Посвящаю моёй матери

Чтоб отчизна не знала цепей,
Не жалею я жизни своей.
Пеузпаваемо преображается библейский сюжет в «ме-
лодии» «Душа моя мрачпа» (Му зои1 18 (1агк). В 17-й гла-
ве (стихи 14—23) Первой «Книги царств» рассказыва-
ется о том, как в израильского царя Саула вселился злой
дух, а юный воин и певец Давид изгонял его, играя па
гуслях, и сделался царским оруженосцем. У Байрона этот
незатейливый сюжет обретает огромную зловещую силу,
превращаясь в пзлияние тоски, отчаяния, страстной жажды
исцеления:
Пусть будет песнь твоя дика. Как мой венец,
Мне тягостны веселья звуки;
Я говорю тебе: я слез хочу, певец,
Иль разорвется грудь от муки.
Страданиями была упитана она, ,
Томилась долго и безмолвно;
И грозный час паста л — теперь она полна,
Как кубок смерти, яда полный,
В своем непревзойденном переводе этого стихотворения
Лермонтов еще усилил трагические интонации подлинни-
ка: Байрон оставляет страдальцу надежду—«это тяжелое
сердце обречено узнать все худшее и разорваться — или
уступить влиянию песни». Лермонтов добавил от себя и
отсутствующий в подлиннике «кубок смерти, яда полный»
и «венец», который больше подчеркивает связь мелодии
с библейским текстом.
Саулу посвящено еще несколько «мелодий», и во всех,
по сравнению с Библией, гораздо сильнее выдвигается
мрачное, величественное, героическое начало. Таковы
«Саул», «Песня Саула перед последним боем» (8оп$ оГ
8аи1 Ье!оге Ыз 1аз1 ВаШе ⁴³) и прекрасно переведенные
поэтом-демократом А. Плещеевым строки:
Ты кончил жизни путь, герой1
Теперь твоя начнется слава —

