способы тыкать пальцем в потолок. – Допамин поможет выиграть. – Я
перестану ездить на мотоцикле (но не с сегодняшнего дня).
–
Эмпирик и
психолог? С каких пор?
О причинах моего неприятия причин
В конце 2004 года я участвовал в конференции, посвященной эстетике
и науке. Она проходила в Риме. Лучшего
места для подобной акции не
придумаешь, здесь эстетика разлита в воздухе и проникает во все – вплоть
до поведения людей и звучания голосов. За обедом известный профессор из
Южной Италии необычайно приветливо поздоровался со мной. Утром того
же дня я прослушал его страстный доклад: в нем было столько
харизматичности, убежденности и убедительности, что я полностью
согласился со всеми его доводами, хотя по большей части не понимал, о
чем он говорит. Мне удалось разобрать только отдельные фразы, поскольку
мой итальянский куда лучше служит мне на вечеринках, чем на научных и
интеллектуальных мероприятиях. Произнося свою речь, он в какой-то
момент
весь побагровел от гнева, убедив меня (и слушателей), что он,
несомненно, прав.
Во время обеда он подлетел ко мне, чтобы расхвалить за то, как я
разнес причинно-следственные связи, которые в человеческом сознании
гораздо значимее, нежели в реальности. Разговор получился столь
оживленным, что мы застряли перед шведским столом,
блокируя доступ
прочих участников конференции к еде. Он говорил на посредственном
французском (с помощью жестов), я отвечал на примитивном итальянском
(с помощью жестов), и мы были так увлечены, что прочие делегаты не
решались прервать столь важную и интересную беседу. Речь шла о моей
предыдущей книге, посвященной случайностям, – своего рода реакции
разозленного трейдера на пренебрежение к удаче в жизни и на рынках. Она
была опубликована в Италии под благозвучным названием “Giocati dal
caso”
[23]
. Мне повезло: переводчик знал эту тему едва ли не лучше меня, и
книга нашла нескольких ярых поклонников в среде итальянских
интеллектуалов. “Я в восторге от ваших идей, но не скрою своей обиды, –
сказал профессор. – У
меня точно такие же идеи, а вы написали книгу,
которую я сам уже (почти) собирался написать. Вы просто счастливчик;
вам удалось наглядно продемонстрировать, как случай влияет на общество
и чем чревата переоценка роли причинно-следственных связей. Вы
показали, как глупо с нашей стороны постоянно пытаться
искать
объяснение
таланту”.
Он замолчал, потом продолжил более спокойным тоном: “Но,
топ
cherami
, позвольте сказать вам
quelque chose
[24]
(очень медленно и внятно,
постукивая большим пальцем о средний и указательный): если бы вы
выросли в протестантском обществе, где людям внушают, что по работе и
плата, где особо подчеркивается индивидуальная ответственность, – вы бы
никогда не сумели увидеть мир в таком свете. Вам удалось высмотреть
удачу и разделить причины и следствия
по той причине
, что вы воспитаны
в средиземноморской православной традиции”. При этом он использовал
французский
оборот
a cause.
И был так убедителен, что на минуту я
согласился с его толкованием.
Мы любим рассказывать истории, мы любим резюмировать, и мы
любим упрощать, то есть сводить многомерность событий к минимуму.
Первая из проблем человеческой природы, которую мы рассмотрим в
данном разделе, –
искажение нарратива
(на
самом деле это настоящее
мошенничество, но, дабы избежать грубости, остановлюсь на термине
“искажение”). Связано оно с нашей склонностью к дотошному
истолкованию (интерпретированию), с тем, что мы предпочитаем сжатые
истории необработанной правде. Результатом является извращенное
представление о мире, особенно когда речь идет о редком явлении.
Обратите внимание на то, как горячо мой вдумчивый итальянский
собеседник поддержал мой протест против
вечного поиска объяснений и
преувеличения роли причин, но при этом самому ему, чтобы оценить меня
и мой труд, понадобилось установить некоторую причинно-следственную
связь, сделать и то и другое частью некой истории. Ему пришлось
изобрести
причину. Более того, он не сообразил, что угодил в ловушку
причинности, – да я и сам не сразу это осознал.
Искажение
нарратива
проистекает
из
нашей
неспособности
рассматривать цепочку фактов, не оплетая их объяснениями или, что одно
и то же, не скрепляя их логической связью –
стрелой взаимоотношений.
Объяснения объединяют факты друг с другом. Помогают их запомнить;
придают им
больший смысл.
Опасно это тем,
что укрепляет нас в
иллюзии
понимания.
В этой главе мы рассмотрим только одну проблему, но как бы с
позиций разных научных дисциплин. Хотя проблему нарративности в
одном из ее аспектов широко изучают психологи, она не является чисто
“психологической”. Сама классификация знаний маскирует тот факт, что
это, в более общем плане, проблема
информации.
Тогда как нарративность
проистекает из врожденной биологической потребности минимизировать
многомерность, роботы неизбежно будут
вовлечены в тот же самый
процесс упрощения. Информация
требует,
чтобы ее упрощали.
Хочу помочь читателю сориентироваться. Говоря в предыдущей главе
о проблеме индукции, мы строили предположения относительно
невидимого, то есть того, что лежит
вне
информационного поля. Теперь мы
займемся видимым, тем, что лежит
внутри
информационного поля, и
разберемся в искажениях, возникающих при его обработке. Об этом можно
рассуждать бесконечно, но меня будет занимать только нарративное
упрощение окружающего нас мира и его влияние на наше восприятие
Черного лебедя и крайней неопределенности.
Do'stlaringiz bilan baham: 
