прежний детерми­низм, нельзя предугадать ход событий, можно лишь до­вериться ему, предположить возможные пути самоорга­низации. Отсюда смещение доминанты: вместо наблюде­ния над внешним объектом, предметом, сосредоточен­ность на внутренней форме, на тонком мире, на том сущностном, что невидимо присутствует, что греки назы­вали «эйдосом», а китайцы «ли». То есть научное знание расширяется до сферы Духа, и значение этого трудно переоценить" [8а, с.96].
Древнейшие археологические находки лучше всего демонстрируют, что представляло собой то единое, кото­рым был жив человек. Оказывается, что уже с Верхнего палеолита (а беря выше и в более общем плане, начиная с того времени, когда наряду с природой можно уже говорить и о культуре) человек создавал, фиксирует В.Н.Топоров, не только жизненно необходимые вещи, но и то, что материалистически-позитивистски ориентиро­ванному сознанию представляется необязательным, из­быточным, даже лишним с точки зрения жизнеобеспече­ния,— вещи, образующие духовный слой культуры (предметы, непосредственно связанные с ритуалом, на­стенная живопись, статуэтки, символы, другие подобные вещи), что отсылает к духовной сфере жизни человека. "«Изначальная духовность» человека, во всяком случае на стадии homo faber, едва ли может быть оспорена — как на уровне «реальных», археологией подтверждаемых фактов, так и на уровне самосознания человека архаич­ных культур — в содержании деятельности мифологичес­кого демиурга, причем с самого начала акта творения всегда присутствует «духовное» делание; более того, оно, на наибольшей глубине его узрения, никогда не отделимо от «материального»— и не потому, что это «отделение» превышает возможности исследователя, но в силу необ­ходимости, которая раскрывает сам принцип космологи­ческого творения, на каждом своем шаге одновременно и нераздельно вовлекающего в себя и дух, и материю, и культуру, и природу" [19, с. 10]. Это крайне поучительно для творцов современной техники, которым впору обра­титься к опыту первобытного человека.
На основе того, что известно сейчас об архаичных моделях мира и соответствующих системах ценностей, содержательно оспаривается распространенная точка зрения, согласно которой следует уже для ранних стадий культуры различать "реально" функциональные вещи (инструменты, орудия и т.п.) и "мнимо" функциональные вещи (предметы ритуального назначения, лишенные свойства "реальной" полезности) и отдавать приоритет как раз "реальности" первых. Однако известно, что для архаичного самосознания высшим престижем обладает
314
то, что сакрально, а сакрально то, что космологично , что находится в начале творения и что может и должно воспроизводиться ежегодно в основном ритуале данной традиции. "Поэтому естественно предположить, что пер­воначально наиболее престижной и полнее всего отра­жающей смысл традиции была та вещь («первовещь»), которая сакральна по преимуществу, «космологична», т.к. через ряд звеньев возводима к началу творения, и ритуальна. Такая «ритуальная» первовещь обладает осо­бым статусом и престижем, особой имманентной ей силой. Она действует (и действует в большей степени, чем «используется») в особых отмеченных ситуациях, связанных с соответствующими заданиями или, точнее, сверхзаданиями... Собственно, таково и назначение ри­туала: он деяние, действие, дело по преимуществу, то дело, которое противостоит и слову и мысли, одновре­менно образуя с ними триаду мысль—слово—дело, имеющую непосредственное отношение и к проблеме «первовещи». Вещь как инструмент дела — действия не может быть для носителя подобной системы ценностей отделена от ритуала и быть неритуальной" [19, с. 11].
По существу проблема "культура и техника", а в известной мере и проблема "человек и техника", близки к классической философской проблематике соотноше­ния предмета (вещи) и идеи, чувственного и рациональ­ного знания. Чувственное и рациональное — не две сту­пени в познании, а два момента, пронизывающие его во всех формах и на всех ступенях развития. Еще Платон в "Меноне" говорил, что чувственность охотится за идея­ми, чтобы быть чем-то определенным, а идея охотится за чувственностью, чтобы реально осуществиться. Но одно дело теоретическая аргументация, другое — практика. Противопоставление чувственного и рационального, предмета и идеи воспроизводится снова и снова на новом материале. Источник этого противопоставления происте­кает из того, что от рацио, от идеи нет прямого пути к предмету, как нет его и от предмета к идее. Между ними должно быть установлено нечто третье, которое одновременно должно быть и вещью, инструментом, и идеей, смыслом. В качестве такового, согласно П.А.Фло­ренскому, выступает опредмеченный символ или одухо­творенный предмет, в который вложена душа человечес­кая. Это может быть и сакральный предмет, и произве­дение искусства, и освященное орудие труда [20]. Свя­щенный огонь — это ведь произведение культуры, не­смотря на то, что с его помощью могут достигаться вполне утилитарные цели. В этих случаях создание вещи пред­ставляет собой воплощение смысла, опредмечивание, проходящее под его контролем.
