Н. Игнатьев миссия в хиву и бухару в 1858 году

частью, по окраине скалистого отвеса Усть-Урта. Вдали виднелось блестящее, 
серебристое отражение луны в Аральском море. Всю ночь лихие уральские 
казаки пели мои любимые песни. Когда смерклось и показалась луна, 
песенники пропели рыбацкую, морскую песню уральцев, с заунывным, тихим, 
весьма романическим, прелестным напевом. Невольно задумался я и 
возвратился к действительности лишь тогда, когда конь мой споткнулся и чуть 
было не свалился в одну из рытвин, которыми откос Усть-Урта, испещрен. В 
9 час. вечера я остановил отряд, мы слезли о коней, трубач сыграл зарю, мы 
сняли шапки и помолились усерднее, вероятно, обыкновенного. Сели на коней 
и снова тронулись в нут, и снова степь огласилась заунывными песнями горсти 
русских людей. В 7 
1/2
час. утра пришли мы на бивак, а в 
[81]
8 час. утра 
увидели на горизонте морском черную, движущуюся точку. Крики радости 
раздались в лагере нашем и все бросились к обрывам скал, стоящих над морем. 
Развесили мы флаги, зажгли огромный костер из сухой морской травы, рогож 
от опорожненных вьюков, набранных кореньев и т. и. и наконец, когда 
оказался недостаток материала для поддержания костра, мы сожгли тяжелую 
казенную повозку, которою я решился пожертвовать, предвидя, что при 
переправе чрез р. Аму, нам придется все-таки уничтожить обоз, который 
нельзя будет отослать с дополнительным конвоем. Пароход, как будто, взял на 

---

нас курс свой. Он видимо стал приближаться; формы его обрисовались. Все 
оренбуржцы узнали в нем «Перовского» и мы уже располагали спуститься 
несколько к берегу со скалы, чтобы радостно принять наших моряков. Но 
вдруг к крайнему нашему разочарованию пароход, в расстоянии 5 до 6 верст 
от берега, повернул налево и пошел вдоль Усть-Урта, направляясь 
несравненно южнее того места, где мы находились. Чтобы исчерпать все 
имевшиеся у нас средства для извещения местопребывания я поставил человек 
20 с ружьями на берегу и мы начали производить пальбу залпами в 
направлении парохода; горнист и трубач залегли у самой воды и подавали 
сигналы, наконец выпустили 6 боевых ракет (а мы их берегли как зеницу ока, 
на случай столкновения с туркменами), залетевших далеко в море, как раз по 
направлению не останавливающегося парохода; но все было тщетно: 
«Перовский» горделиво прошел перед нами, направляясь по-видимому, к 
Давлет Гирею, лежащему на 120 верст южнее нашего бивака. Я еще не упал 
духом от печального недоразумения, препятствующего выполнению 
инструкции мне данной и испытываю последнее средство: отправляю двух 
моих топографов и рассыльных на различные пункты приморского берега, 
чтобы постараться где-нибудь войти в сношение с Бутаковым. Собственно я 
во флотилии не нуждаюсь; напротив того она, в нынешнем ее состоянии, для 
меня только излишняя обуза. Достичь предположенной цели могу и другими 
средствами, хотя бесспорно, 
[82]
что мне лично было бы удобнее и приятнее 
сидеть спокойно на пароходе. Но бросить караван мой на произвол судьбы, 
находясь самому в безопасности, я не решусь и не желаю. Делаю все от меня 
зависящее, чтобы доставить морякам возможность участвовать в нашей 
экспедиции и совершить под благовидным предлогом, мирное плавание по р. 
Аму, согласно желанию Великого Князя Константина Николаевича, 
настаивавшего на этом в комитете, когда составляли мне инструкцию. Не 
забочусь о том, оценят ли мои заботы и хлопоты в Петербурге, но исполню 
свой долг до конца». 
Все собранные по пути, посредством расспросов, сведения о р. Аму и 
расположении умов в Хивинском ханстве, сводились и следующему. 1) 
старожилы не помнят, чтобы когда либо было такое полноводье р. Аму и такой 
разлив в низшей часто ханства как в нынешнем году. Вся местность была 
затоплена до второй половины Мая месяца, но с того времени вода начала 
спадать и к половине Июня уровень воды в реке возвращается к нормальному, 
так что к 1 Июля уровень воды окончательно понизится, сели не будет 
сильных дождей в Бадакшане. Таким образом благоприятное время для входа 
в р. Аму и плавания вверх по течению как можно далее, как предположено 
было в Петербурге, было пропущено безвозвратно на 1858 год. Чтобы наша 
попытка была успешна, следовало приготовить флотилию к плаванию 
месяцем раньше, а посольству выступить не позже 2 или 3 Мая и идти полным 
ходом на соединение с флотилиею; 2) борьба хивинцев с туркменами 
продолжается и города Куня-Ургенч и Ходжейли содержатся в тесной блокаде 
туркменами, желающими свергнуть Сеид-Мохамеда и, завладев ханством, 

