С. В. Иванова з. З. Чанышева лингвокультурология: проблемы, поиски, решения монография

E.g. (1) There was a Young Lady of Venice,
When they said, “It seems wrong. ”
He remarked, “Go along!
You don’t know how prolific my hen is! ”
(2) There was an Old Person of Gretna,
Who rushed down the crater of Etna;
When they said, “Is it hot? ”
He replied, “No, it’s not”
That mendacious Old Person of Gretna.¹⁷
Совершенно очевидно, что сюжет лимерика основан на столкновении двух точек зрения на существующую действительность. Первая точка зрения принадлежит главному герою лимерика (a young lady of Venice, an Old Person of Gretna) и является выражением его индивидуального взгляда на жизнь. Особенностью лимерика является обязательное, имплицитное или эксплицитное, присутствие в сюжете другого действующего лица, некоего собирательного образа, выраженного местоимением they. They выражают общепринятую точку зрения на действительность, в целом, и на личность и поступки главного персонажа, в частности. Как представители общественного мнения they действуют сами или оценивают действия главного героя согласно своему поведенческому сценарию, сформированному на основе стереотипов, принятых в данном ЛКС [Иванова, Артемова 2005: 49-50]. То, что главный персонаж лимериков и все остальные, те самые they, принадлежат разным полюсам на шкале «свой-чужой», имплицируется противопоставлением, реализованным посредством местоимения 3-го лица they, которое указывает на пространство, отличное от пространства протагониста. Более того, по своему месту в тексте лимерика, а they делит это короткое пятистишие наполовину, - тем самым даже графически - это местоимение четко разграничивает две разные точки зрения, два сценария поведения, два мира: «СВОЙ» и «ЧУЖОЙ». Недаром враждебно настроенные they зачастую обрушиваются на главного героя не только с критикой (It’s absurd), но и физически (threw some large stones, smashed).
E.g. (3) There was an Old Person of Chester,
Whom several small children did pester;
They threw some large stones,
Which broke most of his bones,
And displeased that Old Person of Chester.
(4) There was an Old Man of Whitehaven,
Who danced a quadrille with a raven;
But they said, “It’s absurd To encourage that bird!"
So they smashed that Old Man of Whitehaven.
Безусловно, здесь следует упомянуть и наличие третьего мира

• 
  мира рассказчика, который отстранен как от главного героя, так и от мира they. Это достигается благодаря использованию в лимерике экзистенциальной конструкции there is / there are. С точки зрения грамматической семантики конструкция с экзистенциальным there предполагает выделение некоего объекта как протагониста [Biber, Johansson et al 2000: 951]. Кроме того, конструкция с экзистенциальным there обладает способностью придавать, выражая в языковой форме, пространственно-временные параметры бытования некоторого объекта [Biber, Johansson et al 2000: 950]. Таким образом рассказчик получает возможность отстраниться от того, о ком и о чем идет речь - ведь посредством экзистенциального there говорящий сознательно создает отдельный от себя (ср.: I have... и There is...) мир и приписывает ему определенные пространственные и временные показатели.
  

Необходимо отметить и роль графических средств, которые помогают реализовать в лимерике ЛК категорию «СВОЙ - ЧУЖОЙ». Обращают на себя внимание отступы в тексте лимерика: первые две строки посвящены главному герою, несколько больший отступ маркирует реакцию оппонентов. И, наконец, последняя строка, с меньшим отступом, дает возможность ввести, графически выделив, точку зрения рассказчика. Чудаковатый герой помещается в пространство ЧУЖИХ, ведь он отделен от говорящего. Эта «отделенность» в дальнейшем поддерживается еще одним дейктиком - указательным местоимением that в последней строке лимерика (that Old Man, that Old Person, that mendacious Old Person), подводящей итог рассказанному. Рассказчик опять отчуждается от главного героя - неисправимого чудака, а порою и безумца с точки зрения обыденного смысла. Таким образом, рассказчик существует в своем мире, отличном от странностей протагониста, а также и от его жестоких оппонентов. Очевидно, что в лимерике существуют три мира, чужих друг для друга. И существование этих миров эксплицируется дейктическими маркерами - прежде всего, местоимением they, а также экзистенциальным there и указательным местоимением that.
