Barthes. Mythologies p aris, Seuil,1957

воздухом, 
то есть 
пустотой 
(пусть такое тождество и не слишком научно). Воз-
вышаясь над простыми людьми, интеллектуал витает 
в облаках, не касаясь реальности (реальность — это, 
разумеется, земля, тема мифологически много-
смысленная, означающая одновременно и расовую 
чистоту, и деревенскость, и провинциальность, и 
здравый смысл, и бесчисленность маленьких людей, 
и т. д.). Хозяин одного ресторана, где часто бывают 
интеллектуалы, зовет их «вертолетиками»; такой 
насмешливый образ позволяет изъять из мотива ле-
тания мужественную мощь самолета: отрываясь от 
реальности, интеллектуал зависает в воздухе, крутясь 
на одном месте, он возносится ввысь как-то трусливо, 
вдали и от горних высот религии, и от твердой почвы 
здравого смысла. У него нет «корней» в сердце нации. 
Интеллектуалы — это не идеалисты и не реалисты, а 
люди помраченные, «одуревшие». Они способны 
подняться лишь до 
облаков 
(старый мотив, восходя-
щий к Аристофану, — тогда интеллектуалом был 
Сократ)*
1
. Зависнув над землей в пустоте, интеллек-
туалы и сами ею полны, словно «тот барабан, что 
гудит от порывов ветра»; здесь проступает непремен-
ная основа всякого антиинтеллектуализма — подоз-
рительное отношение к языку, когда любые слова 
оппонента толкуются как пустой шум; таков вообще 
всегдашний прием мелкобуржуазной полемики — 
уличать противника в изъяне, дополнительном по 
отношению к твоему собственному (которого ты сам 
в себе не видишь), возлагать на него ответственность 
за твои же собственные грехи, называть его «непо-
256
Р
олан 
Б
арт. 
М
ифологии
16 / 35

---

нятностью» твою собственную непонятливость, его 
«невнятностью» — твою собственную глухоту.
Вознесенность «высших» умов над миром, как 
всегда, уподобляется здесь абстрактности; посредую-
щим звеном служит, по-видимому, то общее, что име-
ют между собой высота и логическое понятие, — раз-
реженность. Это чисто механическая абстракция, 
интеллектуалы рассматриваются наподобие мыслящих 
машин (им недостает не «сердца», как выразились бы 
философы-сентименталисты, а скорее «пронырливос-
ти» — особого тактического умения, питаемого инту-
ицией). Мотив механического мышления сам собой 
обретает живописные атрибуты, подчеркивающие его 
вредоносность, — тут и зубоскальство (по мнению 
Пужада, для интеллектуалов нет ничего святого), и 
злорадство (ибо машина в своей абстрактности дохо-
дит до садизма: чиновники с улицы Риволи*
2
— «зло-
бные извращенцы», которым доставляет удовольствие 
мучить налогоплательщиков); будучи столпами Сис-
темы, интеллектуалы несут в себе ее безжизненную 
переусложненность, бесплодную хитроумность, зло-
качественное самоумножение, по поводу которых 
громко негодовал еще Мишле в связи с иезуитами. 
Вообще, для Пужада выпускники Политехнической 
школы играют примерно ту же роль, что иезуиты для 
либералов былых времен: от них исходят все налоговые 
беды (через посредство «улицы Риволи», эвфемисти-
чески обозначающей преисподнюю), они строят Сис-
тему, которой затем сами повинуются как мертвецы 
(perinde ac cadaver
1
, по выражению иезуитов)*
3
.
Дело в том, что для Пужада у науки есть любопыт-
ное качество — чрезмерность притязаний. Поскольку 
каждое явление человеческой жизни, даже жизни пси-
хической, существует лишь как нечто количественное, 
то достаточно лишь соизмерить его с масштабом сред-
него пужадиста, чтобы объявить чрезмерным. Вполне 
вероятно, что «чрезмерности» науки — это как раз и 
есть ее достоинства, что наука начинается именно там, 
1
Подобно мертвому телу (