выра‑
зительностью
языка; например, повелительное или
сослагательное наклонения глагола представляют
собой форму особого означаемого, не совпадающего
со смыслом, — означаемым является здесь мое веление
или просьба. Поэтому, в частности, у некоторых лин-
гвистов изъявительное наклонение определяется как
нулевая степень или нулевой уровень по сравнению с
наклонением сослагательным или повелительным*
20
.
В мифе как таковом смысл никогда не бывает в нулевой
степени, и как раз поэтому он может деформировать-
ся и натурализоваться понятием. Следует еще раз
напомнить, что отсутствие смысла — совсем не то же
самое, что его нулевая степень; оттого-то миф так
хорошо и завладевает таким отсутствием, приписыва-
ет ему значение «абсурда», «сюрреализма» и т. д.
В сущности, одна лишь нулевая степень и могла бы
про тивиться мифу.
Язык предрасположен к мифу еще и в другом от-
ношении — смысл в нем лишь очень редко утвержда-
ется изначально во всей своей неискаженной полноте.
Это вызвано абстрактностью языковых понятий: по-
нятие «дерева» само по себе слишком смутно, допус-
кает слишком много привходящих черт. Разумеется,
язык располагает целым аппаратом апроприативных
средств («
это
дерево», «
то
дерево,
которое...
»
17 / 35
293
II
.
М
иф сегодня
и т. д.). Тем не менее вокруг окончательного смысла
всегда потенциально клубится некая туманность, где
зыбко колеблются другие возможные смыслы; то есть
смысл почти всегда может быть
интерпретирован.
Язык предоставляет мифу как бы пористый смысл,
легко способный набухнуть просочившимся в него
мифом; язык здесь похищается посредством его ко-
лонизации. (Например: «намечается
снижение
[la
baisse] цен». Но какое именно снижение — сезонное
или правительственное? Значение здесь паразитирует
на артикле la — при том что это артикль «определен-
ный».)
Если же смысл обладает такой полнотой, что
мифу в него не проникнуть, то миф перелицовывает
и похищает его целиком. Так случается с математи-
ческим языком. Сам по себе он не поддается дефор-
мации, будучи всемерно предохранен от
интерпре‑
тации,
в него не способно просочиться ни одно
паразитарное значение. И потому миф захватывает
его целиком — берет ту или иную математическую
формулу (
E = mc
2
) и этот нерушимый смысл превра-
щает в чистое означающее для «математичности».
Как видим, объектом похищения становится здесь
сама сопротивляемость, чистота языка. Миф умеет
поразить и извратить все что угодно, вплоть до жес-
та отказа от него, и чем сильнее язык-объект сопро-
тивляется поначалу, тем сильнее он растлевается в
финале; кто всецело противится, всецело и сдает-
ся — с одной стороны здесь Эйнштейн, с другой
«Пари-матч». Данный конфликт можно охарактери-
зовать с помощью временного сравнения: математи-
ческий язык
завершен,
и в этой добровольной смерти
он обретает свое совершенство, тогда как миф —
язык, не желающий умирать; питаясь чужими смыс-
лами, он благодаря им незаметно продлевает свою
ущербную жизнь, искусственно отсрочивает их
смерть и сам удобно вселяется в эту отсрочку; он
превращает их в говорящие трупы.
Существует еще один язык, который изо всех сил
противится мифу, — это язык нашей поэзии. Совре-
18 / 35
294
Р
олан
Б
арт.
М
ифологии
менная поэзия
1
представляет собой
Do'stlaringiz bilan baham: |