Наряду с дейктиками, в орбиту языковых маркеров категории «СВОЙ - ЧУЖОЙ» широко вовлекаются оценочные средства. Соответственно, второе неотъемлемое свойство, которое лежит в основе данной категории, это оценочность. Оценка производится по основанию: те, кто не с нами/мною, те против нас, и это плохо. Соответственно, чужой - это, другими словами, плохой. Таким образом, кроме указательности, дейктичности, категория «СВОЙ - ЧУЖОЙ» еще и производит соответствующее оценивание. Как отмечают специалисты по социальной психологии и этнопсихологии, оценка, лежащая в основе категории «СВОЙ - ЧУЖОЙ», имеет источником эмоциональную сферу, которая включает в себя этническую идентичность и этническое самосознание. Идентичность и самосознание «относятся к осознанию человеком своей принадлежности к определенной этнической группе и эмоциональное переживание этого факта» [Андреева 2003: 162]. Т.Г. Стефаненко, опираясь на труды британских исследователей А. Тэшфела и Дж. Тернера, подчеркивает, что категоризация, направленная на отграничение от других, чужих, тех, кого человек противопоставляет себе и своей группе, производится на основе оценочного сравнения [Стефаненко 2000: 208-209]. Так, в небольших текстах лимерика можно заметить наличие прилагательных отрицательной оценки (mendacious, horrible, ecstatic и т.п.), которые также свидетельствуют о том, что герой лимерика чужой как для окружающего мира, так и для рассказчика. Зачастую герои лимериков и их действия квалифицируются с отрицательной стороны. В этом отношении хотелось бы напомнить, что отрицательная оценка рассматривается лингвистами как один из устойчивых показателей отнесенности к миру ЧУЖИХ.
Однако оценка по линии СВОЙ ^ ЧУЖОЙ эта оценка иного рода, нежели общая оценка «хорошо - плохо». Шкалирование по оси СВОЙ ^ ЧУЖОЙ не повторяет ось общей оценки ХОРОШО ^ ПЛОХО. «Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко» - отдаленная временная перспектива, представленная на оси пространства (точнее, времяпространство, по М.М. Бахтину) прекрасна, но чужая, в силу своей физической отдаленности. Известные слова песни «Летят перелетные птицы»: «Не нужен нам берег турецкий, и Африка нам не нужна», также не наделяют отрицательными признаками ни жаркую Африку, ни ласковую солнечную Турцию. В тексте отсутствует эксплицитно выраженная негативная оценка, однако смысл текста однозначен: он сводится к тому, что по сравнению с «родной стороной», которая, по всей видимости, сурова и непритязательна («летят перелетные птицы в осенней дали голубой, - летят они в жаркие страны, а я остаюся с тобой», «пускай утопал я в болотах, пускай замерзал я на льду», «желанья свои и надежды связал я навеки с тобой - с твоею суровой и ясной, с твоею завидной судьбой»), и Африка и турецкий берег представляют собой нечто чужое, отторгаемое, квалифицируемое как «не свое» («А я остаюся с тобою, родная моя сторона! Не нужно мне солнце чужое, чужая земля не нужна»). Это всего лишь «дальние страны», в которые перелетные птицы летят, повинуясь инстинкту. Либо лирический герой вспоминает другие страны, которые он «перевидел», но которые оставили его равнодушным. Он остается с родной страной, то есть в своем пространстве («а я остаюся с тобою, родная моя сторона»). И в этом случае семантика пространства помогает выявить концептуальную информацию текста и передать оценочное противопоставление по оси СВОЙ ^ ЧУЖОЙ. Не все, что хорошо, свое. СВОЕ оказывается ближе, чем то, что, в общем и целом, оценивается как хорошее, но остается чужим. СВОЕ больше и значительнее, чем ЧУЖОЕ, наделенное качеством хорошего. И потому чужое хорошее парадоксальным образом становится непригодным, негодным, а значит, в конечном итоге, плохим. Данные рассуждения полностью подтверждают высказанную Ю.С. Степановым мысль о том, что «эта сфера, «Свои» - «Чужие», как раз такая, где само противопоставление создается не только объективными данными, но и их субъективным отражением в сознании» [Степанов 2001: 127].
