Barthes. Mythologies p aris, Seuil,1957

об‑
раз,
возникающий в итоге, принципиально не эквива-
лентен 
телу.
Здесь следует вновь обратиться к идеям Сартра, но 
уже из другой его философской работы — «Вообра-
жаемое» (1940), которая не раз сочувственно упоми-
1
Продолжением этой объективной жестокости становится и ана-
литическая безжалостность «мифолога»-демистификатора; этим вы-
звана, в частности, трогательная сноска в конце книги, где Барт изви-
няется перед героиней другого своего очерка, юной поэтессой Мину 
Друэ, чье наивно-вторичное творчество послужило ему источником 
«мифологического материала» по буржуазной психологии: «А это 
всегда нехорошо — выступать 
против
маленькой девочки» (наст. изд., 
с. 321).
2
Сам Барт, увлекаясь критикой природы с позиций культуры, 
порой начинает невольно подыгрывать такому желанию — когда, на-
пример, пускается в «прогрессистские» рассуждения о смерти: «...не-
ужели нужно в который раз воспевать ее сущность, рискуя забыть, 
сколь много мы можем сделать в борьбе с нею? Именно возможности 
этой борьбы следует нам славить — недавно, еще слишком недавно 
возникшие, — а вовсе не бесплодную самотождественность “естествен-
ной” смерти» (наст. изд., с. 248).
49
Р
олан Барт — теоретик и практик мифологии
14 / 35

---

нается в различных текстах Барта. Главный тезис этой 
монографии таков: в образе предмет, даже сам по себе 
вполне реальный, всегда представляется нам как нечто 
нереальное. В образном представлении он утрачивает 
свою связь с миром, выступает изолированным и без-
ответственным: 
Нет ничего такого, что я был бы должен при-
нимать одновременно с ним и через его по-
средство; он не имеет среды, он независим и 
изолирован — из-за бедности, а не из-за бо-
гатства; он ни на что не воздействует, ничто не 
воздействует на него — он 
не имеет послед‑
ствий
в точном смысле слова
1
. 
Такая же образная изоляция свойственна и бар-
товским «мифам»; например, модный «баскский до-
мик» призван внушить мне идею определенного «сти-
ля», при виде его «мне даже кажется, будто этот домик 
только что построен тут 
специально для меня
— как 
некий магический предмет, возникший в моей сегод-
няшней жизни без всякого следа породившей его ис-
тории» (наст. изд., с. 284). 
Так же происходит и с мифическими образами тела. 
Их эстетичность, которой нельзя не сочувствовать — 
поскольку в ней делается попытка преодолеть природ-
ное отчуждение, — фатально оторвана от феноменоло-
гической реальности. «Реальное никогда не бывает 
прекрасно»
2
— поэтому эстетизированное воображае-
мое тело оказывается безответственным, дереализован-
ным и тем самым вместо природной отчужденности 
подпадает под власть отчужденности социальной, дела-
ется формой мифа. Так в очередной раз обнаруживает-
ся внутренняя амбивалентность бартовского «мифа»: 
социальная идеология в нем паразитирует не просто на 
«сюжетах» из обычного человеческого быта, но и на 
столь же «естественных» человеческих попытках пре-
одолеть природное отчуждение. Соответственно и 
«мифолог» не может удержаться от восхищенного лю-
1
Jean-Paul Sartre. L’imaginaire. Paris, 1980 (Collection Id
e
es), 
p. 260–261.
2
Ibidem, p. 372.
50
Р
олан 
Б
арт. 
М
ифологии
15 / 35

---

бования 
не просто вещами, на которых паразитирует 
миф, но и культурными механизмами самого мифа.
По-видимому, именно осознание этой проблема-
тики заставило Барта в 60–70-х годах отойти от пря-
молинейного идеологического разоблачительства. 
Координаты его теории тела заметно переменились. 
Понятие «воображаемого» потеряло свой сартровский 
и башляровский смысл и приобрело новый, лаканов-
ский, соотнесенный с инстанцией языка («символиче-
ским»); само понятие «образа» едва ли не заняло 
место преж него «мифа» — через зрительный образ в 
наше сознание проникает «докса», от своего образа 
отталкивается писатель в поисках обновления. Нако-
нец, надежда на освобождение тела от отчужденности 
стала связываться с опытом восточных цивилизаций, 
таких как японская. В книге «Империя знаков» (1970), 
которую Барт как-то назвал «счастливыми мифология-
ми», отношение тела с реальными вещами выражается 
непреложным жестом указания пальцем: таковы стихи 
хайку, повторяющие простое указание на вещь: «Та-
кое!»; таковы японские палочки для еды, которые тоже 
как бы постоянно указывают на реальность пищи (здесь 
нет места для мифологизированной «орнаментальной 
кулинарии» французских мелких буржуа). А глав-
ное — тело в такой «счастливой» культуре лишено 
центрального положения в мире (в японском доме нет 
кровати или кресла, то есть постоянного места для тела, 
от которого ведется отсчет домашнего пространст ва), 
оно как бы вольно рассеяно в нем и становится не озна-
чаемым, а означающим знаковой деятельности.
Такого рода проблемы уже были намечены в «Ми-
фологиях». Дело в том, что эстетически замкнутое 
тело, приковывающее к себе взгляды, — это тело