---

посадить ханом своего вождя Ата-Мурада. Движение посольства, по 
выработанному в Оренбурге маршруту, становилось, при подобных 
обстоятельствах, неудобоисполнимым, могло подвергнуть караваи наш 
разграблению и случайностям схваток между дикими шайками враждующих; 
3) Хивинцы почему то (вероятно слухи из форта № 1 о спешном и усиленном 
снаряжении флотилии) предчувствуют
[83]
желание наше ввести суда в р. Аму 
и решили не соглашаться на плавание пароходов. На основании этих данных, 
чтобы не потерять напрасно времени и хотя сколько-нибудь отстранить 
огромные не выгоды слишком позднего прибытия нашего, я задумал изменить 
направление пути посольства и не придерживаться вполне первоначальных 
предположений. Желательно было воспользоваться стесненным положением 
хана и предупредить хитростью неминуемый отказ в пропуске нашей 
флотилии в р. Аму. Для сего я положил идти не на Куня-Ургенч, а постараться 
переправиться через Айбугирский залив и идти на г. Кунград; часть 
подарочных вещей и тяжестей посольства нагрузить непременно на пароход 
«Перовский» и отправить при двух членах посольства (морском офицере и 
генерального штаба штабс-капитане Салацком), которым якобы поручено 
хранение этих вещей, прямо в г. Кунград по реке. В Кунграде мы таким 
образом соединились бы с Бутаковым. Я намерен был, для избегания 
недоразумений, письменно предупредить мехтера как о прибытии посольства 
по новому пути, так и о плавании парохода с тяжестями посольства и 
Высочайшими подарками хану. Но письмо мое должно было дойти до Хивы 
по такому расчету времени, чтобы пароход успел войти беспрепятственно в 
устье р. Аму и быть уже в реке, прежде нежели хан имел бы возможность 
известить меня в отказе своем и привести в исполнение распоряжение о 
преграждении входа в Аму нашему судну. 
Хотя я не вошел еще в связь с Бутаковым, но видя, что он направился к 
южной части Усть-Урта, я не терял еще надежды сойтись с пароходом до 
прибытия каравана моего к Айбугирскому заливу. Откладывать долее 
извещение Хивинских властей о новом пути избранном иною и скором 
вступлении нашем в пределы ханства, не в тон направлении как было 
сообщено из Оренбурга и упомянуто в письме Генерал-адъютанта Катенина, 
было невозможно. А потому я решился поедать составленную мною грамоту, 
на русском и персидском языках, мехтеру 14-го вечером, избрав для 
доставления ему в руки моего послания 
[84]
сметливого и расторопного 
русского прикащика Григория Панфилова, следовавшего с нами, с товаром 
Десна, из Оренбурга. Панфилов одевался по-киргизски и говорил бойко на 
киргизском и татарском языках, зная все местные обычаи. Ему поручил я 
собрать нужные сведения в Кунграде о положении дела в ханстве, о 
туркменах, о трудностях нового пути, мною избранного и о котором в 
Оренбурге и у нас не имелось никаких указании и в особенности ознакомиться 
с расположением умов хивинских сановников и влиятельнейших жителей, к 
которым торговый человек, приезжий с русским товаром, всегда имеет 
свободный доступ, если умеет применяться к местным нравам и владеть 

