Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости (сборник)

Как лучше умирать 
Оценить могущество нарратива вам поможет сравнение двух
высказываний: “Король скончался, и королева скончалась” и “Король
скончался, и следом за ним от горя скончалась королева”. Этот пример,
придуманный романистом Э.М. Форстером, демонстрирует различие
между простым информационным рядом и сюжетом. Обратите внимание:
добавив информацию во второе высказывание, мы сильно уменьшили
многомерность целого. Второе предложение легче воспринимается и легче
запоминается: теперь у нас одно информационное ядро вместо двух.
Поскольку оно без труда укладывается в памяти, его можно продать
другим, то есть выставить на рынок как упакованную идею. Вот вам сразу
и определение и функция 
нарратива.
Чтобы понять, как нарратив может привести к ошибке в просчете
шансов, проведите такой эксперимент. Дайте кому-нибудь хорошо
написанный детективный роман, например Агаты Кристи, где из многих
персонажей любого можно не без оснований заподозрить в убийстве.
Потом попросите своего испытуемого определить в процентах вероятность
вины каждого действующего лица. Если он не будет специально вести счет
называемым цифрам, общий результат наверняка превысит 100 процентов
(а то и 200, если роман хорош). Чем лучше писатель-детективщик, тем
выше окажется это число.
Воспоминания о не совсем бывшем 
Усваивание (и навязывание миру) 
нарративности
и 
причинности
–
симптом болезни, имя которой – боязнь многомерности. Подобно
причинности нарративность имеет хронологическое измерение и дает нам
ощущение хода времени. И причинность и нарративность направляют
временной поток в одну сторону.
Однако воспоминания и линия времени часто смешиваются.
Нарративность может пагубно влиять на память о минувшем: факты,
которые вписываются в нарратив, запоминаются прочно, а все, что 
вроде
бы
выпадает из причинно-следственной цепочки, вскоре забывается.

---

Заметьте: вспоминая то или иное событие, мы всегда уже знаем о его
последствиях. Анализируя прошлое, мы буквально 
не в силах 
игнорировать
позднейшую информацию. Эта элементарная неспособность помнить не
подлинную последовательность событий, а нашу собственную их
реконструкцию приводит к тому, что история кажется нам задним числом
более понятной, чем она была – или есть – на самом деле.
По 
общему 
представлению, 
память 
похожа 
на 
устройство
последовательной записи, вроде компьютерного диска. На самом деле
память не статична, а изменчива; она подобна бумаге, на которой, по мере
поступления все новой и новой информации, записываются новые тексты
или новые версии старого. (Поразительно прозрение парижского поэта XIX
века Шарля Бодлера, сравнившего память с палимпсестом – пергаментом,
на котором писали много раз, стирая предыдущий текст.) Память – это
динамичный, самообновляющийся механизм: мы вспоминаем не само
событие, но свое последнее воспоминание о нем и, сами того не замечая, с
каждым новым воспоминанием все больше изменяем сюжет.
Таким образом, мы выстраиваем воспоминания в причинно-
следственный ряд, невольно и бессознательно их пересматривая. Мы
постоянно переосмысливаем прошедшее исходя из наших представлений о
логичности.
Процесс, называемый реверберацией, связывает воспоминание с
активизацией логического мышления, связанной, в свою очередь, с
усилением 
деятельности 
определенного 
участка 
мозга: 
чем 
эта
деятельность интенсивнее, тем ярче воспоминание. Мы заблуждаемся,
полагая, что память окончательна, постоянна и железно логична. Нам живо
помнится только то, что кажется закономерным в свете наших сегодняшних
знаний. А часть воспоминаний мы вообще сочиняем сами – это больное
место нашей судебной системы, поскольку давно доказано, что
большинство историй о пережитом в детстве насилии люди выдумывают,
вдохновляемые разнообразными теориями.