Н. Игнатьев миссия в хиву и бухару в 1858 году

с действительной 
ценности товаров, но совершенное 
сравнение в этом отношении наших мусульман с природными русскими 
112
и 
взимание только 2 
1/2
%, т.е. половины прежнего размера 
с 
действительной 
ценности товаров, идущих в Хиву из России. При этом я 
возбудил вопрос, не предвидевшийся в моих инструкциях, но который при 
изучении местных условий торговли, показался мне самым существенным: о 
способе оценки наших товаров хивинцами. Уменьшение пошлины в ханстве 
не облегчило бы нашей торговли, осталось бы лишь на бумаге, фиктивным, и 
ни к чему не повело бы, если не ввести одновременно более справедливой и 
добросовестной оценки товаров таможенными чиновниками, которые 
своевольничают, совершенно произвольно оценивают представляемые им 
товары, в полтора и в два раза более, нежели продажная на них цена на 
местном базаре, всячески притесняют наших торговцев и берут с них, под 
названием
[159]
подарков, сверхсметную пошлину, чрез что действительно 
взыскиваемая пошлина восходит до несравненно большей цифры, нежели 
назначенный ханом процент с ценности товаров. Трудно было припекать 
практический способ оценки товаров, доступный пониманию и степени 
развития хивинских чиновников и ограждающий наших торговцев. 
Предложить условия и приемы оценки, принятые в некоторых европейских 
государствах, было невозможно, ибо оные не соответствуют жалкому составу 
хивинских чиновником, а потому я ввел в мое предложение о взимании 
пошлин обязательство производить оценку товаров не при ввозе их в пределы 
ханства или в город Хиву, но после распродажи товаров на базаре, по 
состоявшимся ценам. Это условие существеннее и выгоднее было бы для 
наших торговцев, нежели самое уменьшение размера пошлины. Сообщая 

---

директору Азиатского Департамента, что хан изъявил свое согласие на это 
весьма важное для нашей торговли условие, я выразил мысль, что если бы нам 
удалось обеспечить в Хиве точное исполнение обещанного и достигнуть чего 
либо подобного в Бухаре, то первенству русской торговли на среднеазиатских 
рынках было бы положено основание и перевес торговцев мусульманского 
вероисповедания над природными русскими — столь обидный ныне, был бы 
уничтожен. Разумеется, что для приобретения сего результата необходимо, 
чтобы впредь Императорское Правительство оказывало должную поддержку 
нашим торговцам в их основательных жалобах при могущих всегда случиться 
отступлениях от заключенных с нами условий. Чтобы положить прочное 
начало осуществлению тех льгот, которых мне удалось добиться у хана, я 
настоял, чтобы к применению нового порядка было приступлено тотчас же, 
пока еще посольство находилось в столице ханства. 
И действительно русские товары, не только присланные из Оренбурга с 
приказчиком Панфиловым, сопровождавшим нас, но и другие, прибывшие в 
Хиву с другим караваном, в продолжение нашего там пребывания, были 
оценены не по-прежнему, а лишь после распродажи и с них взято лишь 2 
1/2
% 
пошлины. 
[160]
Так например с Панфилова потребовали первоначально 520 хивинских 
червонцев (около 1.040 р.); пошлины, а после из явленного мне ханом согласия 
на принятие моего предложения, таможня удовольствовалась лишь 105 
червонцами, т.е. 210 р. сер., т.е. в 5 раз дешевле: переговоры мои лично с ханом 
выяснили мне вполне положение ханства в отношении к нам. Несмотря на всю 
слабость овею, в сравнении с могуществом и величием России, 
невежественные и избалованные нами хивинцы ослеплены были до того, что 
верили безусловно в недосягаемость свою для нас и до того не сознавали 
необходимости уступок России, что осмелились предъявить было, с своей 
стороны, весьма странные и дерзкие требования: об одновременном 
уменьшении у нас пошлины с хивинских товаров, об определении общей 
границы между нами, согласие якобы обещаниям, данным полковником 
Данилевским в 1841 г., о своих мнимых правах на владение Усть-Уртом, 
Аральским морем и его берегами и даже р. Сыром, о возвращении в хивинское 
подданство каракалпаков, перекочевавших недавно в наши степи, и т. п. 
Возмущенный и озадаченный в первую минуту подобным нахальством, я 
немедленно прервал всякое обсуждение и даже разговор относительно 
подобных неожиданных требований, следующим заключением, сделанным 
самому хану, затронувшему лично эти вопросы на одной из аудиенций: «я 
буду вынужден, в таком случае, предъявить, с своей стороны, также новые 
требования, не касающиеся исключительно будущих торговых сношений, о 
которых исключительно шла у нас речь до сих пор, а именно требовать 
вознаграждения за разграбленные в 1847 и 1848 годах караваны наши, за 
грабежи, произведенные разновременно в степи, за нападения на паши 
степные отряды, после заключения дружественного акта в 1841 г. и в прямое 