---

свободно понятным для собеседников языком. Вместе с тем я, поручил 
Панфилову постараться войти в сообщение с пароходом, если он найдет его 
где либо близ берега. Оказалось, что пароход во время проезда Панфилова 
стоял на якоре у Аксуата, т.е. у соединения Айбугирского залива с морем. Но 
эта попытка также не удалась. 
Оставленный у Чернышевского залива Недорезов явился ко мне 15-го и 
сообщил, что старания его обратить на себя внимание парохода, прошедшего 
по заливу рано утром 14-го, также не увенчалось успехом и потому он, 
согласно прежде данному приказанию, догнал караван на ночлеге. 
А между тем Бутаков, пройдя вдоль всего Уоть-Урта и не заметив 
ничего на берегу, бросил якорь у Аксуата и простоял там до 17-го. Видя 
бесполезность своего ожидания, он повернул на север и пошел снова вдоль 
берега разыскивать караван и на этот раз более внимательное наблюдение 
указало ему 18-го, утром, наше присутствие на скалистом берегу. 
Вот, что писал я отцу в виде дневника 
59
: 14-го вечером отправил я в 
Хиву в качестве передового посланца моего, русского прикащика (очень 
дельного, расторопного, свободно говорящего 
[85]
по-киргизски и по-татарски 
и бывшего уже два раза в Хиве, по торговым делан купца Десна), которого я 
уговорил идти вместе со мною в Хиву, с товаром его доверителя. С ним 
отправил я несколько писем в Хиву к первенствующим лицам, между прочим 
официальное извещение (кажется довольно удачно составленное) к мехтеру 
т.е. к первому хивинскому министру. 
17-го до полудня сегодняшнего дня нет никаких известий о Бутакове. 
Он кажется по киргизским слухам прошел прямо к хивинским берегам, 
рекогносцирует устье и. во всяком случае там его кочевники заметили. 
Наделает он мне немало хлопот и неприятностей, переполошив 
преждевременно хивинцев и туркмен, которые пока воюют между собою. 
В виду войны этой и осады туркменами города Куня-Ургенча и 
Ходжейли, через которые мне приходилось бы идти, чтобы добраться до 
столицы, решаюсь переменить свой путь и идти не на Куня-Ургенч, а 
переплыв через Айбугирский залив, хотя на наемных лодках (за неимением в 
своем распоряжении средств флотилии нашей) направиться на Кунград и 
оттуда идти вдоль р. Аму в Хиву, по пути и часто Ханства, весьма мало нам 
известным и совсем не исследованным. Топографам моим будет много 
работы. Непонятные опрометчивость и легкомыслие со стороны Бутакова 
пройти к Хивинским берегам, не переговорив со мною, тогда как официально 
флотилия отдана в полное мое распоряжение, не исполнить приказаний ни 
Великого Князя, Генерал-адмирала, ни Генерал-губернатора, предписавших 
ему непременно свидеться со мною у Чернышевского залива (куда я с своей 
стороны прибыл, где пост мой находился 6 суток и где я простоял с караваном 

---

более суток, не смотря на отсутствие кормов и воды), ни моих собственных 
убедительных просьб, переданных ему двукратно, официальным образом, о 
том же. Он не зашел никуда, не выслал никого нигде на берег, без оглядки 
пустился к Айбугирскому заливу, обратившемуся теперь почти в озеро, разве 
для того, чтобы ранее нас там побывать и хивинцам показаться. Несчастье для 
Руси, что у нас 
[86]
почти всякий деятель ставит свой интерес, свои личные 
виды и, даже увлечения выше государственных соображений, гоняется за 
преходящими, мишурными отличиями, забывая подчас главную свою 
обязанность и побуждаясь преимущественно желанием выслужиться на счет 
других, правдою или даже и неправдою. Я не знаком лично с Бутаковым, но 
по тому, что я слышал о нем в Оренбурге и по словам Можайского (моряк, 
бывший в составе посольства) должен предположить, что Алексей Бутаков не 
совсем похож на возвышенно честных и самоотверженно благородных двух 
братьев своих. Судя, вероятно по себе, он вероятно напрасно вообразил, что я 
намерен действовать эгоистично, обойтись без участия флотилии и 
предоставить исключительно себе славу экспедиции по р. Аму. Сильно 
ошибся Бутаков, если думал так. Неоспоримо, что если бы я не был связан во 
времени и в направлении каравана и флотилии, то мне несравненно удобнее 
было бы достигнуть той же цели обследования р. Аму, распорядившись 
совершению иначе своим путешествием. Но отстранять его от заслуженной 
славы и возможности оказать пользу делу, нам порученному я считал бы 
подлостью, на которую я надеюсь никогда не быть способным. 
Наконец 18-го числа наши постоянные береговые поиски и усилия 
увенчались успехом. Рано утром Бутаков, идя вдоль Усть-Урта обратно к 
северу, завидел на самом берегу высланного мною вперед, верст на 30 с 6 
казаками и ракетным станком лейтенанта Можайского. Пароход «Перовский» 
направился к месту нашего бивачного расположения и подошел вскоре после 
восхода солнца. Случайно я первый заметил приближение парохода и, 
остановив поднявшийся уже с бивака караван свой, съехал с утесистого берега 
Усть-Урта к морю. К месту, где я остановился, причалил скоро начальник 
флотилии, проведя с ним часа три на берегу и распорядившись движением 
каравана, я переехал с ним на пароход и доплыл на нем, по убедительной 
просьбе Бутакова, до следующего ночлега каравана нашего, дошедшего туда 
несколько ранее меня. Со мною произошло то же, что 
[87]
случилось с 
повозкою баснописца, в которую впрягли щуку, рака и лебедя: пароход не мог 
подойти ближе 12 верст к биваку из опасения попасть на камень; крутизна 
утесов, по которым пришлось карабкаться к биваку затрудняла чрезвычайно 
подъем и, когда я высадился из катера, мне пришлось при наступлении 
темноты блуждать по оврагам и скалам до 11 час. вечера. В отряде начинали 
беспокоиться моим отсутствием. 
В прибывших, по приказанию Генерал-адъютанта Катенина, на пароход 
для замещения в конвое посольства больных, 5 уральских казаков и 5 стрелков 
я не нуждался, ибо удалось сохранить здоровье и силы меня сопутствующих 

