Книжный вор

СЛАВНАЯ ДЕВОЧКА
В ноябре 40-го, когда Макс Ванденбург объявился на кухне дома 33 по Химмель-штрассе,
ему было двадцать четыре года. Одежда, казалось, гнула его к земле, а усталость была такова,
что, почешись он сейчас — сломался бы пополам. Потрясенный и трясущийся, он стоял в дверях.
— Вы еще играете на аккордеоне?
Конечно, на самом деле вопрос был: «Вы еще согласны мне помочь?»

---

Папа Лизель прошел к двери, отворил ее. Опасливо оглянулся по сторонам и вернулся в дом.
— Никого, — прозвучал вывод.
Макс Ванденбург, еврей, прикрыл глаза и ссутулился, склонившись еще ниже к спасению.
Даже мысль о нем была смехотворной, но все же он ее принял.
Ганс проверил, плотно ли задернуты шторы. Нельзя оставить ни щелочки. И пока Ганс
проверял, Макс не выдержал. Он скрючился и сцепил руки.
Тьма погладила его.
Пальцы его пахли чемоданом, железом, «Майн кампфом» и выживанием.
И лишь когда он поднял голову, тусклый свет из коридора блеснул ему в глаза. Он заметил
девочку в пижаме — она стояла, не прячась.
— Папа?
Макс вскочил, как чиркнувшая спичка. Тьма разбухла, окружив его.
— Все хорошо, Лизель, — сказал Папа. — Иди спать.
Она помедлила секунду и только потом ноги нехотя потащились за нею прочь. А когда
остановилась и украдкой бросила еще один, последний взгляд на чужака посреди кухни, она
распознала на столе очертания книги.
— Не бойтесь, — услышала она Папин шепот. — Она славная девочка.
Следующий час славная девочка пролежала в постели без сна, слушая тихую невнятицу фраз
с кухни.
В забег еще не вышла темная лошадка…
КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ЕВРЕЙСКОГО ДРАЧУНА
Макс Ванденбург родился в 1916 году.
Он рос в Штутгарте.
Мальчишкой он ничего так не любил, как хорошую драку.
Первый бой случился у него в одиннадцать лет — Макс тогда был тощим, как занозистая
швабра.
Венцель Грубер.
Вот с кем он подрался.
Языкастый он был, этот Грубер, и с проволочно-курчавыми волосьями. Двор захотел, чтобы
они подрались, и никто из двоих не решился отказаться.
Они дрались, как чемпионы.
С минуту.
Но едва началось интересное, мальчиков растащили за воротники. Бдительный родитель.
У Макса из губы струйкой сочилась кровь.
Он попробовал ее на вкус, и вкус ему понравился.
В его округе драчунов было немного, а те, что были, дрались не кулаками. В те дни
считалось, что евреи предпочитают все терпеть. Безропотно сносить унижения, а потом снова
своим трудом пробиваться наверх. Понятно, не все евреи одинаковы.
* * *