Смысл, идея и предмет слиты в единое культурное образование, элемент второй природы человека, которая создается "и по законам красоты". Сакральный символ, который во главу утла ставил П.А.Флоренский,— всего лишь частный случай этого исторического процесса. Такой же частный (при всей его нынешней распростра­ненности), как и случаи, когда предметы, идеи, смыслы и замыслы перестают составлять тело культуры, выпадают из нее. "Если известны правила и алгоритмы, с помощью которых можно изготовить чашку, то совершенно безразличны образцы ее употребления. Действие замыкается чашкой и ее «товарным видом», а все остальное начинает восприниматься как несущественное" [21, с.113]. Отныне не стало нужды каждый раз оборачиваться, ориентируясь на ставшие внешними по отношению к технике и науке критерии человечности. Не могло быть и речи о примате человека с присущим ему достоинством и неповторимос­тью личности над вещью и техникой.
Опыт истории культуры свидетельствует о том, что единство идеи и предмета достаточно противоречиво и хрупко. Предметы могут терять свое назначение, утрачи­вать изначальные смыслы и приобретать новые. Точно так же и идеи, понятия могут утрачивать предметность, терять свое былое значение, обессмысливаться, умирать и возрождаться, наполняясь новыми смыслами.
Обратим внимании на тонкий семантический нюанс. М.М.Бахтин как-то заметил, что орудия имеют не значе­ние, а назначение (это, разумеется, не относится к ору­диям-знакам в смысле Л.С.Выготского). Однако логика развития орудий привела к тому, что они не могут выпол­нить свое назначение, если они не имеют значения в психолингвистическом смысле этого слова. Поэтому сей­час, прежде чем проектировать орудие, имеющее то или иное назначение, необходимо определить его роль в системе человеческой деятельности.
В психологической теории деятельности существен­ное место отводится обоснованию новых подходов в проектировании. Современная техника создает новые орудия и средства, меняющие привычные формы всех видов человеческой деятельности: трудовой, учебной, управленческой, научной, эстетической, бытовой. А из­менение форм деятельности — это ведь тоже деятельность, которая должна быть сознательной и ответственной.
Рассмотрение проектирования как мира деятельнос­ти, ее продуктов, условий и форм организации, проливает свет на собственную природу проектирования и те изме­нения, которые в нем происходят. Новое видение проек­тирования формируется под влиянием культурно-ис­торической психологии Л.С.Выготского и в контекс­те психологической теории деятельности А.Н.Леон­тьева и С.А.Рубинштейна, которые потенциально про-ектны. Всякая мысль, в том числе и наиболее отвлеченная, считал А.Ухтомский, есть более или менее реальный проект действительности. Доминанта заключает в себе элемент проектирования, своим инерционно-временным моментом она увязывается с построением длительно-ус­тойчивых проектов реальности [22а]. П.Флоренский писал о "проектирующей деятельности жизни, осущест­вляемой разумом" [22, с. 171].
Человеческая деятельность — это деятельность ору­дийная, инструментальная. Внутренняя взаимосвязь субъективного желания, рационального целеполагания и технологически-инструментальной деятельности была вскрыта уже древнекитайскими мыслителями, причем задолго до того, как сама эта тема возникла в истории европейской цивилизации [23].
Деятельность имеет структуру опосредствованного процесса, элементами которой являются объект и сред­ство. Такую же структуру, по Л.С.Выготскому, приобре-
315
тают у человека и психические процессы, психические функции. То место, которое в структуре процесса труда занимает орудие, в структуре психических процессов занимает знак, выполняющий функцию средства, психо­логического "орудия", психологического инструмента. Поэтому свой подход к психике Л.С.Выготский называл инструментальным: "Существенным отличием знака от орудия... является различная направленность того и дру­гого. Орудие служит проводником воздействия человека на объект его деятельности, оно направлено вовне, оно должно вызывать те или иные изменения в объекте, оно есть средство внешней деятельности человека... Знак ничего не изменяет в объекте психологической опера­ции, он есть средство психологического воздействия на поведение — чужое или свое, средство внутренней дея­тельности, направленной на овладение самим человеком; знак направлен внутрь. Обе деятельности столь различ­ны, что и природа применяемых средств не может быть одной и той же в обоих случаях" [24, с.90].