---

не только людей, но и лошадей. Еще менее нуждался я в овсе и прессованном 
сене, перевезенных из форта № 1 на флотилию; принятие этого 
дополнительного фуража потребовало бы одновременного усиления наших 
сухопутных перевозочных средств, а здоровыми верблюдами из числа тех, 
которые постепенно освобождались от вьюков, приходилось заменять 
приставших, искалеченных и больных, так что лишних верблюдов в караване 
у меня не было. 
При свидании с Бутаковым, я чтобы уяснить ему его положение, в 
отношении к посольству, требования и ожидания правительства относительно 
флотилии, предъявил журнал Комитета который был мне сообщен в виде 
инструкции для руководства. Когда Бутаков, самоуверенно утверждавший в 
Петербурге, что плавание флотилии по Аму не может встретить никакого 
затруднения и что вход в реку беспрепятствен, заявил мне необходимость 
произвести предварительную рекогносцировку низовья реки до Кунграда, 
прежде чем решиться окончательно на плавание парохода «Перовский» до 
Хивы, я всячески старался отговорить его от такого предприятия, могущего 
повлечь самые дурные последствия для посольства и во всяком случае 
причинить большую и напрасную потерю времени, что при начавшейся убыли 
воды было весьма важно. Из сведений, собранных Бутаковым оказалось, что 
рукав Талдык, на который он прежде указывал как на самый глубокими, и в 
который было предположено поэтому в 
[88]
Петербурге войти посольству на 
пароходе «Перовский», обмелел, а главная масса воды обратилась в самый 
восточный рукав реки. Сборным местом для флотилии, состоящей из 2 
пароходов «Перовский» и «Обручев» и 2 парусных барж, которых 
предполагалось вести в реку на буксире, назначено было устье Талдыка. Суда 
могут собраться лишь 23-го, а «Перовский», вышел ранее других для 
рекогносцировки и вступления в связь с посольством. Притом выяснилось, что 
пароход «Обручев» не может выгрести против течения с баржею на буксире, 
а оба парохода нагружают так мало топлива, что пускаться им без запаса на 
баржах невозможно. Таким образом программа, выработанная в Петербурге, 
вследствие позднего прихода из Оренбурга команды моряков (лишь 3 Июня), 
— плохого состояния судов и неточности прежних сведений, была изменена 
начальником флотилии без ведома посольства, которому при таких 
обстоятельствах несравненно сподручнее было бы идти в первых числах Мая 
прямо в Бухару и уже оттуда повернуть на Хиву; тогда вступление флотилии 
в главное русло Аму было бы уже вполне обеспечено. Как бы то ни было я 
условился с Бутаковым, что он пройдет к мысу Аксуат и бросит там якорь в 
ожидании прибытия на пароход генерального штаба штабс-капитана 
Салацкого, назначенного состоять при подарочных вещах, которые должны 
были служить предлогом плавания парохода «Перовский», — фотографа 
Муренко, со всеми громоздкими принадлежностями его светоносных 
аппаратов и иеромонаха Фотина. Затем предполагалось, что Бутаков, взяв с 
собою два судна (остальные должны были остаться близ устья) и нагрузив на 
них подарочные вещи, тотчас войдет в реку и подымится как можно скорее до 