---

Максу не исполнилось и двух лет, когда погиб отец, разорванный в куски на поросшем
травою холме.
Когда ему было девять, мать окончательно разорилась. Продала музыкальную студию, в
которой они и жили, и переехала с Максом в квартиру его дяди. Там он и рос — с шестью
кузенами, которые колотили, злили и любили его. Схватки со старшим, Исааком, стали учебной
базой для Максовых уличных сражений. Исаак отделывал его почти ежевечерне.
В тринадцать ударила новая трагедия — дядя умер.
Как и предписывает вероятность, дядя не был таким сорвиголовой, как Макс. Он был
человеком того типа, что безропотно вкалывают за самое мизерное вознаграждение. Жил себе
на уме и жертвовал всем ради семейства — и умер от какого-то нароста в желудке. Вроде
ядовитого кегельного шара.
Как часто бывает, родня окружила его кровать и смотрела, как он капитулирует.
Почему-то где-то между горем и растерянностью Макс Ванденбург — подросток с
жесткими руками, подбитыми глазами и больным зубом — переживал еще и легкое
разочарование. Даже досаду. Видя, как дядя медленно тонет в постели, Макс решил, что никогда
не позволит себе умереть вот так.
Дядино лицо было таким всепринимающим.
Таким желтым и безмятежным при всем свирепом сложении его черепа — бесконечной, на
километры протянувшейся линии челюсти, торчащих скулах и норах глазниц. Таким спокойным,
что мальчику захотелось кое-что спросить.
А где же драка? — недоумевал он.
Где воля к сопротивлению?
Конечно, в тринадцать лет Макс судил слишком сурово. Он еще не заглядывал в лицо
никому, вроде меня. Пока то есть.
Вместе со всеми он стоял у кровати и смотрел, как дядя умирает — надежное слияние, от
жизни к смерти. Свет в окне был серым и оранжевым, оттенка летней кожи, а дяде, казалось,
стало легче, когда его дыхание улетучилось совсем.
Когда смерть меня схватит, поклялся тогда мальчик, она почувствует у себя на роже мой
кулак.
Лично я такое люблю. Такую глупую отвагу.
Да.
Ужасно люблю.
С того дня Макс стал драться с большей регулярностью. Компания сорвиголов, друзей и
соперников, собиралась на маленьком пятачке у Штебер-штрассе, где они и дрались в
умирающем свете дня. Чистокровные немцы, случайный еврей, мальчики с востока. Неважно.
Когда надо выплеснуть подростковую энергию, нет ничего лучше хорошей драки. Там даже враги
были в одном шаге от дружбы.
Макс любил тесный кружок и неизвестность.
Сладость и горечь неопределенности:
Ты или тебя.
Это был такой ток в животе, что вихрится все сильнее, пока не поймешь: дальше терпеть
некуда. Единственное средство — наскакивать и бить. Макс был не из тех, кто готов умереть в
раздумьях.

---

Теперь, когда он оглядывался в прошлое, его любимой дракой была пятая по счету драка с
высоким, крепким и поджарым пареньком по имени Вальтер Куглер. Им было по пятнадцать. В
четырех прежних схватках побеждал Вальтер, однако на сей раз Макс предчувствовал иное. В
нем текла новая кровь — кровь победы, — и она имела свойство пугать и восхищать
одновременно.
Как всегда, толпа обступила их тесным кругом. Неряшливая земля. Лица зрителей словно
обмотаны улыбками. Грязные пальцы тискали деньги, а в воплях и окриках было столько жизни,
что не осталось ничего другого.
Боже, сколько в этом было радости и страха, сколько великолепной суеты.
Двух бойцов сковало напряжением момента, лица заряжены, подчеркнуты стрессом.
Глазастая сосредоточенность.
С минуту они испытывали друг друга, потом начали сходиться ближе, рискуя больше. В
конце концов, это же уличная драка, а не часовой бой за чемпионский титул. Они не могли
драться весь день.
— Давай, Макс! — выкрикнул один из друзей. Без единого выдоха между словами. —
Давай, Макси-Такси, вломи ему, вломи ему, еврейчик, вломи ему!
Мелкий пацан с клочковатыми мягкими волосами, сломанным носом и болотистыми
глазами, Макс был на целую голову ниже соперника. Манера драться у него была совершенно
неизящная: низко пригнувшись, он лез вперед, быстро выбрасывая кулаки в лицо Куглеру.
Противник, явно более сильный и умелый, держался прямо и отвечал ударами, которые
стабильно приходились в Максовы скулы и подбородок.
Макс напирал.
Даже по-тяжелому вбирая удары и наказание, он продолжал наступать. Кровь обесцветила
его губы. Скоро она засохнет на зубах.
Вот Макса сбили с ног, зрители завыли. Потянулись руки с деньгами.
Макс поднялся.
Поднявшись с земли вторично, Макс решил сменить тактику и подманить Куглера чуть
ближе, чем тот хотел подходить. И когда Куглер приблизился, сумел нанести резкий и короткий
прямой в лицо. И попал. Точно в нос.
Враз ослепнув, Куглер подался назад, и тут Макс не упустил случая. Он прянул за Куглером
вправо и вмазал еще раз, а ударом в ребра заставил раскрыться. Прикончившая Куглера правая
Макса врезалась в подбородок. Вальтер рухнул, светлые волосы наперчились грязью. Он
разбросал ноги циркулем. По лицу катились хрусталики слез, хотя Вальтер не плакал. Эти слезы
из него вышибли.
Круг считал.
Они всегда считали, на всякий случай. Голоса и числа.
Обычай требовал, чтобы после боя побежденный поднял вверх руку победителя. Когда
Вальтер Куглер наконец встал на ноги, он мрачно подошел к Максу и поднял его руку в небо.
— Пасиб, — сказал ему Макс.
Вальтер ответил предупреждением:
— В следующий раз я тебя убью.
За несколько следующих лет Макс Ванденбург и Вальтер Куглер подрались всего тринадцать
раз. Вальтер все время хотел взять реванш за ту первую победу, которую Макс у него вырвал, а
Максу хотелось повторить тот славный миг. В итоге счет был 10:3 в пользу Вальтера.