Представляется, что оппозиция «СВОЙ ^ ЧУЖОЙ», реализующая дейктическое значение, может рассматриваться и как оценочная оппозиция, отвечающая за специфическую оценку. Передаваемая ею оценка - это оценка глубинного характера, поскольку она восходит к базовому архетипу. Представляется, что квалификация некоего фрагмента действительности как СВОЕГО или ЧУЖОГО может перекрыть общую оценку и повернуть аксиологический знак в противоположную сторону (довольно ярко это выражено в поэме «Хорошо» поэта-главаря В. Маяковского: Землю, где воздух, как сладкий морс, бросишь и мчишь, колеся, - но землю, с которою вместе мерз, вовек разлюбить нельзя; Можно забыть, где и когда пузы растил и зобы, но землю, с которой вдвоем голодал, - нельзя никогда забыть!; Но землю, которую завоевал и полуживую выняньчил, где с пулей встань, с винтовкой ложись, где каплей льешься с массами, с этой землею пойдешь на жизнь, на труд, на праздник и на смерть!¹⁸).
Таким образом, необходимо отметить, что шкалирование СВОЙ-ЧУЖОЙ производится, прежде всего, средствами пространственно-временного дейксиса при доминировании пространственного значения. По-видимому, данный факт объясняется тем обстоятельством, что пространство является онтологической категорией бытия, и человек мыслит себя, прежде всего, в пространстве, а, следовательно, и во времени. Поскольку пространство обладает свойством составности, то есть может быть членимо, и может быть как реальным, так и воображаемым [Кобозева 2000: 153, 155], то вполне логично утверждать существование своего и чужого пространства: как реального, так и воображаемого. Все это, как было показано, находит подтверждение на уровне корпореального восприятия пространства. Дальнейшее разделение ментального пространства на СВОЕ и ЧУЖОЕ является результатом переработки корпореального опыта.
Таким образом, анализ практического материала показывает, что дейксис как основной маркер ЛК категории «СВОЙ - ЧУЖОЙ» может выступать вкупе с целым рядом других языковых средств. В этом отношении велик потенциал оценочных единиц (прежде всего, лексических). Следует обратить внимание на организацию текста, которая может также служить реализации данной ЛК категории. Дейктические средства, призванные актуализировать данную категорию, могут выступать в сопровождении тех или иных графических сигналов в рамках письменного текста. По всей видимости, особое внимание следует уделить роли паралингвизмов, поскольку они явно или скрыто могут свидетельствовать о корпореальной семантике, то есть о том, как позиционирует себя говорящий субъект: кого считает своим, а кого выводит за черту своего пространства и помещает в круг чужих. Вместе с тем, хочется еще раз подчеркнуть, что именно дейктичность позволяет соотнести «СВОИХ» и «ЧУЖИХ», вывести на поверхность заложенные в текст смыслы и придать соответствующий знак всем другим языковым средствам, которые также могут участвовать в реализации изучаемой категории. В этом видится основополагающая роль дейксиса при передаче отношений, базирующихся на оппозиции «СВОЙ - ЧУЖОЙ». Кроме того, категория «СВОЙ - ЧУЖОЙ» образует особый аксиологический контекст: она позволяет оперировать оценкой «хорошо» или «плохо»,
исходя из принадлежности квалифицируемых объектов/ фактов/ людей к классу СВОИХ или ЧУЖИХ. Таким образом, категория «СВОЙ - ЧУЖОЙ» приводит в действие сложный дейктико-аксиологический механизм, который и определяет направление социальной перцепции.

2. 