---

нарушение его, за укрывательство наших преступников и незаконное 
отправление ханских фирманов к подданным Государя Императора, 
киргизским и туркменским племенам и пр. Сановникам ханским и Диван-беги 
я развил еще более эти вопросы и доводы в пользу основательности наших 
жалоб на 
[161]
Хивинское правительство, о которых «мы умалчивали в 
продолжении наших переговоров лишь в доказательство наших миролюбивых 
намерений и дружественного, великодушного расположения к Хиве. Мы 
хотели предать забвению прошлое и верить лучшему будущему, но странные 
притязания хана вынудят нас выступить с требованиями ее исключительно 
торгового свойства». Что касается до определения восточной границы между 
Россиею и Хивою по р. Сыру и вообще об изменении фактического 
разграничения ныне существующего, я, согласно инструкции, данной мне при 
отправлении из С.-Петербурга, уклонился от какого либо ответа на 
повторительные вопросы хивинцев, указав им, что об этом предмете хан уже 
был извещен письменно из Министерства Иностранных Дел и я не 
уполномочен рассуждать с ним по вопросу уже исчерпанному прежнею 
перепискою 
113
. Сеид-Мохамед не удовольствовался таким возбуждением 
вопроса о притязаниях своих на распространение владений своих до левого 
берега р. Сыра, но желая фактически установить в глазах наших свои права и 
ввести в заблуждение киргиз, кочующих по рукаву Яны-дарья и на левом 
берегу Сыра, послал тайком хивинских чиновников в их кочевья распустить 
слух, что они формально признаны Россиею за Хивою, на основании чего с 
них собран будет позднею осенью зякет (подать). Хотя киргизы сообщили нам 
эти сведения, когда я еще был в Хиве, но удостоверился я в этих проделках 
лишь после выхода из столицы ханства и переправы на правый берег Аму. Сам 
же хан хотел меня уверить в доказательство своих якобы прав, что упомянутые 
киргизы добровольно ему платят подати и не признают себя русскими 
подданными. 
Напротив, как оказалось впоследствии, Даукаринские киргизы, как 
равно и все вообще киргизы, кочующие на правом берегу 
Аму, 
[162]
выведенные из терпения постоянными вымогательствами 
хивинских чиновников, проведав от Азбиргена и других киргиз бывших в 
сообщении с посольством, что оно в виду сопротивления хана и Эмира 
движению судов по р. Аму, направится, по всей вероятности, на р. Сыр к форту 
№ 1 чрез Даукару, — собирались воспользоваться сим движением нашим, 
чтобы, под прикрытием русского конвоя, откочевать беспрепятственно из 
хивинских владений в наши степи, пользуясь, для этого перехода, защитою 
посольства. Хивинцы заметили такое настроение между киргизами и под 
конец моего пребывания в ханстве стали всячески противиться 
осуществлению следования посольства по этому направлению, которое 
прежде сами рекомендовали мне взамен путешествия по долине р. Аму, для 
непосредственного перехода в бухарские владения. Колеблясь между двумя 
опасениями: с одной стороны допустить посольство пройти чрез кочевья 
киргиз, на верность которых он полагаться не может, а с другой — в угоду 

---

бухарскому эмиру, желая не пропускать меня по долине р. Аму, хан хотел меня 
заставить совершенно отказаться от намерения идти в Бухару, с которою 
старался сам сблизиться из боязни России, мешая в то же время нашему 
соглашению с Эмиром, посредством распускания разных ложных слухов на 
наш счет. Когда он убедился, что я не поддамся этим ухищрениям и намерен 
выполнить до конца данное мне Государем повеление, то Сеид-Мохамед 
вздумал потребовать, чтобы я вернулся непременно прежним путем, чрез 
Кунград, в Усть-Урт, заявляя, что он меня ни в каком случае не пропустит в 
Бухару пи чрез Даукару, ни караванным прямым путем на Каракуль, ни по р. 
Аму. 
9-го Августа, пользуясь отправлением на Сыр-дарьинскую линию 
киргиза, освобожденного мною из хивинской тюрьмы, из числа произвольно 
задержанных ханом, я писал отцу: «я здоров, но сознаюсь, что скучаю 
чрезвычайно. Мои переговоры идут весьма медленно, и я решительно не знаю 
когда выберусь из этой проклятой страны. Я уже два раза был у хана, 
принимающего меня с
[163]
почетом. Но тем не менее бессмысленно посылать 
дипломатические миссии в ханство Средней Азии и трактовать с здешними 
властелинами как с равными, независимыми владетелями........ 
«Сообщения очень не верны, так как хивинцы перехватывают наших 
рассыльных и имеют любопытство пересматривать нашу переписку. Эмир 
бухарский уходит на войну, и его отсутствие может продлить несколькими 
месяцами мое пребывание в Бухарских пределах 
«Наша топографическая съемка реки Аму вышла очень удачною. По 
правде сказать главная цель экспедиции достигнута. Остальное — излишняя 
роскошь». 
В другом письме к отцу от того же числа, я писал: наши дела здесь 
поправляются, но мне стоило много труда, чтобы достигнуть улучшения 
положения, бывшего сначала невыносимым. 
«Здешний 1-й Министр (Куш-беги) дает мне какой то праздник чрез 
неделю, а на другой день я собираюсь дать хивинским сановникам обед с 
фейерверком и иллюминациею нашего сада. Мне торжественно обещали 
отпустить нас чрез несколько дней после этого обмена любезностей. Таким 
образом надеюсь отправиться в поход чрез две недели. Я получил 
успокоительные известия из Бухары, чрез посланных мною разведчиков, и я 
думаю направиться туда, если получу — дней через восемь — благоприятный 
и положительный ответ на мое официальное известие, посланное из Хивы 
первому Министру Эмира. Мне придется, по всей вероятности отправить на 
суда наши, для возвращения на родину. Струве, доктора Пекарского, 
Дучинского (гвардейского офицера, включенного Катениным неизвестно 
зачем в состав конвоя) и даже самого начальника конвоя Буренина, здоровье 

