ценност‑
ную
природу, он не подчиняется критерию истины,
поэтому ничто не мешает ему бесконечно действовать
по принципу алиби; если означающее двулико, то у него
всегда имеется некая другая сторона; смысл всякий раз
присутствует для того, чтобы через него
предстала
форма, форма всякий раз присутствует для того, чтобы
через нее
отстранился
смысл. И между смыслом и
формой никогда не бывает противоречий, конфликтов,
столкновений — ведь они никогда не оказываются в
одной и той же точке. Сходным образом, сидя в авто-
мобиле и глядя сквозь стекло на пейзаж, я могу по
желанию аккомодировать свое зрение то на пейзаж, то
на стекло; то я вижу близость стекла и отдаленность
пейзажа, то, напротив, прозрачность стекла и глубину
пейзажа. Результат же такого чередования будет по-
стоянным: стекло в моих глазах предстанет как близко-
пустое, а пейзаж — как нереально-полный. Так же и в
означающем мифа: форма здесь присутствует в своей
пустоте, а смысл — отсутствует в своей полноте. Уди-
виться такому противоречию я могу лишь в том случае,
если волевым усилием остановлю мелькание формы и
смысла, разгляжу каждый из этих двух объектов отде-
льно, — короче говоря, если наперекор динамике мифа
стану применять к нему статические приемы расшиф-
7 / 35
283
II
.
М
иф сегодня
ровки; или, одним словом, если из читателя мифа я
сделаюсь мифологом.
Все той же двойственностью означающего опреде-
ляются и отличительные черты значения. Как нам уже
известно, миф есть слово, в котором интенция («я —
грамматический пример») гораздо важнее буквально-
го смысла («меня зовут лев»); и в то же время интенция
здесь как бы застывает, очищается, возводится к веч-
ности,
делается отсутствующей
благодаря букваль-
ному смыслу («при чем тут французская Империя? это
же просто факт — черный паренек отдает честь так
же, как и наш»). Такая основополагающая двойствен-
ность мифического слова имеет два последствия для
его значения: оно предстает одновременно как внуше-
ние и констатация.
Миф обладает императивностью оклика: исходя из
некоторого исторического понятия, а непосредствен-
ным образом возникая из текущих обстоятельств (урок
латыни, угроза, нависшая над Империей), он обращен
ко
мне;
ко мне он развернут, я испытываю на себе его
интенциональную силу, он требует от меня принять его
всезахватывающую двойственность. Если, например, я
гуляю по испанской Стране Басков
1
, то, конечно, могу
заметить, что дома вокруг обладают некоторым архи-
тектурным единством, общностью стиля, и это застав-
ляет меня опознавать баскский дом как определенный
этнографический факт. Но при этом я сам никак не
затронут, не атакован этим общим стилем; я прекрасно
вижу, что он был таким и до меня, и без меня; это слож-
ное явление определено разнообразными факторами
весьма широкого исторического контекста; оно не ок-
ликает меня, не требует себя именовать — разве что мне
самому захочется найти для него место в рамках более
общей картины сельской архитектуры. Но если я нахо-
жусь где-нибудь в окрестностях Парижа и на углу ка-
кой-нибудь улицы Гамбетта или Жана Жореса*
16
заме-
чаю кокетливый белый домик под красной черепицей,
1
Подчеркиваю: по испанской, так как во Франции с торжеством
мелкой буржуазии расцвела богатая «мифическая» архитектура баск-
ских домиков.
8 / 35
284
Р
олан
Б
арт.
М
ифологии
с коричневым деревянным каркасом, несимметричными
скатами крыши и с плетнем вдоль всего фасада, то я как
бы получаю настоятельное персональное приглашение
назвать то, что вижу, «баскским домиком», более того,
усмотреть в нем самую сущность
Do'stlaringiz bilan baham: |