   Прецедентность как лингвокультурологическая категория
   

Прецедентность как ЛК категория знаменует стержневое свойство фактов культуры воспроизводиться и транслироваться в новых языковых контекстах. Таким образом, прецедентность как явление предполагает неоднократное обращение к культурно значимым для того или иного лингво-культурного сообщества феноменам. Вместе с тем, понятию прецедентности предшествовало понятие прецедентного текста, которое, как известно, было введено Ю.Н. Карауловым. С точки зрения Ю.Н. Караулова, прецедентный текст характеризуется (1) значимостью в эмоциональном и познавательном отношении; (2) известностью широкому кругу лиц; (3) неоднократностью обращения в дискурсе представителей лингво­культурной общности [Караулов 1987: 216]. Однако необходимо уточнить, что понятие «текст» в составе данного термина может трактоваться по-разному: как в лингвистическом, так и в семиотическом ключе. Ю.М. Лотман подчеркивает, что в рамках лингвистики текстом является любое сообщение, отвечающее лингвистическим стандартам текста. Однако с точки зрения культуры текст характеризуется дополнительными показателями: тексты культуры, которые выделяются на фоне всех имеющихся в данном языковом коллективе текстовых сообщений, обнаруживают «признаки некоторой дополнительной, значимой в данной системе культуры, выраженности» [Лотман 2002: 25]. Эта «культурная значимость» [Лотман 2002: 25] и превращает обычное текстовое сообщение в текст как знак культуры. При этом под знаком культуры в широком смысле понимается результат представленности культурных предметов любой природы в рамках культурного пространства, то есть определенным образом организованной совокупности знаний и представлений о проявлениях жизни, которая объединяет членов одного ЛКС.
В качестве «культурного предмета» может выступить любой объект материального мира, так как «культура есть мир артефактов - мир человеческой деятельности и ее продуктов» [Культурология 2005: 112]. Артефакты, или иначе феномены культуры, понимаются как «сделанные людьми вещи, рожденные ими мысли, найденные и используемые ими средства и способы действий» [Культурология 2005: 112]. Артефакты, или предметы культуры, воплощают в себе определенный смысл, так как «человек «опредмечивает» в них свои представления, цели, желания и т.д.» [Культурология 2005: 113]. При этом совершенно необходимо напомнить, что «смысл вещей существует не в них самих, а в культуре, их породившей, и в тех, кто эту культуру освоил. Он создается и придается вещам людьми» [Культурология 2005: 114]. Вполне естественно, что смысл культурных предметов может различаться от культуры к культуре. Так, русская языковая личность не воспринимает В. Вильсона, одного из американских президентов начала ХХ века, как мессию. А именно в этой роли данный политик выступает в американской истории: 14 пунктов плана Вудро Вильсона по урегулированию международного конфликта саркастически сравнивали с 10 заповедями христианства [O’Callaghan 1997: 91].
Культурный предмет, будучи неоднократно упомянут и наделен в силу своей культурной значимости особым «культурным смыслом», понятным для членов данного ЛКС, становится прецедентным. Соответственно, апелляция к прецедентным феноменам идентифицирует языковую личность как члена того или иного ЛКС, иными словами, как носителя того или иного лингво-культурного кода, то есть комплекса, отмеченного сращением фактов языка и культуры. Следовательно, основную ЛК функцию обращения к прецедентным феноменам можно назвать идентифицирующей, или парольной.
Безусловно, использование тех или иных прецедентных феноменов (именно этот термин стал общепринятым при обозначении данных явлений) может быть подчинено и другим функциям, о которых пишут исследователи, Наряду с основной, лингвокультурологической, функцией выделяется еще и ряд других, внутритекстовых, то есть чисто лингвистических функций: (1) помещение в исторический контекст, (2) оживление текста, (3) ссылка на авторитет в качестве подтверждения собственных мыслей [Супрун 1995: 27-28]. Помещение в исторический контекст производится посредством культурной отсылки. Оживление текста достигается в результате «эстетической игры», стилизации, пробуждения культурных и литературных ассоциаций. Ссылка на авторитет необходима для большей убедительности интерпретации говорящего. Однако, представляется, что парольная, или идентифицирующая, функция является актуализацией не только и не столько языкового кода, но прежде всего лингво-культурного кода говорящего. Именно благодаря реализации этой функции становится возможным произвести разделение на «своих» и «чужих», воссоздать в тексте культурное пространство данного ЛКС.