---

которых до того расстроилось, что они не в состоянии продолжать 
путешествие. Эмир выступил против Кокана и ведет там истребительную 
войну. Для меня это крайне неблагоприятно, ибо предполагают, что военные 
действия могут продолжиться три или четыре месяца, и мне тогда придется 
сидеть в Бухаре все это время 
[164]
в ожидании его возвращения. Если он 
вернется победоносным — с ним трудно будет говорить, а если, напротив, 
поход не оправдает его надежды, то неудача приведет его в такое дурное 
расположение духа, что он будет еще более неприятен в сношениях с нами 
нежели был прежде. Эта злополучная война может задержать мое возвращение 
к вам на несколько месяцев, так как зиму придется переждать и пуститься в 
обратный путь (как и рассчитывал Ковалевский) лишь раннею весною. Для 
меня это ужасно, но по долгу службы, не могу я сам произвольно не ходить в 
Бухару раз, что Эмир желает меня принять у себя и ожидает моего прихода 
Так как здешние известия весьма противоречивы и сбивчивы, то я пишу мало 
Кова
л
евскому и опасаюсь доносить о том, что до нас доходит официально, 
чтобы не ввести в заблуждение Правительство». 
Чрез несколько дней я снова написал отцу: «Высылаю из Хивы четырех 
наших киргиз, задержанных здесь в качестве пленных, до нашего прибытия 
сюда, и которых я имел удовольствие вырвать из ханских когтей. 
«Так как я вытребовал для них охранный ханский лист, то надеюсь, что 
эти строки до вас дойдут. Мои спутники приходят в отчаяние от 
продолжительности здешнего пребывания в виду еще предстоящего, весьма 
продолжительного и трудного, странствования по степям. Что касается до 
меня, то поступаю по обыкновению: покоряюсь безропотно воле Божьей и 
стараюсь с бодрым духом преодолеть затруднения нашего положения. Если 
бы успех был возможен, то нравственные испытания, лишения, и все что нам 
приходится претерпевать могли бы, разумеется, быть легко перенесены, но 
трудно сохранить неизменную бодрость духа, которая меня до сих пор не 
оставляла ни на минуту, когда убежден что официальная цель нашего 
посольства — заключение дружественных договоров с двумя ханствами и 
приобретение права на плавание наших судов по р. Аму, не может быть 
достигнута теми способами, которых мы обязаны придерживаться. Но моя 
совесть совершенно чиста в этом отношении, потому что 
[165]
я старался 
достигнуть даже того, что казалось всем невозможным и мне сдается, что 
никто, в том положении, в котором были мы поставлены, не мог бы добиться 
большого. Тем не менее надо ожидать, что власть имущие не признают наших 
заслуг и усилий. Завистники и интриганы (а их столько развелось у нас в 
отечестве) воспользуются всяким случаем, чтобы критиковать, умалить 
результаты и возвысить себя на наш счет. Я имел уже случаи узнать свет и 
оценить вещи по достоинству». 
«Ничто меня не удивит в этом отношении, потому что, к сожалению, у 
нас очень мало людей, которые дали бы себе труд углубиться в изучение 

---

действительности и ценить добросовестно труд; у нас оценка зависит от 
первого случайного впечатления Сожалею, что Бутаков не захотел уступить 
мне моряка Ковалевского (как было условлено в Петербурге), чтобы не 
лишить себя его поддержки, у дяди 
114
, в Петербурге. Мне очень хотелось 
иметь его при посольстве: говорят, что он соединяет ум и способность с 
приятным характером. Когда Пекарский прибудет в Петербург, он вам 
расскажет все подробно. Он правдив, но немного увлекается воображением 
«Хотя я покоряюсь философически или лучше сказать по христиански 
моей участи, но часто сам себе говорю, что глупо было, с моей стороны, 
променять спокойную и радостную жизнь в семействе, на тяжкое 
существование и постоянное передвижение, не приносящие ни видимой 
пользы, ни удовлетворения. Единственные результаты, меня ожидающие: 
напрасная потеря драгоценнейших благ жизни — времени и здоровья — и 
незаслуженная, но неотвратимая неудача. Мне остается лишь утешительное 
сознание исполненного до конца долга и что я не отступил ни перед каким 
препятствием ни тяжелым испытанием, повинуясь воле Государя и стараясь 
достигнуть пользы отечества 
15 Августа мне давали, в загородном доме Куш-беги, праздник