Н. Игнатьев миссия в хиву и бухару в 1858 году

[76]
доставил мне 
значительную опытность в движениях по степи 
54
, ибо пришлось самому во 
все подробности входить. Если когда в другой раз наградят меня подобными 
же странствованиями, решительно не буду брать с собою никого, кроме тех, 
которых сам выберу en eonnaissance de cause. С некоторыми из моих спутников 
— просто беда. Олива Богу, что командир конвоя расторопный штаб-офицер 
уральского войска (Буренин) и при нем несколько вполне надежных офицеров, 
а то много горя испытал бы я с нашим неуклюжим караваном. Конвой меня, 
кажется, полюбил. В особенности уральские казаки выказывают мне 
привязанность и из дополнительного конвоя, отделенного от конвоя 
корпусного командира, провожающего нас по Усть-Урту до хивинских 
владений, являются беспрестанно охотники, просящие меня, чтобы я их взял с 
собою в Хиву и Бухару. 
9 числа проходили мы песками (Барсуки) и было в них запутались, когда 
выскакал к нам на встречу киргиз, слез с коня и, почтительно подойдя ко мне, 

---

пешком, заявил, что он прислан братом Исета (отчаянного разбойника, 
принесшего повинную вместе с старшим братом) направить караван наш на 
настоящий путь, так как мы уклонились в сторону и в направлении, ламп 
взятом, воды скоро не найдешь. Он сказал мне, что сам Исет Кутебаров, 
вернувшись от Генерал-губернатора, поджидал нас уже два дня, по расчету 
нашего обычного движения 
55
, и выслал, наконец, по разным направлениям, 
людей нас разыскивать. Мы повернули за киргизом и пришли скоро на 
бивачное место. Вечером, явились ко мне два брата Исета и принесли в дар 
большого барана, верблюда, лошадь и сосуд с кумысом. Все это 
предназначалось, якобы для нашего угощения. Барана я отдал повару на 
заклание, верблюда под вьюки, а лошадь 
[77]
к крайнему изумлению киргиза 
уральскому казаку, у которого только что пала лошадь и который поэтому был 
в большом горе. Кумыс же я роздал моим спутникам, любящим этот 
непривлекательный напиток. 
Я долго разговаривал с родными Исета и отдарил их, по обычаю, 
подарками и деньгами. Завтра Исет собирается выехать ко мне навстречу и 
пригласят меня в свой аул. 
10 Июня, утром, только что мы выступили с бивака, встретил меня, на 
коне, Исет Кутебаров, окруженный большою свитою. Встреча была сопряжена 
со всевозможными восточными церемониями. Мы потом поехали вместе, 
впереди песенников конвоя, весело распевающих удалые казацкие и 
солдатские песни в течение целых переходов. Исет, переговорив со мною, 
поехал потом в знак почтения, впереди, служа как бы вожаком отряда, до 
следующего ночлега. Иду теперь малыми переходами, потому что Бутаков не 
отвечает все еще на мое извещение о прибытии к Аральскому морю. 
Посланный мною вперед, к Чернышевскому заливу, дал мне знать, что до 10 
(утром) парохода нашего не видно в море. Приду к Чернышевскому заливу, 
вместо назначенного мною заранее 9 числа, только 12 
56
, 
чтобы дать время 
Бутакову собраться и иметь, по крайней мере, совесть спокойною в 
убеждении, что все зависящее от меня, для выполнения предначертанной 
программы, сделано. 
Исет уступил для моего бивака единственное удобное в здешних песках 
место, занятое прежде его кочевкою 
57
. Отпустив Исета, я отдохнул часа три в 
лагере, а потом явилась ко мне вся родня Исета с убедительным приглашением 
посетить их аул, перекочевавший из-за нас, на два дня, с удобных мест, нам 
уступленных, на пески. После настойчивых просьб ордынцев, я, не внимая на 
опасения и предостережения некоторых 
[78]
из моих спутников, отправился 
верхом с самою маленькою свитою к Исету в гости. Около нас скакала толпа 
киргиз, увеличивавшаяся постепенно с приближением нашим к аулам Исета. 
Меня приняли со всевозможными почестями и посадили в большой кибитке 
на высокое сиденье, состоящее из какого-то казанского чемодана, покрытого 
ковром. Все остальные присутствующие сидели на полу на коврах. Нам 