---

г. Кунграда, сообразуясь, в своих сношениях с местными властями и 
жителями, со смыслом изложенного мною в письме Кунградскому 
градоначальнику объяснения этого плавания наших судов. Означенное письмо 
я через три дня после того по приходе к Айбугирскому заливу, отправил 
градоначальнику с рассыльным киргизом. Я убедительно просил Бутакова не 
обращать 
[89]
никакого внимания на частные столкновения с местными 
жителями или мелкими властями и даже на неприязненные действия сих 
последних, а равно и на попытки остановить или задержать пароход и идти 
безостановочно вперед вверх по реке. В виду лживости и вероломства 
хивинцев и крайне затруднительного, фальшивого положения, в котором 
посольство могло бы очутиться в хивинских владениях без подарочных вещей, 
при необходимости поджидать пароход и при неизвестности, что творится в 
устье, весьма важно было мне не оставаться без частых сведений о флотилии 
нашей и потому я настойчиво просил Бутакова как можно чаще присылать 
мне, с конным киргизом, известия о плавании судов, в особенности же, если 
последует какая-либо непредвиденная задержка или остановка, мешающая 
«Перовокому» прибыть своевременно в Кунград. Последним сроком нашего 
соединения в этом городе был назначен, по желанию и соображению Бутакова, 
рассвет 25-го числа, но начальник флотилии рассчитывал прибыть гораздо 
ранее. На этих данных основывались мои дальнейшие распоряжения и расчет 
движения каравана. 
На Усть-Урте встречались нам несколько караванов, шедшие из Хивы с 
товаром, а также и киргизы, русские подданные, возвращавшиеся в своп 
кочевки из ханских владений 
60
. Мы всех этих встречных людей 
расспрашивали как о Хиве, так и о туркменах. Сверх того Исет доставлял мне 
сведения, до него доходившие. Все они, равно как и расспросы паши, 
сводились к следующему: 
1) Караваны, ходившие прежде из Хивы через Ходжейли и Куня-Ургенч 
бросили этот более удобный путь, как весьма опасный при существовании 
военных действий между хивинцами и туркменами, набегов и разбоев 
последних, и идут 
[90]
исключительно через Кунград, переправляясь на 
небольших лодках через Айбугирский залив. 
2) Куня-Ургенч обложен многочисленным скопищем туркмен. Весь 
край до рукава Аму-Лаудана и к югу до Ходжейли, а равно и сухопутный путь 
из Кунграда, по левому берегу Аму на Хиву не безопасен от грабительских 
шаек туркмен, везде рыскающих за добычею. 
3) Туркмены, кочующие близ Куня-Ургенча очень недовольны, что 
русское посольство идет в Хиву к Сеид-Мохаммеду, их врагу, и желали бы 
сему воспрепятствовать. Ата-Мурад, провозглашенный хивинским ханом 
Ямудами и предводительствующий скопищами туркменскими, нападающими 
на хивинские владения, желает принять миссию в своей кочевке, чтобы 

---

показать населению, что его и Белый Царь признал ханом хивинским, отвергая 
Сеид-Мохаммеда. 
4) Туркмены, барантовавшие с Исетом, с чумичли-табынцами и 
адаевцами, послали к Генерал-губернатору, когда он был на р. Эмбе, 
депутацию, с просьбою о принятии их в подданство России, в надежде 
возврата, чрез посредство начальника края, пленных и скота, отбитых у них 
означенными двумя киргизскими племенами. 
Все эти данные, вместе с необходимостью не отдаляться от флотилии, 
окончательно убедили меня в необходимости уклониться от направления, 
первоначально мне назначенного в Петербурге и Оренбурге и избрать для 
следования на Хиву путь на Кунград, как кратчайший и самый безопасный не 
только для моего каравана, но и для дополнительного конвоя (60 казаков), 
которому надлежало отделиться от посольства у Куня-Ургенча, для 
следования в уральское укрепление. Действительно не только посольство, но 
и этот отрядец могли подвергнуться по частям нападению туркмен, и 
особенности последний при следовании из окрестностей Куня-Ургенча по 
Усть-Урту. Сверх того, по дошедшим до нас сведениям некоторые плотины по 
пути из Куня-Ургенча, при бывшем сильном разливе Аму, были прорваны и, 
при существовавшей в 
[91]
этой местности безурядице, не починены. Путь на 
Кунград соответствовал более достоинству русского посольства, ибо, идя на 
Куня-Ургенч, оно попадало между двух огней и могло нечаянным образом 
возбудить против себя недоброжелательство той или другой из враждующих 
сторон. 
По обычному этикету в ханствах, посольство должно быть встречено 
почетным конвоем в первом граничном городке, но высылка хивинского 
конвоя в Куня-Ургенч или даже в Ходжейли была немыслима и могла бы лишь 
дать повод к весьма неприятным для нас последствиям схватки узбеков с 
туркменами. Входит же в ханство без почетной встречи было бы унизительно 
в глазах азиатцев. 
Раз эти действия посольства были связаны со вступлением наших судов 
в р. Аму, то, направляясь на Кунград, а не на Куня-Ургенчь, я мог скорее 
успеть попытаться ввести пароход до окончательного спасения воды в реке, 
быть ближе с караваном к флотилии и держать свои средства более 
сосредоточенными, нежели придерживаясь оренбургского маршрута. Во 
всяком случае, следуя по новому пути, мы приобретали возможность изучить 
вполне Айбугирский залив, сделать съемку малоизвестной местности и 
обозреть с пользою для науки и для военно-политических соображений, 
низовую часть хивинского ханства. 