E.g. Affairs of State are now conducted without tears. To us it is strange to hear that Cromwell and his council spent eight hours sobbing and crying before they signed the Kins’s death-warrant. In our House of Commons there is sometimes excitement; and though a Lobby correspondent recorded that on one occasion Mr. Asquith’s voice “broke like the string of a Stradivarius under the bow of a maestro ", who would believe that an event similar to Lord John Russell’s withdrawal, during the Crimean war, of his second Reform Bill (say Mr. Lloyd George’s withdrawal of the Insurance Bill, to which he is so personally pledged) could evoke such a scene as this? “I know ", wrote an M.P. in 1854, describing it, “that the unbidden tears gushed to my cheeks, and looking round I see scores of other careless, worldly men struck by the same emotion - and even the Speaker (as he subsequently admitted to me) was affected in precisely the same manner. The face of Disraeli was, of course, as immovable as usual, but Mr. Walpole wept outright". And when poor Mr. Walpole cried some years later because the mob had torn up the railings of Hyde Park, he was dubbed “weeping" Walpole, and there were jokes in Punch about “tears, idle tears!" Yes, time is against tears.
“If you have tears, prepare to shed them now ", for though it is not a good moment, it is the best you will get (MacCarthy).
Данный микротекст изобилует ссылками на прецедентные феномены различного рода: сюда относятся топонимы (Hyde Park), антропонимы (Cromwell, Asquith, Lloyd George, Lord John Russell, Disraeli, Walpole), ссылки на исторические события (his council, King’s death-warrant, the Crimean war), государственно­политические институты (M.P., Reform Bill, Insurance Bill, the Speaker, Lobby, the House of Commons, Punch), цитаты из литературно­художественных произведений (строки, вышедшие из-под пера Теннисона и Шекспира). Соответственно, источником культурологической маркированности выделенных единиц служит сама реальная действительность, тесно связанная с данным национально-культурным ареалом, под которым понимается сфера действия данной культуры и распространенности ее фактов. Созданное автором лингвокультурологическое пространство, которое представляет собой вербальную проекцию реального пространства действия проявлений данной культуры, является неотъемлемым элементом анализируемого текста, и полноценное восприятие текста невозможно без знания всех перечисленных единиц и тех смыслов, которыми наделяют их члены ЛКС. Таким образом, прецедентность предполагает наличие в языковом опыте коммуникантов сведений и представлений культурно-исторического характера в силу их зафиксированности в данном лингво-культурном коде.
Явление прецедентности покрывает широкую область проявлений. Группа московских лингвистов в лице Д.Б. Гудкова, И.В. Захаренко, В.В. Красных и др., придерживаясь более дифференцированного подхода к объекту исследования, предлагают различать такие явления, как прецедентный текст, прецедентное высказывание, прецедентное имя, прецедентная ситуация, категориально объединенные в группу прецедентных феноменов. Прецедентный текст предполагает “законченный и самодостаточный продукт речемыслительной деятельности, (поли)предикативную единицу, сложный знак, сумма значений компонентов которого не равна его смыслу [Гудков 2000: 54]. Прецедентное высказывание представляет собой репродуцируемое высказывание, являющееся сложным знаком, смысл которого не равен сумме значений его компонентов. Прецедентное высказывание представлено цитатами в (1) традиционном понимании, (2) несколько измененном виде, который тем не менее не препятствует узнаванию воспроизводимого высказывания, (3) в усеченной форме [Захаренко 1999]. Прецедентная ситуация - “некая “эталонная”, “идеальная” ситуация с определенными коннотациями”, представленная в виде дифференциальных признаков [Гудков 2000: 55]. Эти дифференциальные признаки реализуются посредством лексических единиц, составляющих картину данной ситуации и являющихся ее неотъемлемыми элементами. Прецедентное имя - это имя собственное: антропоним или топоним, реального или вымышленного характера, но широко известное носителям языка и имеющее определенную связь с культурной историей ЛКС. Вслед за Д.Б. Гудковым и В.В. Красных [Гудков 2000; Красных 1998: 51-52], на прецедентные феномены экстраполируют указанные выше отличительные свойства прецедентного текста в интерпретации Ю.Н. Караулова.
