Не навреди

***
– Что читаете? – поинтересовался коллега, увидев у меня на коленях
раскрытую книгу.
– Что-то малопонятное про мозг. Написано американским психологом,
специализирующимся
на
лечении
обсессивно-компульсивного
расстройства с помощью групповой терапии. В основе его методики лежит
буддийская медитация в сочетании с квантовой механикой.
Он фыркнул:
– Что за вздор! Кстати, вы ведь раньше оперировали пациентов с ОКР?
И действительно. Пациент достался мне в наследство от моего
предшественника, но я бы с превеликой радостью отказался от такой
операции. Она подразумевала выполнение небольших надрезов на
хвостатом ядре и поясной извилине – своего рода микролоботомия, но без
чудовищных последствий. Психиатр объяснил, что операция на самом деле
помогает. Мне же скорее казалось, что мы действуем наугад, но
современная высокотехнологичная функциональная томография пациентов
с ОКР подтвердила, что именно эта область мозга отвечает за
возникновение заболевания. В Калифорнии психохирургию запретили
законодательно, так что отдельные отчаявшиеся жители этого штата,
которые
фактически
оказались
на
грани
самоубийства
из-за
непреодолимого желания постоянно мыть руки (боязнь грязи – одна из
наиболее распространенных проблем у людей с ОКР), прилетали на
лечение в Англию. Один из них, помнится, напялил три пары перчаток,
перед тем как взять в руки протянутую мной ручку и подписать форму
информированного согласия, разрешавшую мне просверлить у него в
голове парочку дырок. Пока я рассказывал коллеге о своем опыте в
психохирургии, в комнату вошла медсестра.
– Мистер Марш, – сказала она неодобрительно (я развалился на диване
прямо в хирургическом халате), – следующий пациент говорит, что у него
опухоль справа, тогда как в форме информированного согласия речь идет
об операции в левой части головного мозга.
– О господи! – ответил я. – У него левая теменная опухоль, из-за
которой он путает правую и левую стороны. Да будет вам известно, это
называется синдромом Герстмана. И пациент – последний человек, у
которого мы должны спрашивать, где нам оперировать. Он дал полное
согласие. Я лично разговаривал с ним вчера вечером. И с его семьей тоже.
Давайте начнем уже.

---

– Некоторые полагают, что синдрома Герстмана не существует, –
заметил мой коллега, хорошо осведомленный в подобных вопросах.
– Вам следует с ним переговорить, – настаивала медсестра.
– Это просто смешно, – проворчал я, поднимаясь с дивана.
Через операционную, где Коуб, наш санитар, вытирал размазанную по
полу кровь, которая осталась после предыдущей операции, я прошел в
кабинет для анестезии. По пути я заметил привычную гору мусора: на
операционном столе валялись всевозможные одноразовые приспособления
общей стоимостью несколько тысяч фунтов – все это должны были вскоре
сложить в большой мешок и отправить на утилизацию. Когда я
протиснулся через вращающиеся двери, пожилой пациент уже лежал на
каталке.
– Мистер Смит, доброе утро! – сказал я. – Говорят, вы хотите, чтобы я
прооперировал вам правую часть головы.
– Мистер Марш, спасибо, что пришли! Ну, я думал, что проблема
именно справа, – ответил он с явной неуверенностью в голосе.
– Действительно, вы чувствуете слабость в правой части тела. Но это
как раз и означает, что опухоль слева. Видите ли, в мозгу все наоборот.
– О!
– Я, конечно, могу прооперировать правую часть мозга, если вы
настаиваете. Но разве вы не хотели бы, чтобы решение принимал все-таки
я?
– Нет-нет, – рассмеялся он. – Вам решать.
– Что ж, тогда остановимся на левой стороне, – заключил я.
Я вышел из кабинета. Медсестра должна была сказать анестезиологу,
что теперь можно приступать к операции. Я же вернулся на свой красный
кожаный диван.
Через сорок минут медсестра сообщила, что пациенту ввели наркоз, и
я велел ассистенту начинать операцию без меня. Продолжительность
стажировки столь невелика, что молодым врачам отчаянно не хватает даже
базовой хирургической практики, поэтому я чувствую себя обязанным
давать им возможность самостоятельно вскрывать и зашивать голову: это
наиболее простые и относительно безопасные этапы нейрохирургической
операции, хотя я и предпочел бы делать все сам. Наблюдая за работой
подчиненных, я волнуюсь гораздо сильнее, чем оперируя собственноручно.
Это означает, что я позволяю себе покинуть операционный блок, только
если мои ординаторы работают над простейшими случаями, а в кабинете
скопилось слишком много бумаг. Таким образом, мне ничего не остается,
кроме как отдыхать в комнате с красными кожаными диванами.

---

Я то и дело захожу в операционную, с некоторой завистью поглядывая
на работающего стажера, и принимаюсь за мытье рук лишь после того, как
мозг пациента оказывается вскрыт и начинается более опасная и сложная
фаза операции. То, в какой момент я возьму бразды правления в свои руки,
зависит как от опытности ординатора, так и от сложности случая.
– Как дела? – спрашиваю я обычно, надевая очки для чтения и
хирургическую маску, после чего начинаю всматриваться в операционную
рану.
– Все в порядке, мистер Марш, – отвечает обычно стажер, который не
желает, чтобы я вмешивался, и прекрасно понимает, что я бы с
удовольствием встал на его место и продолжил вместо него.
– Вы уверены, что не нуждаетесь в моей помощи? – спрашиваю я с
надеждой в голосе, но, как правило, меня заверяют, что все под контролем.
Если мне кажется, что это действительно так, я разворачиваюсь и
ухожу прочь от операционного стола в комнату отдыха, расположенную в
нескольких метрах от него.
***
Я вытянулся на диване и вернулся к книге. Как практикующий
нейрохирург, я всегда считал рассуждения на тему «загадки мозга и
разума» запутанными и, если уж на то пошло, пустой тратой времени. Я
никогда не видел здесь особой загадки – меня лишь неизменно восхищало
и бесконечно удивляло то, что мое сознание, кажущееся свободным, словно
ветер; сознание, которое в ходе описываемой операции пыталось
сконцентрироваться на чтении книги, но вместо этого сосредоточилось на
проплывавших высоко надо мной облаках; сознание, которое в данный
момент рождает вот эти самые слова, в действительности представляет
собой череду электрохимических взаимодействий между сотнями
миллиардов нервных клеток. Автор книги, которую я держал в руках, судя
по всему, тоже восхищался загадкой мозга и разума. Но стоило мне
приступить к чтению приведенного им списка различных теорий на этот
счет: функционализм, эпифеноменализм, современный материализм,
дуалистичный интеракционизм – или это был интеракционный дуализм? –
как я быстро погрузился в сон и проспал до тех пор, пока медсестра не
разбудила меня, сообщив, что настало время вернуться в операционную и
заняться делом.

---