---

Путешествие наше по Усть-Урту было сопряжено о разными 
приключениями. Вот что писал я отцу о дальнейшем шествии нашем, после 
свидания с Бутаковым. 
«19 Июня. У нас было три случая укуса скорпионов: первые два с 
казаками, бравшими сухари из мешка, в котором забрался незваный гость, а 3-
й забавный, с доктором Батаршиным, положившим руку в задний карман, 
чтобы вытащить носовой платок. Доктор был верхом и, испугавшись 
несравненно более казаков, помчался мимо нас, крича «скорпион укусил». Но 
«не так страшен черт, как его малюют», и «славны бубны за горами», говорят 
народные пословицы: укушение скорпиона не так страшно и опасно, как 
рассказывают путешественники; если 
[92]
захватить во время и принять тотчас 
же надлежащие средства – выздоровление несомненное и скорое. 
Ограничивается местным воспалением. 
20 Июня подошли мы к Айбугирскому заливу и расположились биваком 
у урочища Аджибай. Но еще перед остановкою на ночлег, нас встретили три 
киргиза, возвращавшиеся из Хивы: два из них были рассыльные Генерал-
губернатора, посланные из Оренбурга, перед моим выступлением в степь, с 
известительным письмом начальника края о посольстве в Хиву и Бухару, а 
третий передовой посланец хивинский, с приветом и поклоном от Азбиргена 
Мутантмакова – киргизского батыря, вышедшего из наших пределов и 
проживавшего в ханстве, где он пользовался большим влиянием и остался как 
бы предводителем киргизского населения, пребывающего в низовой части 
Аму. Азбергену, как близко знающему русских, поручено было принять меня, 
вместе с другими чиновниками ханскими и облегчить переправу через 
Айбугир. Рассыльные наши вручили мне письмо от мехтера хивинского, в 
котором этот сановник извещает меня в нескольких словах, что мое 
известительное письмо им получено и что хан повелел кунградскому 
начальнику есаул-баши Махмуд -Ниазу встретить с почестями посольство и 
проведет через Кунград в Хиву. Таким образом оказалось, что я предугадал 
невозможность следовать на Куня-Ургенч и принял заблаговременно 
самостоятельное решение, соответствующее действительности поло-женим и 
оградившее достоинство посольства. Ясно было, что если бы мы сами не 
пошли бы на Кунград, а продолжали бы идти в Куня-Ургенч, то посольство не 
было бы вовсе пропущено в Хиву и подверглось, вместе с конвоем разным 
опасным случайностям, при безначалии тогда царствовавшем и 
многочисленном скопище бродячих туркменских шаек. Пришлось бы или 
вступить в бой с одною из враждующих сторон, без достаточных средств, 
чтобы проложить себе дорогу до Хивы и очутиться в самом неприличном для 
посольства положении; или же подчиниться требованию хана и вернуться с 
пути, чтобы идти на Кунград, дав лишь 
[93]
пищу подозрениям в сношениях с 
Ата-Мурадом; при этом еще неизвестно, как отнесся бы сей последний к 
появлению посольства, идущего к Сеид-Мохаммеду и уклоняющемуся от 
сношений с ним обратным движением от Куня-Ургенча к Айбугиру. Или, 