---

подали великолепный, по киргизским понятиям, обед, состоявший из 
лаханки 
58
кумыса, поставленный перед каждым из присутствующих, из 
огромного блюда жареного жеребенка, политого лошадиным бульоном, 
пилава (рис с бараниной), поданного также в больших тазах и, наконец, чая, 
налитого в полоскательные чашки. Отказываться было неучтиво и отказ в еде 
мог бы быть истолкован моею боязнью отравы и недоверием к Исету. А на 
беду мне подавали, ради моего бана, сосуды наибольшего, против всех 
остальных, размера. Я нашел исход из этого жалкого положения: основываясь 
на том, что, по восточным понятиям, передать кому либо недокушанное 
кушанье или поделиться с ним — значит оказать ему величайшее внимание и 
отличить пред всеми окружающими, я стал раздавать подаваемое мне (отведав 
предварительно) доктору Пекарскому (что привело его в крайнее смущение 
боязнью отправления) и затем ближайшей родне Исета. Пробыв около 
3/4
часа 
в кибитке и получив в подарок иноходца, я простился с Исетом и возвратился 
благополучно в лагерь. Старшого сына Исета взял я с собою в Хиву, в качестве 
вожака, с тем, чтобы он служил живым свидетелем покорности отца, так 
недавно еще прибегавшего к покровительству хана, и связью нашею с 
многочисленными друзьями и приверженцами Исета в Хиве. Я подарил отцу 
на прощанье один из двуствольных пистолетов, купленных мною за 
границею. 
[79]
Вообще все подарочные вещи, данные мне из Петербурга, оказываются 
более или менее непригодными. Я должен ссылаться пред ханами, в 
оправдание вступления парохода нашего в р. Аму, на громоздкость и 
великолепие (sic) царских подарков, а главнейшие из них — органы, по 
осмотре, оказались не издающими никакого другого звука, как невыносимого 
писка. Опасаюсь, что стеклянные люстры и зеркала будут разбиты при 
верблюжьем ходе. Мелочь, накупленная для раздачи, не соответствует 
азиатским вкусам и понятиям. Женские вещи годны скорее для наших дам, 
нежели для хивинок и бухарок. Если бы я не догадался накупить в Париже и 
Лондоне, на собственные деньги, несколько порядочных вещей и оружие, то 
совершенно осрамился бы в глазах азиатцев. 
12 числа караван мой дошел до Исен-Чагыла. Я опередил с небольшим 
конвоем отряд и выехал на берег моря, отстоящий от бивачного места нашего 
на 10 верст. Собственными глазами убедился я, к несчастью, что Бутакова нет 
как нет. Жары возобновились. Последний переход в 35 верст пришлось пройти 
при 29° Р. в тени. Довольно утомительно. Писать было лень, а надо было 
написать донесения Великому Князю Константину Николаевичу, Катенину и 
директору Азиатского Департамента». 
13 простоял я день в Исен-Чагыл без корма и с дурною водою, в 
недостаточном количестве, чтобы сутки переждать флотилию. Но оставаться 
в этом положении, да еще когда мне объявил утром начальник конвоя, что вода 
вся вычерпана из глубокого колодца и что она плохо набирается, было 

---

невозможно. Мы уклонялись от караванного пути собственно, чтобы подойти 
к месту, назначенному петербургским комитетом для соединения флотилии, 
— долженствовавшей выйти из форта № 1 в Аральское море, с посольским 
караваном, идущим из Оренбурга. Но очевидно стало, что предположения, 
основанные главнейше на представлениях начальника флотилии, которому 
местные обстоятельства могли быть ближе известны, нежели кому либо, 
вследствие его рекогносцировок вдоль берегов Аральского моря, не 
могли 
[80]
осуществиться. Посольству необходимо было поскорее выйти из 
затруднительного положения и обеспечить караван свой хотя кормом и водою, 
не теряя однако же, как можно долее, возможности войти в сношение с 
пароходом «Перовский», соли бы он показался на морской поверхности. На 
этих соображениях основывались наши дальнейшие движения. Оставалось 
только пожалеть, что позднее отправление дополнительной морской команды 
и разных предметов снаряжения из Оренбурга помешало капитану 1-го ранга 
Бутакову вовремя изготовить суда к плаванию и поставило посольство сразу в 
ложное и затруднительное положение относительно Хивы и плавания наших 
судов по р. Аму. Как бы то ни было, но надо бы пройти от Исен-Чагыла 58 
верст по трудному пути, без корма и без воды, чтобы выйти снова ближе к 
морскому берегу в таком месте, где был бы водопой. А жара была днем 
нестерпимая и при таком утомительном переходе можно было опасаться, что 
лошади и верблюды пристанут и не все выдержат. Решено было идти ночью. 
Выступили в 6 час. вечера. «Ночь была душная, восхитительная, писал я отцу, 
и переход был совершен лихо и благополучно. Только подаренный мне 
Исетом иноходец внезапно заболел и отказался идти дальше. Я вынужден был 
отдать его на обед сыну Исета и всем нашим киргизам. Мы шли, большею