Специфически человеческие особенности психики возникают вследствие того, что прежде непосредствен­ные, "натуральные" процессы превращаются в опосред­ствованные благодаря включению в поведение промежу­точного звена ("стимула — средства"). Если вдуматься глубоко в тот факт, поясняет Л.С.Выготский, что человек в узелке, завязанном на память, в сущности контролирует извне процесс воспоминания, заставляет внешний пред­мет напомнить ему, т.е. напоминает сам себе через внеш­ний предмет и как бы выносит, таким образом, процесс запоминания наружу, превращая во внешнюю деятель­ность, то предстанет глубокое своеобразие высших форм поведения, так как в одном случае нечто запоминается, а в другом — человек запоминает нечто. Другими словами, посредством стимул-средства или знака, т.е. элемента культуры, реконструируются и объективируются нату­ральные, как бы вне действующего человека сложившие­ся формы поведения. "Человек овладевает своим пове­дением, заново его порождая. Порождающий свое пове­дение человек становится его субъектом. Именно в работах Выготского субъектность не понимается нату­рально, не допускается некритически при описании по­ведения, а последовательно теоретически и эксперимен­тально воссоздается. Выделяется та точка, тот момент в жизни человека, в котором он становится субъектом этой жизни" [21, с. 15].
Возникает вопрос: почему знак, в противополож­ность орудию, направлен вовнутрь и, главное, организует поведение? Если брать натурально, то в нем нет ничего, что могло бы это делать. Почему люди бросают жребий, который организует решение; почему "коготь рыси", "узелок на память" и т.д. организуют поведение? Почему внимание да и другие процессы при этом протекают иначе? Ведь это мистика! Срывая мистический покров с этих вопросов, Д.Б.Эльконин писал: "Это происходит потому, что «знак», который вводится другим человеком, взрослым, это есть введение в организацию поведения (одного человека — В.З., В.М.) — другого человека. В этом смысл всякой знаковой операции; значение же знака в той функции другого человека, в которой он вводится в организацию поведения. Они могут быть различны (решающий, контролер, вообще помогающий, напоминающий о ком-то). Знак — нечто вроде подарка. Ведь подарок — напоминание о том, кто его сделал. Именно поэтому знак социален, именно поэтому он ор­ганизует поведение. В истории культуры (ритуал, миф, даже религия) знак имеет такой же смысл и значение" [25, с.514].
Подразумеваемое в знаке действие одного человека в отношении другого (помощи, контроля и т.п.) составля­ет его значение и придается ему, а не может быть свойством самой вещи ( а тем более — стимула). В этом и состоит "культурность" и "знаковость" стимулов — средств, их не-естественность. "В акте придания — приня­тия значения, т.е. в том, каким образом и за счет чего оно придается и принимается, скрыта вся загадка опосредст­вования — основной вопрос («нерв», «болевая точка») и культурно-исторической концепции, и ее ответвления — деятельностной теории психики. Загадка не в том, как «работает» стимул, уже ставший средством, и, конечно, не в том, как он работает до того. Вопрос в самом становлении, в строении «промежутка», где происходит преобразование стимула в средство или шире — где вещь реформируется в значении" [21, с.21].
Определив предмет психологической науки, Л.С.Вы­готский предложил адекватный ему метод эксперимен­тального исследования, названный экспериментально-ге­нетическим, генетико-моделирующим или объективиру­ющим, т.е. позволяющим выделять механизмы, скрытые при непосредственном наблюдении и регистрации внеш­них проявлений поведения. Применение этого метода исследования, в основе своей проектного, определило качественно новый этап развития психологии, когда по­явилась возможность исследовать процесс возникнове­ния психических новообразований посредством их целе­направленного формирования. Проведение формирую­щего эксперимента предполагает проектирование и мо­делирование содержания психических новообразований, психолого-педагогических средств и путей их формиро­вания [26].
Новые формы деятельности влияют на психологию и сознание людей. Не только влияют, но изменяют их, более того, формируют, строят, поэтому необходимо самым тщательным образом проследить, а еще лучше предсказать характер и последствия такого влияния. Его механизм связан с тем, что новые средства деятельнос­ти, прежде всего трудовой, не только повышают произ­водительность труда, но и предъявляют новые, нередко чрезмерные требования к человеку, в том числе к его оперативно-технической, познавательной, эмоциональ­но-волевой сферам, к его мотивации, возможностям и способностям, т.е. ко всем внутренним средствам дея­тельности человека.