Однако думается, что список прецедентных явлений, предложенный данными исследователями, не является завершенным. Доказательством этому может служить тот факт, что в ряде работ по ЛК фигурируют и такие прецедентные феномены, как прецедентный жанр (В.И. Карасик, Г.Г. Слышкин), прецедентный квазитекст (Л.П. Ткаченко), прецедентное словечко, прецедентный факт (С.В. Иванова).
Прецедентный жанр - стереотипный для данной лингво - культурной общности жанр, результат смыслового обобщения формальных и / или структурных особенностей, характерных для того или иного жанра. Так, прецедентным жанром для русской языковой личности является частушка, анекдот, для английской - лимерик. По сути, прецедентный жанр - это наивысшая форма концептуализации того или иного литературного жанра. Прецедентный квазитекст толкуется как сложный знак, сумма значений которого не равна его смыслу. Источником прецедентного квазитекста могут быть «фильмы, спектакли, рекламные ролики, анекдоты, клише, бытующие в речи современников, высказывания шоуменов, общественных деятелей, политиков. При этом нередко сознательно эксплуатируются неудачные, порой неграмотные высказывания известных личностей с целью достижения комического эффекта (от юмора до сарказма). Естественно, созданные на базе перечисленных источников тексты в познавательном и эмоциональном отношении несопоставимы с прецедентными текстами высшей пробы (ср.: «Быть или не быть»), но в функциональном плане они «работают» по одной схеме и решают одинаковые задачи, что позволяет назвать из квазипрецедентными» [Ткаченко 1999: 178]. Прецедентные слова / словечки, представляют собой лексические единицы, имеющие широкое хождение в данном ЛКС, введенные в лингво-культурный обиход как обозначения некоторых понятий, за которыми стоят явления социально - политической или культурной жизни общества. Прецедентный факт - широко воспроизводимый реальный исторический факт, имеющий определенные коннотации в языковом сознании представителей ЛКС. Отличие прецедентного факта от прецедентной ситуации состоит в том, что прецедентный факт связан с определенными ассоциациями. Для прецедентной ситуации важно существование дифференциальных
признаков, которые «обыгрываются» при его воспроизведении в
20
тексте¹⁹.
Отличительным свойством прецедентных феноменов является отсутствие между ними жестких границ [Гудков 2000: 55-56]. Связь прецедентного высказывания с прецедентным текстом может затушевываться, и прецедентное высказывание, соответственно, может получить самостоятельный статус, автономный от текста- первоисточника. Так, в журнале Newsweek в статье о президенте Аргентины автор обращается к нему, используя известное американским носителям английского языка высказывание, восходящее к названию романа Э. Хемингуэя “По ком звонит колокол” / “For whom the bell tolls”: Ask not, Hugo, for whom the caserolas clang, they clang for thee (NW 2002, 1/28). Высказывание соотносится с той реальной ситуацией, когда Президент Аргентины Уго Чавес обнаружил, что он более не пользуется популярностью масс: при посещении одного из предместий Каракаса вместо возгласов приветствия и одобрения он услышал стук и звон кастрюль, свидетельствующих об обратном. Ссылка производится именно на прецедентное высказывание For whom the bell tolls, так как обыгрывается смысл и глубинное значение прецедентного высказывания: этот звон кастрюль хоронит У. Чавеса.