2. 
   в неснях родины святой
   Жить будет образ величавый,
   

Жить будет мужество твое,
Освободившее ее.
{Тку 1)ау8 аге <Зопе)
Выбор Байрона неизменно падает на мотивы, связан-
ные с тем, что волнует его как современника невиданного
наступления тирании, жаждущего не просто узреть ее
падение, но и способствовать ему. Когда Байрон, следуя
духу Священного писания, пишет о вере и преданности ей
(«Если б был я неверным, как ты говоришь»), за этим
стоит призыв к сохранению достоинства и стойкости
убеждений. Речь идет не столько о религиозных, сколько о
нравственных принципах.
То же относится и к стихотворению «На арфе священ-
ной монарха-певца». Хотя герой его царь Давид, Байроиа
он интересует лишь как автор псалмов, переживших
царство того, кто их сложил; библейская реминисцен-
ция перерастает в гимп во славу поэзии, более сильной,
чем троны царей,— возвышающей и облагораживающей
сердца.
Из двадцати трех «Еврейских мелодий» лишь восемь
непосредственно касаются древних обитателей Иудеи и ос-
новываются не только на псалмах («На реках вавилонских
мы сидели и плакали» — Ву Ше Шуегз о! ВаЬу1ои \Уе Бак
(1о\ун аис1 ууерЬ, псалом 137) и на книгах библейских про-
роков («Видеппе Валтасара» — У1зк)п о!’ ВеЫтггаг, кн.
Даниила, 5), но и на свидетельствах древних историков,
например Иосифа Флавия. Все они имеют более широкий
смысл, чем явствует из их названия. Нельзя не согласить-
ся с утверждением А. А. Елпстратовоп, что «в этих стихах
поэтически обобщается тема исторических судеб народа,
который рвется к свободе и ненавидит своих угнетате-
лей... Поэт создает грозные картины национально-освобо-
дительных битв, крушеппя государства, страданий пора-
бощепного народа»⁴⁴. А. А. Елистратова справедливо ука-
зывает на тесную связь лирического цикла Байрона с
современностью, с жнзныо Европы на пороге реставра-
ции ⁴⁵.
^ Библейские образы переосмысляются поэтом и стано-
вятся выражением его революционной ненависти к деспо-
тизму и вместе с тем его трагических раздумий над уделом
людей и народов. Сторонникам биографического метода
есть над чем призадуматься, если припомнить, что «Еврей-
ские мелодии» писались осенью-зимой 1814/15 гг. во время
сватовства и медового месяца, Поистпне странные стихи
для жениха и новобрачного!
4
Библейские мотивы продолжали занимать Байрона и
в последующие годы и каждый раз подвергались переос-
мыслению, доходившему до решительного разрыва с рели-
гиозной ортодоксией. Но независимо от учений Библии, ее
поэзия всегда с детских лет питала воображение Байрона
и чрезвычайно способствовала освобождению его от услов-
постен и абстракций классицистического стиля. Самые
простые п привычные образы приобретают у поэта новую
выразительность благодаря тому, что в контексте его
общественно-философских взглядов они наполняются но-
вым смыслом. Так, традиционное обращеппе к одинокому
светилу, озаряющему небосвод, у Байрона оборачивается
скорбью о том, что холодпый свет звезды только усилива-
ет темноту. Может быть, Байрону вспоминались известные
строки из «Потерянного рая», в которых Мильтон описы-
вает препснодпюю, где «в огне нет света, А как бы зримый
мрак» (песнь I). Образ близкий, но у Байрона данный по-
своему.
Несмотря на сюжетную и даже жаировую пестроту,
песмотря па многократные, в сущности явно преобладаю-
щие отклонения от заданной темы, «Еврейские мелодии»
обладают известным едппством, определяемым единством
пастроеппя п миросозерцания автора, его поэтической
индивидуальности. Стремление к абсолютному совершен-
ству, то, что В. М. Жирмунский так точно назвал «духов-
ным максимализмом» ^1Э, презрение и печаль при мысли о
неадекватности реальной действительности высшим крите-
риям, расширение сферы личных эмоций до той степени,
когда они в соответствии с законами романтического вос-
приятия жизни сливаются с историческими и политически-
ми размышлениями по меньшей мере всеевропейского
масштаба,— эти аспекты личности Байрона воплотились
в его «Мелодиях» и отметили их единой печатью умствен-
ного и нравственного величия. Мера его может быть луч-
ше оценена при сопоставлении с «Ирландскими мелодия-
ми» Томаса Мура, поэта талантливого, по лишь поверх-
ностно касавшегося тех проблем, которые одухотворяют
творчество Байрона и делают его самым могущественным
выражением романтизма в литературе.
К «Еврейским мелодиям» примыкают стихи, имею-
щие фольклорные «светские» источники. Их Байрон пи-
сал на протяжении всего своего творческого пути.
О неизменном интересе поэта к народному творчеству
подробно пишет М. П. Алексеев: «Испанские, албанские,
новогреческие, сербские, турецкие, немецкие, тирольские,
итальянские и даже полинезийские песни в разное время
с большой сплои привлекали его вппмапно, вызывали
охоту к переводу и подражанию»⁴⁶.
Подражание албанской народной поэзии появляется,
мы видели, во второй песни «Чайльд-Гарольда», а поэ-
зпп туземцев Тихоокеанских островов — в поэме «Ост-
ров». Дапыо фольклористскпм увлечениям Байрона яв-
ляются «Перевод новогреческой песни» (Тгапз1а1юп о?
Ию Ноша1с 8оп&, 1811), «Песня греческих повстанцев»
(Тгапз1а1юп оГ 1Ье Гатоиз Сгеек \Уаг 8он§, 1811), «Пере-
вод новогреческой любовной песни» (Тгапз1а1;юп оГ а
Бошан; Ьоуе 8оп^, 1812), «Песня сулиотов» (8оп& 1о 1Ье
8и1ю1ез, 1823) и ряд другпх⁴⁷.
Народным творчеством вдохновлена, по словам
М. П. Алексеева, известная «Песня для луддитов» (8он^
1ог 1Ье ЬисЫКез, 1816). «Собирая материал для своей пер-
вой парламентской речи, Байрон отправился в 1812 году
в один из цеитров восстания — Ноттингем. Неподалеку
от этой местности находился Шервудский лес — прослав-
ленное в балладах убежшце Робина Гуда с его удалой
дружиной... Из той же Шервудской дубравы вновь жда-
ли сильного и грозного вождя. Он получил и свое имя:
Нэд Лудд» ⁴⁸. С его легендарпым именем связывали свои
надежды рабочие-луддпты, уничтожавшие машины, ко-
торые вытесняли их труд и лишали куска хлеба. «Бай-
рон пе мог не знать образцов этого фольклора; поэтому и
его «Песня для луддитов» создапа совершенно в стиле
подлинных луддитских песен»⁴⁹: