визуально
это расстройство
не таило в себе никакой опасности (речь идет о газет-
ных фотографиях — только через их посредство па-
водок дейст вительно усваивается массой): нарушилась
освоенность пространства, зрительное восприятие
поражено изумлением, но в целом остается ощущение
чего-то мягкого, мирного, приветливо-неподвижного;
взгляд теряется в бесконечной размытой дали, разрыв
повседневной видимости не влечет за собой смятения;
эта перемена явлена нам лишь в своей завершенности,
а тем самым из нее устраняется ужас.
Такому умиротворенному зрелищу, когда тихие
реки, разлившись, временно упраздняют функции и
имена
земной топографии, разумеется, соответствует
и миф о блаженном скольжении; разглядывая фото-
снимки наводнения, читатель газет словно сам сколь-
зит по водной поверхности. Поэтому таким успехом
пользуются сцены, где прямо по улицам плавают лод-
ки, — подобных снимков много, газеты и читатели
явно оказались до них охочи. Действительно, в них
сбылась наяву великая греза мифического и детского
сознания — хождение по воде словно посуху. Хотя
люди плавают на судах уже много тысяч лет, судно
все еще остается чем-то удивительным, с ним связы-
ваются желания, страсти, грезы. Играющие дети или
труженики, мечтающие о морских круизах, — все
видят в нем средство освобождения; с его помощью
решается, не переставая изумлять, неразрешимая для
здравого смысла задача — хождение по воде. Благо-
даря наводнению эта тема получила новую жизнь, да
еще и приобрела особую пикантность из-за повсе-
дневно-уличных декораций: человек садится в лодку,
чтобы съездить в бакалейную лавку, кюре вплывает в
свою церковь на плоскодонке, целое семейство от-
правляется за покупками на каноэ.
К непривычности самого этого дела прибавляется
еще и удовольствие от того, что деревня или городской
квартал словно строятся заново, в них прокладывают-
125
I
.
М
ифологии
20 / 35
ся новые дороги, они как бы служат театральной
сценой; появляются вариации на тему детской ми-
фологии уединенной хижины — поскольку вода за-
трудняет подступы к дому-убежищу, как будто это
укрепленный замок или венецианское палаццо. Пара-
доксальным образом наводнение сделало мир более
покорным, ручным: его можно перестраивать с тем
наслаждением, с каким ребенок расставляет, изучает
и осваивает свои игрушки. Дома превратились в дет-
ские кубики, рельсы — в не связанные между собой
нитки, стада скота — в плотную массу, которую куда-
то перевозят, тогда как кораблик, эта лучшая из дет-
ских игрушек, позволяет обладать всем этим про-
странством, которое растянуто, разложено перед
взором и ни в чем больше не укоренено.
Если от мифов чувственных обратиться к мифам
ценностным, то наводнение и здесь имеет мощный
эйфорический потенциал. Благодаря ему прессе не-
трудно было развернуть сюжет о солидарности людей,
день за днем показывая паводок как сплачивающее их
событие. Главным образом это связано с
предсказуе‑
мостью
бедствия; в частности, газеты особенно актив-
но, с каким-то жаром указывали заранее, в какой день
паводок достигнет максимальной отметки; установив
с почти научной точностью срок, когда разразится
беда, людям предоставляли время совместно и разум-
но выработать защиту от нее — возвести дамбы, зако-
нопатить щели, эвакуировать население. Это эйфория
удачного приема — все равно как успеть убрать уро-
жай или сохнущее белье до начала грозы, или когда в
приключенческом романе в последний момент подни-
мают крепостной мост — вообще, когда с природой
борются одним лишь опережением.
Поскольку паводок грозил и Парижу, он мог даже
облечься в мифологию сорок восьмого года: парижа-
не стали строить «баррикады»*
1
, уличными булыжни-
ками обороняя свой город от враждебной реки. Такой
легендарный способ сопротивления обладает немалым
обаянием, опираясь на поддержку таких образов, как
волнолом, оборонительный вал или же песчаная кре-
126
Р
олан
Б
арт.
М
ифологии
21 / 35
пость, которую сооружают дети на пляже, стараясь
успеть до наступления прилива. Это дело — более
благородное, чем откачивать воду из подвалов, — пос-
леднее не давало прессе никаких эффектов, ибо кон-
сьержки не могли понять, зачем выбирать из подвалов
воду, спуская ее обратно в разлившуюся реку. Лучше
уж было разрабатывать миф о военной мобилизации:
армия приходит на помощь, на надувных моторных
лодках вывозит «детей, стариков и больных», разыг-
рываются библейские сцены с перегоном скота в бе-
зопасное место — точь-в-точь как Ной торопливо
нагружал ковчег. Ибо миф о ковчеге — блаженный
миф: в ковчеге человечество отделяет себя от стихии,
в нем оно сплачивается и вырабатывает необходимое
сознание своих способностей, из самой беды добывая
уверенность в том, что мир можно переустроить по
своей воле.
