Barthes. Mythologies p aris, Seuil,1957

для 
себя и только для себя
; в этом случае стиль оказывается как бы солип-
сическим мифом, языком, на котором писатель говорит сам с собой; 
понятно, что если он достиг такой степени плотности, то он и сам 
20 / 35

---

296
Р
олан 
Б
арт. 
М
ифологии
в писательском самосознании около ста лет назад 
вызвал моральный кризис литературного языка — 
письмо было изобличено как означающее, а Литера-
тура как значение; писатель, отбросив лжеприродность 
традиционного литературного языка, резко перемет-
нулся к языковой антиприродности. Подрывая основы 
письма, некоторые писатели пытались тем самым под-
вергнуть радикальному отрицанию литературу как 
мифическую систему. В каждом таком бунте происхо-
дило убийство Литературы как значения; в каждом из 
них имелось в виду свести литературный дискурс к 
простой семиологической системе, а в случае поэ-
зии — даже к системе пресемиологической. Такая 
грандиозная задача требовала и радикальных поступ-
ков — и они, как известно, порой доходили до полно-
го самоубийства дискурса, до реального или же 
транспо нированного молчания, выступавшего как 
единственно возможное оружие в борьбе с главной 
силой мифа — его повторяемостью.
Как видим, одолеть миф изнутри чрезвычайно 
сложно, ибо действия, посредством которых от него 
пытаются избавиться, сами становятся его добычей: 
в конечном счете миф всегда может сделать так, что-
бы им обозначалось оказываемое ему сопротивление. 
Так что, возможно, лучшее оружие против мифа — в 
свою очередь мифологизировать его, создавать 
ис‑
кусственный миф;
такой реконструированный миф 
как раз и оказался бы истинной мифологией. Если 
миф — похититель языка, то почему бы не похитить 
сам миф? Для этого нужно лишь сделать его исходным 
пунктом третичной семиологической цепи, превра-
тить его значение в первый элемент вторичного мифа. 
Литература дает нам некоторые значительные образ-
цы таких искусственных мифологий. Здесь я хотел 
бы остановиться на «Буваре и Пекюше» Флобера. 
Это, так сказать, экспериментальный миф, миф во 
второй степени. В лице Бувара и его друга Пекюше 
изображен определенный исторический тип буржу-
нуждается в дешифровке, глубинной критике. Примером такой необ-
ходимой критики стилей служат работы Ж.-П. Ришара*
22
.
21 / 35

---

297
II
. 
М
иф сегодня 
азии (при этом конфликтующий с другими буржуаз-
ными слоями); их дискурс представляет собой 
уже 
мифическое слово — у языка в нем, конечно, есть 
смысл, но этот смысл образует пустую форму для 
понятийного означаемого, в данном случае — особо-
го рода технологической ненасытности; из сочетания 
смысла и понятия в этой первичной семиологической 
системе возникает значение, то есть риторика Бувара 
и Пекюше. И вот тут-то (я искусственно разделяю 
этапы в аналитических целях) в дело вмешивается сам 
Флобер: на первичную мифическую систему, которая 
сама уже есть вторичная семиологическая система, 
он накладывает еще одну, третью цепь, первым звеном 
которой служит значение, то есть итоговый член, 
первого мифа. В этой новой системе форму образует 
риторика Бувара и Пекюше, а понятие вырабатыва-
ется самим Флобером, его взглядом на тот миф, что 
построили себе Бувар и Пекюше; это будут их всег-
дашние бессильные потуги, их ненасытность, их за-
полошные метания от освоения одного предмета к 
другому — короче говоря, то, что я бы назвал (хоть 
уже и вижу, как над головой моей собираются тучи) 
«бувар-и-пекюшейностью». Наконец, итоговым зна-
чением является сама книга «Бувар и Пекюше», какой 
она предстает нам. Сила вторичного мифа в том, что 
первичный миф рассматривается в нем как наблюда-
емое извне наивное сознание. Флобер занялся насто-
ящей археологической реставрацией мифического 
слова; по отношению к известному сорту буржуазной 
идеологии он стал как бы Виоле-ле-Дюком*
23
. Но, 
будучи не столь наивен, как Виоле-ле-Дюк, он вклю-
чил в свою постройку некоторые дополнительные — 
демистифицирующие — украшения; образуя форму 
вторичного мифа, они вносят в него «сослагатель-
ность»; такая «сослагательная» реконструкция дис-
курса Бувара и Пекюше семиологически эквивалент на 
их собственной тщетной возне
1
. 
1
Я говорю о «сослагательной» (субъюнктивной) форме, потому что 
в латинской грамматике именно так обозначалась «несобственно пря-
мая» речь или стиль — это замечательное орудие демистификации.
22 / 35

---

298
Р
олан 
Б
арт. 
М
ифологии
Завоеванием Флобера (как и вообще всех искус-
ственных мифологий — значительные образцы их 
содержатся, например, в творчестве Сартра) явилось 
то, что он дал открыто семиологическое решение 
проблеме реализма. Конечно, то было неполное заво-
евание, так как в идеологии Флобера, видевшего в 
буржуа одно лишь эстетическое уродство, никакого 
реализма нет. Но, во всяком случае, он избежал само-
го страшного греха литературы, когда идеологиче-
скую реальность путают с семиологической. В каче-
стве идеологии литературный реализм абсолютно 
независим от того языка, на котором говорит писа-
тель. Язык — это форма, она не может быть ни реа-
листической, ни ирреалистической. Она может быть 
только мифической или нет, или же еще, как в случае 
«Бувара и Пекюше», контрмифической. А между 
реализмом и мифом, увы, нет никакой взаимной ан-
типатии. Известно, до какой степени проникнута 
мифом наша «реалистическая» литература (даже 
просто в качестве примитивного мифа о реализме), 
тогда как литература «ирреалистическая» по крайней 
мере не очень мифична. Разумно было бы, конечно, 
рассматривать реализм писателя как проблему чисто 
идеологическую. Тем самым вовсе не отрицается от-
ветственность формы перед реальностью. Просто эта 
ответственность может быть измерена только в семи-
ологических понятиях. О форме можно судить (раз 
уж дело дошло до суда) как о значимой, а не вырази-
тельной. Язык служит писателю не для