…Убийство президента Кеннеди стало самым трагическим событием

Иди, мол, иди.
Де Мореншильдт бросил ключи Бауху, который их не поймал. Когда он
наклонился, чтобы поднять ключи с истертого зеленого ковра, де Мореншильдт и Ли
обменялись веселыми взглядами. Затем Баух и Марина с малышкой на руках вышли
из гостиной и уехали на роскошном «кадиллаке» де Мореншильдта.
— Теперь у нас будет несколько минут покоя, мой друг. — Де Мореншильдт
повернулся к Ли. — И мужчины раскроют бумажники, что хорошо, правда?
— Меня мутит от постоянного раскрывания бумажников, — ответил Ли. —
Рина начинает забывать, что мы вернулись в Америку не для того, чтобы купить
новый холодильник и кучу платьев.
Де Мореншильдт отмел его нытье.
— Пот со спины капиталистического борова. Парень, разве не достаточно того,
что ты живешь в таком жалком доме?
— Да уж, он оставляет желать лучшего.
Де Мореншильдт хлопнул Ли по спине с такой силой, что тот едва не слетел с
дивана.

---

— Крепись! За все, что ты терпишь сейчас, потом тебе воздастся сторицей. Ты
ведь в это веришь? — А после кивка Ли добавил: — Расскажи мне, как идут дела в
России, товарищ… можно я буду называть тебя «товарищ», или тебя не устраивает
такая форма обращения?
— Назовите хоть горшком, только в печь не ставьте. — И Ли рассмеялся. Я
видел, что он тянется к де Мореншильдту, как цветок — к солнцу после дождя.
Ли заговорил о России. Многословно и помпезно. Меня не очень-то
интересовали его разглагольствования о том, как коммунистическая бюрократия
отняла у народа все блестящие довоенные социалистические идеи (о Великой
сталинской чистке тридцатых годов он не упомянул). Ли назвал Никиту Хрущева
идиотом, однако и эти его суждения не вызвали у меня никакого интереса: в любой
здешней парикмахерской или будке чистильщика обуви американских лидеров
называли точно так же. Менее чем через четырнадцать месяцев Освальд мог
изменить курс истории — но оставался занудой.
Заинтересовало меня другое: как слушал де Мореншильдт. В этом он не
отличался от самых обаятельных и харизматических личностей. Всегда задавал
нужный вопрос в нужное время, не отрывал глаз от лица говорящего, ненавязчиво
подводя своего собеседника к мысли, что тот — самый знающий, самый мудрый,
самый интеллектуальный человек на всей планете. И вполне возможно, что с таким
слушателем Ли встретился впервые в жизни.
— Я вижу, что у социализма осталась только одна надежда, — подвел черту
Ли, — и это Куба. Там революция еще чиста. Я надеюсь когда-нибудь поехать туда.
Может, получить гражданство.
Де Мореншильдт степенно кивнул:
— Не самый худший вариант. Я там часто бывал до того, как нынешняя
администрация значительно усложнила поездки на остров. Прекрасная страна… А
теперь, спасибо Фиделю, эта прекрасная страна принадлежит людям, которые там
живут.
— Я это знаю. — Ли сиял.
— Но! — Де Мореншильдт назидательно поднял палец. — Если ты веришь, что
американские капиталисты позволят Фиделю, Раулю и Че беспрепятственно творить
свою магию, то живешь в мире грез. Шестеренки уже крутятся. Ты знаешь этого
Уокера?
Я навострил уши.
— 
Эдвина
Уокера? Генерала, которого уволили? — спросил Ли.
— Его самого.
— Я знаю его. Живет в Далласе. Баллотировался в губернаторы и получил
коленом под зад. Потом ездил в Миссисипи, чтобы вместе с Россом Барнеттом
[134]
противодействовать попытке Джеймса Мередита
[135]
провести десегрегацию «Оле
Мисс». Еще один маленький Гитлер сегрегации.

---

— Он расист, несомненно, но для него идея сегрегации и ку-клукс-клановские
ритуалы — всего лишь подручные средства. Борьбу с правами негров он
воспринимает как дубинку, которой можно разнести социалистические принципы,
пугающие его и ему подобных. Джеймс Мередит? Коммунист. НАСПЦН
[136]
?
Ширма. СККНД
[137]
? Видимость черная, содержимое красное.
— Конечно, — кивнул Ли. — Именно так они и работают.
Не могу сказать, верил ли де Мореншильдт в то, что говорил, или просто
заводил Ли.
— И в чем эти уокеры, и барнетты, и скачущие проповедники вроде Билли
Грэхема или Билли Джеймса Харгиса видят движущую силу злобного
коммунистического монстра, любящего черных? В России!
— Это я знаю.
— А что они считают занесенным кулаком коммунизма в девяноста милях от
Соединенных Штатов? Кубу! Уокер больше не носит военную форму, но его лучший
друг по-прежнему на службе. Ты знаешь, о ком я говорю?
Ли покачал головой. Его глаза не отрывались от лица де Мореншильдта.
— О Кертисе Лемее
[138]
. Еще одном расисте, который видит коммунистов за
каждым кустом. В чем Уокер и Лемей убеждают Кеннеди? Разбомбить Кубу!
Вторгнуться на Кубу! Превратить Кубу в пятьдесят первый штат! Позор в Заливе
свиней только прибавил им решимости! — В речи де Мореншильдта
восклицательными знаками служили удары кулака по бедру. — Такие, как Уокер и
Лемей, куда более опасны, чем эта сучка Рэнд, и не потому, что они при оружии. А
потому что у них есть