БИШОН СРЕДИ НЕГРОВ
«Матч» поведал нам историю, ярко иллюстриру-
ющую собой мелкобуржуазный миф о Негре: молодые
супруги-преподаватели путешествуют по стране кан-
нибалов, занимаясь живописью; с собой они взяли
Бишона — сынишку нескольких месяцев от роду. Жур-
нал бурно восторгается мужеством родителей и мла-
денца.
Прежде всего, ничто так не раздражает, как бес-
предметный героизм. Когда общество начинает раз-
рабатывать вхолостую одни лишь
формы
своих доб-
лестей, это говорит о его тяжелом состоянии. Если
маленькому Бишону действительно грозили опасно сти
(горные потоки, хищные звери, болезни и т. д.), то было
просто глупостью подвергать его им ради каких-то там
пейзажных зарисовок, ради сомнительного удальства
запечатлеть на холсте «буйство солнечного света» в
Африке; и уж тем более нехорошо расписывать такую
глупость как впечатляющее и трогательное проявление
отваги. Мы видим, какую функцию получает здесь
смелость, — это пустой, чисто формальный акт, тем
127
I
.
М
ифологии
22 / 35
более похвальный, чем менее он оправдан; наше обще-
ство — это общество скаутов, чей кодекс чувств и
ценностей совершенно оторван от конкретных про-
блем солидарности или же прогресса. Перед нами
здесь старый миф о «выработке характера», о «само-
дрессировке». Подвиги Бишона — из того же разряда,
что и альпинистские восхождения: эти демонстрации
нравственной силы обретают свою конечную ценность
лишь постольку, поскольку получают огласку. Кол-
лективно-социализированным формам спорта обычно
соответствует у нас сверхценный образ спортсмена-
звезды; физические тяготы связываются здесь не с
ученичеством человека внутри своей группы, а с особой
тщеславной моралью, с экзотикой выносливости и
своеобразной мистикой приключений, противоесте-
ственно отрезанных от всяких забот общественного
быта.
Страна, куда едут родители Бишона, обозначена
весьма неопределенно — главным образом как Страна
Красных Негров*
1
, то есть некая романическая об-
ласть; все ее слишком реальные черты исподволь стер-
ты, зато в ее легендарном названии задается устраша-
ющая двузначность — красный цвет, в который
туземцы окрашивают свое тело, ассоциируется с цве-
том человеческой крови, которую они, надо думать,
пьют. Вся поездка представлена нам в понятиях завое-
вательного похода: молодые художники выступают в
путь хоть и без оружия, но «вооружившись кистью и
палитрой»; нам рассказывают как будто об охотничь-
ей или военной экспедиции, предпринятой в неблаго-
приятных материальных условиях (герои непременно
бедны, наше бюрократизированное общество не бла-
гоприятствует благородным свершениям), зато изоби-
лующей образцами мужества, великолепного (или
нелепого) в своей бесполезности. Маленький Бишон
играет роль Парцифаля, чья невинность, белокурые
кудряшки и улыбка противостоят инфернальному
миру черно-краснокожих с их насечками на теле и
уродливыми масками. Само собой разумеется, что
кротость белого ребенка одерживает победу: Бишон
128
Р
олан
Б
арт.
М
ифологии
23 / 35
покоряет «людоедов» и становится их кумиром (белые
люди вообще прямо-таки созданы для обожествления).
Как истый маленький француз, Бишон запросто усми-
ряет дикарей и смягчает их нравы; в свои два года он,
вместо того чтобы гулять в Булонском лесу, уже тру-
дится на благо отечества — точь-в-точь как его папа,
который присоединился (непонятно, правда, зачем) к
отряду верблюжьей кавалерии и преследует в диких
дебрях «грабителей».
Нам уже ясно, какой образ Негра проступает в
этом жизнеутверждающем маленьком романе. Пона-
чалу Негр вызывает страх — ведь он каннибал; и Бишон
воспринимается как герой именно потому, что вообще-
то он рискует быть съеденным. Если бы в его истории
не присутствовал неявно этот риск, она ничем бы и не
поражала, читателю не было бы страшно; соответ-
ственно во множестве повторяются сцены, где белый
ребенок остается один, беспечный и беззащитный,
среди потенциально опасных черных (единственный
вполне успокоительный образ Негра — это слуга-
«бой»
,
прирученный варвар; впрочем, и здесь не об-
ходится без очередного общего места из расхожих
историй про Африку — бой оказывается вором и ис-
чезает вместе с хозяйскими вещами). Каждая такая
сцена заставляет содрогаться при мысли о том, что
могло бы случиться; что именно — никогда не уточня-
ется, повествование сохраняет «объективность»; но
фактически оно зиждется на патетическом столкно-
вении белой плоти и черной кожи, невинности и жес-
токости, духовности и магизма: Красавица обуздыва-
ет Чудовище*
2
, львы лижут ноги Даниилу, варварский
инстинкт покоряется цивилизации души.
Глубинная подоплека «операции Бишон» в том,
что негритянский мир изображается глазами белого
ребенка и, разумеется, выглядит сплошным
Do'stlaringiz bilan baham: |