Н. Игнатьев миссия в хиву и бухару в 1858 году

[108]
по правому берегу реки. 
Но я объявил, что идти сухопутно налегке, оставив не только тяжести 
72
, но 
даже кибитки на барках в р. Аму, при затруднительности и неизвестности для 
нас сего, пути и необходимости отпустить верблюдов, довольствуясь 
конскими вьюками, я не могу. Хивинцы жаловались на недостаток лодок для 
поднятия всего каравана нашего с 182 лошадьми, при трудности 14-ти 
дневного плавания на барках с бечевою тягою. 
29 Июня вечером, был у меня с визитом начальник города Есаул-баши, 
и его высокомерный тон его речей не предвещал ничего хорошего 
73
. 
Пришлось на другой день сделать распоряжение, согласно желаниям лиц, 
командированных ханом для препровождения посольства. Лошади наши и 
часть конвоя с 10 одногорбыми верблюдами, менее подверженными, приступу 
моровой язвы, под начальством Уральского офицера Бородина, должны были 
отправиться правым берегом р. Аму, большими обходами в Хиву, но при 
непременном обязательстве хивинцев доставить их в 8 дней в Ургенч (близ 
Хивы), где они должны были нас дожидаться и не удаляться от берега р. 
Аму 
74
. Члены посольства, вместе со мною, со всеми тяжестями и другою 
половиною конвоя разместились на 7 барках к вечеру 30 и на другой день 
поплыли вверх по реке, с помощью багров и весел хивинских лодочников 
(человек от 5 до 7 на каждое барке). Тем более приходилось согласиться на 
такое крайне неудобное и опасное разделение нашего малочисленного отряда, 

---

что продолжать караванное движение не оказывалось возможным. Верблюдов 
приходилось распустить, рассчитав наших верблюдовожатых. Начальник 
конвоя и даже наш караван-баши заявили мне, что если бы, понадеявшись на 
наших верблюдов и продолжая вопреки хивинцам, как я вначале намерен 
был 
[109]
идти караваном по-прежнему, то я мог быть вынужден побросать 
дорогою большую часть наших тяжестей. Таким образом пришлось нам, не 
доходя еще до Хивы, сначала отказаться от повозок и уничтожить или 
отослать обратно, а теперь приходилось расстаться нам и с Оренбургскими 
верблюдами нашими, тем более, что по единственному пути, по которому 
хивинцы (из опасения туркменских шаек) нас соглашались провести, 
переправы через каналы, разливы и рукава реки были так часты и 
затруднительны (что испытала часть нашего конвоя, крайне бедствовавшая во 
время своего странствования), что, по собранным сведениям, почти 
невозможно было бы провести караван наш в полном составе. Отказаться от 
достижения цели нашей посылки в Среднюю Азию я ни в каком случае не 
хотел и твердо решился идти вперед, преодолевшая все препятствия. 
Причины, вынудившая меня отплыть из Кунграда 1 Июля на крайне 
неудобных, открытых простых хивинских барках, не ожидая долее 
«Перовского», были следующие: 
1) Убеждение, что если Бутаков так запоздал, то он несомненно встретил 
в неизвестном ему восточном рукаве непреодолимые препятствия и уже вовсе 
не придет в Кунград, куда он сам вызвался дойти непременно 24 или самым 
поздним сроком в утро 25. 
2) Настойчивые просьбы Эсаул-баши и присланного из Хивы, в качестве 
пристава миссии, Диван-беги и, наконец, выраженное ими 30 личное 
приглашение хана мне сесть на приготовленные барки и безотлагательно 
продолжать свое путешествие в Хиву, полученное в Кунграде по их словам, с 
нарочным 30 утром. Начальник города, при свидании со мною, даже выразил 
мысль, что не может, мол, быть, чтобы посланник, едущий к хану, не ответил 
согласием на личное приглашение его ускорить прибытие в столицу, для 
скорейшего о нем свидания, и стал действовать наперекор владетелю, что 
было бы сочтено за открытую неприязненность. Вообще Есаул-башн сделался, 
с утра 30, неприятен, высокомерен и даже дерзок в отношении к нам, так что 
мне пришлось его в разговоре осадить, но он не унимался, заявляя 
громко