Тенденции амплификации (усложнения, обогаще­ния) форм деятельности с новыми техническими средст­вами давно стали предметом внимания всех наук о тру­довой деятельности. Значительно меньшее внимание привлекает противоположная тенденция — тенденция симплификации (упрощения) форм деятельности, кото-
316
рая также наблюдается в современном мире. Сегодня техника производит все большее число легко доступных для употребления и использования орудий труда, техни­чески сложных потребительских изделий (своего рода материальных форм). За каждым из них могут скрывать­ся (и чаще всего скрываются) их внутренние, идеальные, культурные формы, которые далеко не всегда легко на­блюдаемы и, более того, маскируются обманчивой про­стотой функционирования, доступностью в употребле­нии, приятным видом. Сложнейшая деятельность, связан­ная с их созданием, умерла в готовом техническом уст­ройстве.
В уже сложившемся вещном мире слишком многое осваивается без труда и без понимания. По отношению ко многим объектам у ребенка даже не возникает есте­ственного для него желания сломать и посмотреть, что у него внутри. Освоение мира вещей слишком часто начи­нает ограничиваться уровнем элементарных сенсомотор-ных координации.
Ребенок даже без помощи взрослого на основе эле­ментарного подражания запоминает последовательность "кнопочно-клавишных движений", но не осваивает пред­метно-практической деятельности, которая лежит в осно­ве такой последовательности, т.е. не проходит этапа фор­мирования высших психических функций. Возникает парадоксальная ситуация, при которой чрезмерно бога­тый мир технических объектов ведет к оскудеванию мира предметной деятельности и соответственно к формиро­ванию особого типа "кнопочной психологии". Одинако­вые кнопки бывают ведь разного назначения. С их помо­щью, к сожалению, можно включить не только магнито­фон или телевизор, но и запустить межконтинентальную ракету. Здесь должны быть воздвигнуты культурные ба­рьеры и нравственные преграды.
Казалось бы, трудно усмотреть связь между увели­чением дефицита благодарности в межличностных кон­тактах повседневной жизни и все более широким распро­странением автоматов, которые позволяют человеку по­лучить предмет, например напитки или кондитерские изделия,— стоит только опустить монету и нажать соот­ветствующую кнопку. В Японии, где на каждые 20 чело­век приходится по одному автомату, а в городских цент­рах их численность превышает численность больших деревьев, они стали символом технологического функци­онирования. Никто из нас, констатирует Т.Имамичи, не говорит "спасибо", получая желаемую вещь из автомата. И в том, что мы не можем сказать "спасибо", есть определенная необходимость. Если человек опустил мо­нету и нажал на кнопку, желаемая вещь должна выйти из автомата. Если он не получил желаемую вещь, то выражает неудовольствие, т.е. перед лицом автомата язы­ковая активность человека — не благодарность, а жалоба. "В век автоматов мы можем получить желаемую вещь без слов благодарности. Больше автоматизма — меньше бла­годарности. И эта психическая реакция нашего времени чрезвычайно любопытна — мы забываем поблагодарить, получив желаемый предмет, поскольку человеческие от­ношения здесь отсутствуют" [27, с.81].
Японский философ уверен, что имеется иной тип воздействия технологии на людей, чем тот, что описыва­ется в классических терминах отчуждения. "Мы не от-чуждены машинами, технологией, но внутренне измени­лись под ее воздействием, мы — существа вырожден­ные... Механическое окружение, технологическое едино­образие как новый способ коллективной идентифика­ции — это искусство уничтожения личностных характе­ристик, поскольку ультрасовременные технологические аппараты управляются не чьей-то личностью, а только пальцами" [27, с.82].
Безудержный технический прогресс в конце XX века, покоряющий самого человека, — вызывает тревогу и озабоченность все большего числа ученых, мыслителей и людей планеты. "В опустошенной культуре начинают исчезать этика и эстетика взаимоотношений" [28, с.20].