---

наконец, посольству пришлось бы, при недоразумении с хивинцами и 
туркменами, отказаться от преследуемой цели и не дойти до Хивы, а еще менее 
проникнуть в бухарские владения со стороны р. Аму. Из расспроса наших 
рассыльных видно было, что одновременное появление близ Усть-Урта 
нескольких отрядов русских (посольства, конвоя Генерал-губернатора и двух 
съемочных партий), которым так дорожил Генерал-адъютант Катенин, 
выставляя в своих донесениях в Петербург и в беседах со мною, что он такими 
стратегическими передвижениями по степи будет способствовать облегчению 
задачи посольства и легчайшему достижению преследуемой нами цели, 
вызвало в Хиве совершенно обратный результат и, как всякая полумера, не 
внушая действительного страха, подготовило лишь излишние затруднения 
посольству, 
усилив 
враждебную 
в 
азиатцах 
недоверчивость 
и 
подозрительность. 
Рассыльные наши прибыли 6 Июня в Хиву и после свидания с мехтером, 
которому они отдали порученное им письмо, они представились самому хану, 
который подробно и долго допытывался у них о причине движения «больших 
русских отрядов в киргизкою степь, сопредельную о хивинскими 
владениями», он выразил даже им подозрение свое относительно 
недружелюбных замыслов наших и опасение, что мы, войдя в сношение с 
туркменами, примем их в подданство русское и будем тогда за одно о ними 
враждовать с Хивою. Киргизы наши старались успокоить хана объяснением, 
что Генерал-губернатор должен был идти лишь до р. Эмбы по тому же пути, 
что посольство, а с р. Эмбы он направился на Сыр-Дарью, тогда как 
посольство следовало по Усть-Урту. Желая отстранить возможность свидания 
моего с Ата-Мурадом и желая удостовериться в действительных намерениях 
наших относительно Хивы, хан решился тотчас же предложить 
мне 
[94]
изменить мой маршрут и направиться не на Куня-Ургенч, а на 
Кунград. К счастью, еще до получения сообщения мехтера, я уже послал 
уведомление мехтеру и кунградскому начальнику, что решился изменить 
первоначально избранный путь и идти в Кунград. Меня это совпадение 
намерения хана с собственным решением вполне удовлетворило, доказав, что 
я своевременно, безошибочно, оценил действительное положение дела в 
ханстве и изменением первоначальных предположений согласил исполнение 
главнейшей цели нашей — рекогносцировку р. Аму, с желаниями самого 
Хана. К сожалению эта первая благоприятная случайность не облегчима, как 
я был в праве надеяться, мне последующие сношения с хивинским 
правительством. 
Рассыльные передали нам, что делаются приготовления для почетного 
приема посольства: в Кунграде распоряжается приемом любимец хана эсаул-
баши — Мехмед-Ниаз, начальник города; к Айбугирскому заливу отправлен 
почетный конвой из 100 всадников; в заливе заготовлены лодки, а для 
сопровождения посольства в Хиву прислан ханом брат Диван-беги, 
занимающего должность секретаря и казначея ханского. Во время бытности 

---

наших рассыльных, в Хиву вернулся посланник хивинский из Бухары с 
посланцем эмира, что обозначало улучшение отношений между двумя 
соседними владетелями, которых я должен был посетить. Перед тем 
отношения эти были, если не враждебны, то очень натянуты. 
На беду 20 числа весь вечер и всю следующую ночь дул сильнейший 
северо-восточный ветер, так что капитан I ранга Бутаков, стоявший с 
пароходом «Перовским» на якоре, в 3-х верстах от берега, не мог войти в 
сообщение с караваном до утра 21 Июня. Когда он прибыл на наш бивак, я 
представил ему вышеозначенных трех лиц, которые с ним отправились на 
пароход, а вместе с тем сдал я не только вещи, о которых было уже упомянуто, 
но еще пятидневное довольствие миссии и конвоя, для облегчения тяжести 
каравана и предстоящих нам переправ через залив и реки, а также для 
сохранения наших верблюдов, так как 
[95]
предвиделась необходимость 
побросать повозки и все необходимое переложить на вьюки. В виду 
предвидевшихся затруднений в оставшейся нам части пути, посольство 
должно было приготовиться ко всей случайностям неизвестного будущего. 
За чае до прибытия в наш лагерь Бутакова, прискакал из Кунграда 
присланный от Панфилова киргиз, с известием, что посланный мой 
благополучно прибыл в Кунград, исподних словесно все мои поручения к 
городскому начальству и продолжает свой путь в Хиву по правому берегу 
реки, вследствие небезопасности от туркмен дорог по левому берегу Аму. 
Панфилов подтвердил мне известие о подозрениях, возбужденных против нас 
между хивинцами и сообщил, что, предполагая в нас враждебные намерения, 
прикрытые посылкою якобы посольства к хану, хивинцы чрезвычайно 
встревожились появлением парохода в южной части Аральского моря. 
Панфилов старался успокоить азиатцев, объясняя движение наших судов в 
указанном мною смысле... 
Было условлено, что Бутаков тотчас же, по перевозке вещей на пароход, 
снимется с якоря и пойдет в устье реки. Я же перекочевал 21-го после полудня, 
да самой переправы через Айбугир, на урочище Урга. Верст за 6 до нашего 
бивака, мы были встречены тремя хивинскими чиновниками 
61
, из которых 
один был наш бывший киргизский бий Азбирген. Весьма характерное лицо 
последнего обличало энергию, сметливость и находчивость, соединенные с 
хитростью и пронырством. Первым принял их сын Исета, ехавший в качестве 
вожака, всегда впереди нашего авангарда. Хивинцы спешились, завили меня, 
и по азиатски оказали мне полнейший почет; но когда поехали со мною до 
бивака, то всячески старались выведать у меня и у моих спутников 
«истинную» цель посольства: не имеем ли мы в виду воспользоваться 
нынешним положением ханства, чтобы действовать за одно с туркменами, а 
главное (этот вопрос интересовал в особенности 
[96]
Азбиргена) не намерены 
ли мы принять под свое покровительство киргиз и каракалпаков, живших в 
нижней части ханства, весьма многочисленных, по словам Азбиргена, и из 

