Н. Игнатьев миссия в хиву и бухару в 1858 году

частью конвоя, в оборонительном положении, перед окружавшими нас 
хивинцами, большею частью вооруженными. Когда мы собрались. 
благополучно на правом берегу Аму, прискакал из форта № 1 посланный (о 
двуконь) киргиз и передал мне предписание Министра Иностранных Дел, 
разрешавшее мне не идти в Бухару, в виду встреченных затруднений и 
опасностей, а отправиться в форт «№ 1, где прозимовать и с раннею весною 
предпринять путешествие в Бухару. В официальной бумаге этой было сказано, 
что Государь Император, осведомившись о тяжелом положении, в котором 
очутилась 
[194] 
миссия в Хиве, не желает, чтобы я подвергался личным 
опасностям, мне и миссии угрожавшим Взвесив последствия пополнения 
этого предписания, неизбежное увеличение расходов и напрасную потерю 
времени, неблагоприятное для России впечатление, которое это изменение 
нашей первоначальной программы могло произвести в Средней Азии и 
нелестные для меня лично толки, которые не преминули бы недоброжелатели 
распустить, обвиняя нас в неудаче и трусости, я решился не воспользоваться 
данным Высочайшим разрешением и, положив бумагу в карман, сел на коня и 
двинулся на Бухару. 
10 Сентября мы уже достигли до бухарской границы и простились с 
хивинским конвоем и предводителем его Мин-башей, который постоянно 
задерживал наше движение, суетился, чего то пугался, притворялся 
спасающим нас от грозящей нам гибели и постоянно пёресылался гонцами с 
Хивою и другими городами. Он всем нам надоел донельзя, и мы рады были 

---

отделаться от мнимых ваших охранителей, составлявших для нас источник 
забот и недоразумений, несравненно более нежели туркмены, которыми 
старались нас постоянно стращать. На пути мы встретили несколько 
ограбленных торговцев; в виду беспокойного состояния края, к нашему 
каравану пристроились два торговых каравана, шедших в Бухару, и дело не 
обошлось у нас без нескольких тревог, причиненных постоянным ожиданием 
нападения и приготовлениями к отчаянной обороне. Одушевление конвоя не 
переставало быть прекрасным, несмотря на то, что число больных и слабых у 
нас было весьма значительно (одно время доходило до 
1/2
низших чинов, так 
что наряды на охранительную службу были затруднительны). Нам довелось, 
слава Богу, поторопить лишь одного казака уральского (бывшего у меня 
вестовым и умершего в моей кибитке), заболевшего внезапно, после 
лихорадки, 
пятнистым 
тифом. 
Доктор 
Батаршин, 
перепуганный 
болезненностью людей и трудностью переходов, требовал от меня сначала 
словесно, а потом формально, рапортом, чтобы я остановил на несколько дней 
караван и дал продолжительный отдых людям. 
[195]
Зная, по опыту, что в таких случаях упадок духа и бездействие 
отзываются самым неблагоприятным образом на воинских чинах, я отверг 
предложение доктора, старался кормить хорошо людей, вез больных в 
оставшихся у нас повозках (мой тарантас легкий, офицерская и две казенных 
повозки) или привязывал их на верблюдов и всячески поддерживал веселость 
и бодрость духа. Одна из ночных тревог, произведенная внезапным 
появлением туркменских всадников, окруживших наш бивак и заставивших 
нас всех приготовиться к бою, воздействовала отлично на состояние здоровья 
людей. В виду опасности, — все почти выздоровели и захотели стать в ряды. 
На другой день почти все были на коне. Доктор был очень смущен 
неожиданным для него результатом нравственно-нервного лечения. 
Подскакавшие к нам туркмены были напуганы брошенными в них 
сигнальными ракетами и бураками, ими никогда прежде не виданными. Они 
выслали двух старшин сказать нам, что просят не жечь «шайтан атеш» (чертов 
огонь), пугающий их лошадей, что они приняли наш караван за торговый, но 
на посольство русское нападать не намерены. Не доверяя степным грабителям, 
я потребовал, чтобы сын предводителя шайки и один из старшин остались у 
нас аманатами 
125
, пока туркмены будут у нас в виду. Надо было опасаться 
возобновления попытки к нападению, когда днем туркмены убедятся в нашей 
малочисленности и караван наш растянется. Аманаты были поставлены между 
четырьмя казаками с заряженными револьверами, с предупреждением, что при 
первой попытке туркмен напасть или приблизиться к каравану, они будут 
застрелены. Все обошлось благополучно, и к концу перехода я отпустил 
аманатов, одарив их халатами и послав почетный халат (с галунами) 
предводителю шайки в знак внимания. Оказалось впоследствии, что чаудуры 
(туркмены, ближайшие в Хиве) переправились через Аму, близ Кипчака, 
действительно погнались было за нами и уже собрались на нас 
[196] 
напасть, 
но заметив, что с нами труднее будет справиться, нежели они ожидали, они 

---

обратились влево от нашего пути на кочевавшие там киргизские аулы и 
ограбили при том несколько аулов бухарского владения. Этот случай, 
представленный эмиру, как очевидный признак недоброжелательства к нему 
хивинцев, пропустивших беспрепятственно грабительскую шайку, послужил 
основанием возникшего, при окончании нашего пребывания в Бухаре, 
крупного несогласия между Хивою и Бухарою. Этот же набег наделал не 
малых хлопот на Сыр-Дарьинской линии и в Оренбурге. Преувеличенные 
слухи о попытке туркмен и похождениях шайки Джан-ходжи, в песках Кизыл-
кума, близ пути следования посольства, дойдя до форта № 1 и начальника края, 
преобразились в нападение на посольство, окончившееся нашею гибелью. В 
Оренбурге поспешили обвинить меня в безрассудной отваге и, оплакивая мою 
преждевременную смерть, поторопились донести об этих непроверенных 
известиях в Петербург. Государь, в самых милостивых выражениях, отметил 
на донесении Генерал-адъютанта Катенина, что он сожалеет сердечно о моей 
утрате, но что, зная меня, надеется, что я сумею выйти из опасного положения 
с честью. Многие поверили оренбургскому известию и, к сожалению, сочли 
долгом подготовлять моих родителей к ужасной вести о постигшей меня 
участи. 
13 Сентября, в двух переходах от населенной части Бухары, встретили 
мы первый разъезд бухарский. Узнав от всадников, его составлявших, что 
ближайшая к нам местная власть — начальник крепости Усти, я послал от себя 
ему приветствие. 
Сентября, вечером, я получил письмо от Тохсаба мирзы Азиза, 
узнавшего о нашем выступлении из Хивы и просившего меня замедлить наше 
следование и прибытие в Бухару до получения им ответа от эмира, 
выступившего с войском против Кокана и которого он, Тохсаба, поспешил 
известить о приближении нашем. Я тотчас ответил письменно мирзе Азизу, 
что задержать караван в степи, после трудного пути, нами пройденного, я не 
могу и буду продолжать наше движение через Каракуль в 
[197] 
Бухару, 
надеясь везде встретить прием, соответствующий значению русского 
посольства и нашим дружественным отношениям. 
16 Сентября мы вступили в населенную часть Бухары, и за несколько 
верст до первого селения встретил нас верхом, с бедною свитою, устийский 
начальник и приветствовал меня от имени бухарского правительства, оказывая 
почести, по азиатскому обычаю, а дорогой дал в честь нашу скачку «курбани». 
Охватив ягненка, всадник несется во весь опор, стараясь ускакать от толпы 
наездников, пытающихся отбить у него добычу, вырвать ягненка или хотя