Принимая во внимание более чем серьезные пред­упреждения о возможном будущем человечества, вряд ли оправданы крайности типа "неолуддистской" контраг­рессии против техники. Речь не идет о том, чтобы про­тестовать против обогащения и усложнения мира техни­ки и вещей. Но нельзя забывать о том, что богатству внешних средств человеческой деятельности должно быть поставлено в соответствие еще большее богатст­во ее внутренних средств или способов, богатство спо­собностей и смыслов их использования, которые даются трудом. Весьма сомнительно, что нарождающийся "дея-тельностный дилетантизм" будет хорошим помощником в их формировании. Психологам известно, что игровая дистрофия остается на всю жизнь. Плохие чиновники — это те, кто не доиграл в детстве. Это справедливо и по отношению к дистрофии деятельностной. Развлечение может и не стать деятельностью. Для предотвращения этого вещное окружение из самодействующей якобы "обстановки" развития должно быть преобразовано в его действительный источник.
Здесь можно лишь наметить общее направление такой работы: предметом усвоения должны быть не вещи, не обстановка, а смысл деятельности с ними. Напомним гегелевское: "Истинное бытие человека... есть его дейст­вие; в нем индивидуальность действительна" [29, с.172].
Аварии на АЭС и химическом заводе в индийском г.Бхопал высветили несовершенства принципиального порядка в проектировании техники, организации труда и управлении. Суть их состоит в том, что на рубеже XXI века исчерпываются возможности подчинения человека в качестве рабочей силы любым техническим и хозяйст­венным целям, и это отношение следует изменять корен­ным образом, придавая ему обратный характер, если человечество хочет выжить. Человек, который становит­ся как бы частью машины и притом самой ненадежной, не может предотвратить аварию и зачастую сам ста­новится ее причиной, не говоря уже о том, что в таком качестве машина заставляет его до предела напрягать свои силы, "Вследствие уподобления всей жизнедеятель­ности работе машины общество превращается в одну большую машину, организующую всю жизнь людей. Бюрократия Египта, Римской империи — лишь подступы
317
к современному государству с его разветвленным чинов­ничьим аппаратом. Все, что задумано для осуществления какой-либо деятельности, должно быть построено по образцу машины, т.е. должно обладать точностью, пред-начертанностью действий, быть связанным внешними правилами... Следствия этой машинизации проистекают из абсолютного превосходства механической предначер-танности, исчисляемости и надежности. Все, связанное с душевными переживаниями и верой, допускается лишь при условии, что оно полезно для цели, поставленной перед машиной. Человек сам становится одним из видов сырья, подлежащего целенаправленной обработке" [30, с. 138].
Проблема, таким образом, не только техническая и научная, а прежде всего социальная и глобальная. И как человечество будет ее решать, пока никому неизвестно, хотя давно определено, к чему следует стремиться, и об этом уже шла речь в разделе "Вместо введения". Задачей пробуждающего прогноза, убежден К.Ясперс, может быть только одно: напомнить человеку о нем самом. В этой связи заслуживает внимания положение об истин­ном значении прогресса, сформированное на Втором Ватиканском Соборе в Пастырской конституции "Ра­дость и надежда": "Человек больше ценен тем, что он есть, чем тем, что он имеет. Равным образом, все, что люди делают для достижения большей справедливости, более широкого братства и более гуманного порядка в социальных отношениях, гораздо ценнее, чем техничес­кий прогресс. Ибо этот прогресс, хотя и может служить материальной базой для человеческого совершенствова­ния, однако сам по себе не способен привести к его достижению" [31, с.33].
Проблема состоит в том, как человек, подчиненный техникой, в свою очередь будет господствовать над ней. Изменение ценностей, принципов и методов технико-центрированного проектирования систем "человек —ма­шина"— одно из направлений решения этой далеко не тривиальной задачи. Катализатором таких изменений явится человекоориентированное проектирование тех­ники, программных средств и среды, которое формиру­ется в эргономике и уже воплощается на практике со­вместно с инженерами. Не исключено, что по мере все большего сближения инженерного проектирования, эрго­номики, дизайна, экологии и экономики сформируется новый вид деятельности, в котором, наконец-то, все станет на свои места: человек — цель, а техника — средство, естественно, совершенное и надежное.
Как бы ни было важно техническое и технологичес­кое совершенствование основы цивилизации, никакого чисто технического или технологического решения про­блемы будущности человечества быть не может принци­пиально. "Это означает не только то, что новый экологи­ческий кризис общепланетарного масштаба неизбежен, но и то, что человечество стоит перед неизбежной цивилизационной перестройкой, перестройкой всех при­вычных нам начал. По-видимому, и менталитет человека, и многие характеристики его психической конституции уже не соответствуют его новым условиям жизни и должны быть изменены, точнее преодолены соответствующим воспитанием, системой новых табу, т.е. утверж­дением новой нравственности" [31а, с.435 —436].