Примером пограничного случая - указание на прецедентное имя и прецедентный текст - является и следующее высказывание. В ходе одного из расследований удивленная вопросом Эркюля Пуаро героиня восклицает: I suppose this is the Sherlock Holmes touch (Christie). Тем не менее, в данном контексте на первый план выступает прецедентное имя как носитель определенного признака. В пользу такой трактовки свидетельствует и сам лексико-грамматический контекст: употребление лексической единицы, обозначающей прецедентное имя, в позиции определения к другому существительному и наличие определенного артикля перед прецедентным именем. Атрибутивная позиция существительного, являющегося именем собственным, служит указанию на признак или набор признаков, свойственных носителю данного имени. Синтаксическая позиция в данном случае отражает то, что говорящий располагает знанием концепта человека, носящего данное имя, с присущими для этого концепта характеристиками. Таким образом, в данном случае прецедентным оказывается именно имя, хотя и, безусловно, связанное с прецедентным текстом. Значимость прецедентного имени подчеркивается и наличием словарной статьи Sherlock Holmes в [Longman Culture 1992: 634]: a detective in stories by Sir Arthur Conan Doyle. Holmes smokes a pipe, plays the violin, and uses his impressive brain to understand mysterious deaths and other problems. He often says, “Elementary, my dear Watson " to his friend Dr Watson, to show how easy to understand something is. К сожалению, в статье нет указания на неординарность методов Шерлока Холмса, что, несомненно, является частью его образа. Именно эта характеристика оказалась задействованной в процитированном выше контексте.
Прецедентное имя при условии связанности с прецедентным текстом, также может указывать и на текст-первоисточник, но может и автономизироваться. Прецедентное имя, связанное с прецедентным текстом, акцентирует одну из линий текста. Порою прецедентный текст минимизируется до прецедентного имени. Ярким примером этого выступает известная книга Л. Кэрролла «Алиса в Стране Чудес» / “Alice in Wonderland”. Имя Алисы, указывая на прецедентный текст- первоисточник, безусловно, получило самостоятельность и в целом служит обозначению открытого ребенка в неизведанной стране, сталкивающегося с непонятными и загадочными явлениями.
Ср .: Alice in Wonderland - a story by Lewis Carroll, in which a little girl called Alice falls down a rabbit hole and comes to a magical land where many strange animals appear and funny things happen. The expression Alice-in-Wonderland is sometimes used to describe something strange or unreal, as if in a dream (LDELC: 26).
Тесно связанными между собою оказываются прецедентное имя и прецедентный факт, ибо упоминание имени может порождать воссоздание стоящего за этим именем или связанным с ним фактом. Так, разговаривая с индейцем и отмечая его холодность и враждебность, главный герой романа Пола Монетта задается вопросом: Why do you think he treats me like General Custer? (Monette). Американский генерал Кастер, сражаясь против индейцев, прославился своей жестокостью по отношению к ним и, соответственно, вызвал ненависть к себе со стороны индейского населения, от рук которого и погиб, попав в засаду одного из индейских племен. Ссылка на известную историческую личность граничит с упоминанием прецедентного факта, за счет чего образно «схвачены» особенности конситуации. Один из героев Р. Брэдбери упоминает королеву Елизавету, указывая тем самым на известный факт, что время ее правления было одним из периодов могущества Англии, простиравшегося на суше и на море и умножившего ее территории за счет присоединения новых земель, в том числе и Америки: Queen Elizabeth might never be born, Washington might never cross the Delaware, there might never be a United States at all (Bradbury), и, соответственно, если бы она не родилась, не состоялись бы экспедиции знаменитых морских волков, не началась бы история Соединенных Штатов, что и находит дальнейшее подкрепление при развертывании высказывания.
Существуют очевидные корреляции между прецедентной ситуацией и прецедентным фактом. Однако для прецедентной ситуации очень важны дифференциальные признаки, в виде которых она и существует в сознании носителя языка. Для прецедентного факта значимы коннотации, ассоциации, следствия данного факта. В упоминавшемся выше рассказе Р. Брэдбери гид предостерегает туристов, путешествующих во времени, чтобы они не сходили с тропы во избежание необратимых последствий. В приведенном выше примере отражен прецедентный факт, соотносящийся с ситуацией. Последствия факта обозначены цепью простых предложений. Референция производится к факту переправки американских солдат войска генерала Дж. Вашингтона через реку Делавэр во время кампании 1766 г., когда они нанесли сокрушительный удар по численно превосходящим силам англичан, что, безусловно, было важнейшим событием в истории становления американского государства.
