Тысячеликий герой

Рис. 15. Хнум, который лепит сына фараона на гончарном круге, и Тот,
отмеряющий его земной век
Упорядочение мира, создание человека и решение о смерти или
бессмертии человека — типичные темы примитивных сказок о творце.
Вряд ли мы можем теперь узнать, насколько серьезно и в каком смысле
воспринимали когда-то эти предания. Мифологический способ изложения
таков, что в нем преобладают не столько прямые, сколько косвенные
референции, это 
как если бы
Старейшина сделал так-то и так-то. Многие
предания, представленные здесь под рубрикой предания о генезисе, можно
рассматривать скорее как народные волшебные сказки, чем как Книги
Бытия... Такое мифотворчество как игра распространено во всех
цивилизациях, как в высокоразвитых, так и на низших стадиях. Простой
человек может рассматривать порожденные им образы с чрезмерной
серьезностью, но в основном о них нельзя сказать, что они действительно

---

представляют собой — учение или локальный «миф». Например, у маори,
у которых мы обнаружили некоторые из наших утонченнейших
космогонических образов, есть предание о яйце, выпавшем из птицы в
изначальное море; оно разбилось, и из него вышли мужчина, женщина,
мальчик, девочка, свинья, собака и каноэ. Все сели в каноэ и поплыли в
Новую Зеландию
[407]
. Это явный бурлеск на тему космического яйца. С
другой стороны, камчадалы рассказывают, похоже, со всей серьезностью,
что Бог изначально жил на небе, но затем спустился на землю. Когда он
ходил повсюду на своих снегоступах, то новая земля пружинила под ним,
подобно тонкому и податливому льду. С тех пор земля покрылась
рытвинами и складками
[408]
. Или опять же, как считают киргизы в
Центральной Азии, когда два первобытных жителя, пасущих большого
быка, остались надолго без воды и уже умирали от жажды, животное
добыло для них воду, распоров землю своими большими рогами. Вот как
возникли озера в стране киргизов
[409]
.
В мифах и народных сказках довольно часто появляется шутовская
фигура, действующая в постоянной оппозиции к милостивому творцу, —
как баланс для всех тягот и невзгод существования по эту сторону завесы.
Меланезийцы Новой Британии рассказывают о том, как темное бытие,
«бытие, которое было первым», нарисовало две мужские фигуры на земле,
расцарапало свою кожу и окропило нарисованных своей кровью. Сорвав
два больших листа, оно накрыло ими фигуры, и спустя некоторое время
они превратились в двух мужчин. Имена людей были То Кабинана и То
Карвуву.
То Кабинана ушел один, залез на кокосовое дерево, с которого свисали
желтые плоды, сорвал два неспелых кокоса и бросил их на землю; они
раскололись и превратились в двух красивых женщин. То Карвуву
восхитился женщинами и спросил, как его брат заполучил их. «Залезь на
пальму, — сказал То Кабинана, — сорви два неспелых кокоса и брось их на
землю». Однако То Карвуву бросил плоды острым концом вниз, и у
женщин, которые вышли из них, были плоские уродливые носы
[410]
.
Однажды То Кабинана вырезал Тхум-рыбу из дерева и пустил ее
плавать в океан, и отсюда появилась живая рыба. Теперь эта Тхум-рыба
гнала Маливаран-рыбу к берегу, где То Кабинана просто собирал ее на
отмели. То Карвуву восхитился Тхум-рыбой и пожелал сделать такую же,
но, пока учился это делать, вырезал вместо нее акулу. Эта акула пожирала
Маливаран-рыбу, вместо того чтобы гнать ее к берегу. То Карвуву,
причитая, пошел к своему брату и сказал: «Лучше бы я не вырезал этой

---

рыбы; она ничего не делает, но ест всех других рыб». — «Что за рыба?» —
спросил у него брат, и тот ответил: «Я сделал акулу». — «Ты посмотри, что
ты натворил, — сказал ему брат. — Ты сделал так, что теперь наши
смертные потомки будут испытывать страдание. Эта твоя рыба будет есть
всех других рыб, а также людей»
[411]
.
За всей этой очевидной нелепостью можно увидеть, что одна причина
(темное бытие, которое разделило самое себя) порождает в этом мире
двоякий эффект — добро и зло. Эта история не так наивна, как
представляется
[412]
. Более того, в забавной логике финального диалога
угадывается метафизическое пред-существование платоновского архетипа
в акуле. Это понимание неизбежно присутствует в каждом мифе. Общим
для них является также появление антагониста, представителя зла, в роли
шута. Дьяволы — и сильные, но тупоголовые, и умные, проницательные
обманщики — всегда смехотворны. Вопреки их победам в мире
пространства и времени, они и их деяния просто исчезают, когда
перспектива смещается к трансцендентному. Они — тень — заблуждение
субстанции; они символизируют неизбежное несовершенство царства
теней, и пока мы остаемся по эту сторону, завеса не может быть
уничтожена.
Черные татары Сибири рассказывают, что когда демиург Пайяна
создавал первые человеческие существа, он обнаружил, что неспособен
вдохнуть в них жизнетворный дух. Так что он вынужден был подняться на
небо и извлечь души из Кудаи, Высшего Бога, оставив тем временем
лысого пса охранять сделанные им фигуры. Дьявол, Эрлик, появился сразу
же, как только тот ушел. Эрлик сказал псу: «Ты совсем лыс. Я дам тебе
золотую шерсть, если ты отдашь в мои руки этих людей, лишенных души».
Предложение понравилось псу, и он отдал людей, которых должен был
охранять, искусителю. Эрлик измазал их своей слюной, но тут же
обратился в бегство, когда увидел, что Бог приближается, чтобы дать им
жизнь. Бог увидел, что тот наделал, и вывернул человеческие тела
наизнанку. Вот почему мы имеем слюну и нечистоты в своем
кишечнике
[413]
.
Народное мифотворчество передает историю творения лишь с того
момента, 
когда 
трансцендентные 
эманации 
распадаются 
на
пространственные формы. Тем не менее, оно не отличается от образцов
великой мифологии сколько-нибудь существенным образом в своей оценке
человеческой судьбы. Все их символические персонажи соответствуют по
своему смыслу — а нередко и в облике и поступках — персонажам

---

высокой иконографии, и диковинный мир, в котором они движутся, есть
мир великих эманаций: мир и век между глубоким сном и пробудившимся
сознанием, место, где Единое разделяется на многое, а многое примиряется
в Едином.

---