---

Они дрались до 1933 года, когда им исполнилось семнадцать. Невольное уважение
переросло в настоящую дружбу, и жажда драки покинула их. У обоих была работа, пока в 1935-м
Макса не выставили вместе с остальными евреями с механического завода Йедермана. Было это
вскоре после принятия Нюрнбергских законов,
[12]
лишивших евреев немецкого гражданства и
запретивших браки между евреями и немцами.
— Господи, — сказал Вальтер в один вечер, когда они встретились в том закоулке, где
прежде обычно дрались. — Вот жизнь была, а? Про такую ерунду и не слыхали. — Он шлепнул
тыльной стороной ладони по звезде на Максовом рукаве. — Сейчас бы нам и смахнуться нельзя
было.
Макс не согласился:
— Да нет, можно. Нельзя жениться на еврейке, но закон не запрещает драться с евреем..
Вальтер улыбнулся:
— Наверное, есть даже такой, который это поощряет, — но только если ты победишь.
Следующие несколько лет они виделись, мягко говоря, эпизодически. Макса, как и прочих
евреев, постепенно отовсюду изгоняли, постоянно вытирали об него ноги, а Вальтер с головой
ушел в работу. Печатная фирма.
Если вы из тех, кого такое интересует, то да, в те годы у Макса были кое-какие девушки.
Одну звали Таня, другую Хильди. Ни одна не задержалась надолго. Времени не было — скорее
всего, из-за неопределенности и растущего нажима. Максу приходилось лихорадочно искать
работу. Что мог он предложить тем девушкам? К 38-му году трудно было представить, что жизнь
станет еще хуже.
И тут пришло 9 ноября. «Хрустальная ночь». Ночь битого стекла.
Та самая беда, что уничтожила стольких его соплеменников, но для Макса Ванденбурга она
оказалась путем к бегству. Ему было двадцать два.
Уже многие еврейские дома хирургически точно разгромили и разграбили, когда раздался
дробный стук костяшек в дверь Ванденбургов. Макс, тетка, мать, братья и племянники
сгрудились в гостиной.
— Aufmachen!
Семейство переглянулось. Был великий соблазн разбежаться по другим комнатам, но
предчувствие — странная вещь. Они не могли пошевелиться.
Опять.
— Открывайте!
Исаак встал и подошел к двери. Дерево жило, оно еще гудело от ударов, которые только что
ему достались. Исаак оглянулся на лица, обнаженные страхом, повернул замок и открыл дверь.
Как и ожидалось, за ней стоял штурмовик. В форме.
— Ни за что.
Такова была первая реакция Макса.
Он вцепился в руки матери и Сары — ближайшей к нему кузины.
— Я не поеду. Если мы не можем уехать все, то один я не поеду.
Макс лгал.
Когда остальное семейство вытолкало его, в нем, как непристойная мысль, пробилось
облегчение. То, чего он чувствовать не хотел, но все равно чувствовал, да так остро, что хотелось
сблевать. Как он мог? Как мог?
Но он смог.

---

— Ничего не бери, — сказал ему Вальтер. — Только, что на тебе. Остальное я тебе дам.
— Макс. — Это мать.
Из ящика стола она вынула ветхий клочок бумаги и сунула ему в карман куртки.
— Если вдруг… — Она еще раз напоследок обняла его, за локти. — Может, это твоя
последняя надежда.
Макс заглянул в ее постаревшее лицо и поцеловал крепко-крепко, в губы.
— Пошли. — Вальтер потянул его, и вся родня стала прощаться и совать ему деньги и какие-
то ценности. — Там полный хаос, и это как раз то, что надо.