---

которых некоторая часть желала бы перекочевать в нашу степь. 
Приготовленные хивинцами лодки оказались незначительных размеров, не 
надежной конструкции и их было слишком мало для нашего многочисленного 
каравана; переправа представляла значительные затруднения, ибо 
приходилось плыть около 8 часов сряду, пробираясь между камышами, 
которыми зарастает прежний морской залив. Тем не менее надо было идти 
вперед и мы начали производить переправу с утра 22 Июня. Первоначально я 
отправил половину конвоя миссии с лошадьми, приказав старшему офицеру 
расположиться 
противоположном 
берегу 
задика 
с 
военными 
предосторожностями, служа как бы прикрытием для переправы всех тяжестей 
и остальной половины конвоя с посольством. Верблюдов, после некоторого 
весьма понятного колебания, пришлось отделить на значительное расстояние 
и направить в обход, по броду, находящемуся между заливом Айбугирским и 
морем, к устью одного из рукавов р. Аму, откуда верблюдов провели в два дня, 
до места высадки конвоя. Большую часть повозок, которыми посольство и 
конвой было так щедро и не практично наделено, а равно и частных повозок 
членов миссии, пришлось уничтожить, за совершенною невозможностью 
переправить их на маленьких хивинских лодках и тащить о собою из Кунграда 
в Хиву. Для примера другим я приказал сжечь свою повозку в первый же день 
переправы. Четыре из числа казенных повозок, а равно всех излишних 
упрямых лошадей я отправил с дополнительным конвоем в уральское 
укрепление, куда он должен был выступить на другой день после моего 
перехода на противоположный берег Айбугира. Вслед за первою половиною 
конвоя посольства, постепенно, но безостановочно переправлялись тяжести и 
вьюки нашего каравана и с ними переходили нижние чины и офицеры конвоя. 
Под конец я оставался на левом берегу с одним дополнительным конвоем, 
несколькими моими спутниками и 6-ю казаками, 
[97]
которые должны были 
переправиться через залив вместе со мною последними. Переправа наша 
закончилась 24, хотя она нас порядочно задержала, но я рассчитывал, во 
всяком случае, прибыть в Кунград не позже 25 или самое позднее утром 26 и 
застать пароход «Перовский» уже там, т.е. в реке перед городом. Я писал Е. И. 
Ковалевскому 24, садясь на лодку, чтобы переплыть залив, нижеследующее: 
«мне столько теперь хлопот по переправе миссии, отправлению обратно 
добавочного конвоя, хозяйственным расчетам и по сношению с хивинцами, 
что не инею времени писать вам коротко и гладко». 
Мы прошли трудный путь без труда и особенного утомления людей, 
лошадей и верблюдов. Хивинцы, нас встретившие, удивляются 
блистательному нашему состоянию в этом отношении. Утешаюсь мыслью, 
что, по крайней мере, старания мои облегчить следование каравана и 
сохранить силу людей и лошадей увенчались успехом. Нашим благополучным 
прохождением через Усть-Урт