Характерным для прецедентных феноменов является наличие уточняющих их языковых единиц. В связи с этим анализ «фразовой атмосферы слова» [Виноградов 2000: 293], то есть сочетаемости позволяет эксплицировать то, что В.Н. Телия именует культурными коннотациями.
E.g. as segregated as the Jim Crow South (Time 2001, 8/27); Peronist populism (NW 2002, 1/28); triumphed napoleonically (NW 2002, 1/28); nixonian dream (NW 2002, 1/28); wilsonian messiah (NW 2002, 1/28); Rasputin conniving behind the throne (NW 2002, 1/28); alive like Disneyland (NW 2002, 3/18); dead like Pompeii (NW 2002, 3/18), vicious Darwinian jungle (NW 2002, 3/11).
Таким образом, облеченные в языковую форму прецедентные феномены являются готовыми образами для обозначения свойств, ситуаций, признаков, позволяют избежать прямого наименования перечисленных сущностей, что придает речи дополнительную образность. Логическим следствием данной посылки является выделение В.В. Красных таких дифференцирующих характеристик прецедентных феноменов, как их способность (1) выполнять роль эталона культуры; (2) функционировать как свернутая метафора; (3) выступать как символ какого-то феномена или ситуации (взятых как совокупность некоторого набора дифференциальных признаков) [Красных 2003: 171]. Выполнение роли эталона культуры, символьный характер прецедентных явлений с неизбежностью означает наличие культурологической маркированности, или национальной детерминированности, которая служит дополнительным к языковому стратуму уровнем кодирования информации. Соответственно, язык функционирует в этом случае в качестве лингво-культурного кода. Использование лингво-культурного кода повышает степень аутентичности высказывания, способствует созданию “своей” атмосферы, закрытости от “коммуникативных чужаков”.
Появление большого количества словарей, раскрывающих национально детерминированные минимизированные представления, которые соответствуют прецедентным феноменам, является доказательством того, что лингвисты и культурологи осознают трудность восприятия культурных предметов, представленных в языковой форме в виде прецедентных явлений, и пытаются заполнить существующую брешь в лексикографической практике.
Нельзя не сделать еще один вывод, который совершенно логично вытекает из рассмотрения уже выделенных лингвистами прецедентных феноменов: список прецедентных явлений остается открытым и может пополняться в связи с многообразием самих культурных предметов. На этот же вывод указывает и факт их диффузности, изменения формата прецедентного явления в зависимости от факторов текстуального порядка, целей говорящего и глубины проникновения адресата в смысл текста.
Прецедентные явления связывают язык, ценностные установки и факты культуры в единый лингво-культурный комплекс и, таким образом, служат своеобразным «паролем», идентифицирующим «своих» и «чужих». Не зря одним из откровений для студентки, обучающейся в Москве по международной программе обмена, стало понимание того, что не столько язык, сколько ценности общества, являются основными барьерами к коммуникации (« <...> language is one of the weakest barriers to cultural communication. Values and ways of thinking and living become the most difficult to understand <...> » [Smith 2005: 16]). Парольная функция, выполняемая прецендентными феноменами, соответствует идее существования лингво-культурного кода, поскольку обращение к прецедентным феноменам способствует определению идентичности говорящих и, следовательно, относится к разряду чисто лингвокультурологических функций.
Одним из обстоятельств, осложняющих работу с явлением прецедентности, является то, что прецедентность может быть объектом изучения в рамках различных лингвистических парадигм: теории текста, лингвокультурологии, лингвокогнитологии,
лингвострановедения, психолингвистики. Причину этого надо искать в природе прецедентности: дело в том, что прецедентность находится на стыке нескольких явлений. Она восходит к интертекстуальности, текстовым реминисценциям (А.Е. Супрун), с одной стороны, а, с другой, имеет связь с элементами фоновых знаний (В.Я. Шабес), вертикального контекста (И.В. Гюббенет). Наряду с этим, прецедентность граничит с реалиями (Г.Д. Томахин) и «местами памяти» (Ю.Н. Караулов) и, кроме того, смыкается с таким явлением текстовой природы, как логоэпистема (В.Г. Костомаров, Н.Д. Бурвикова).
Прежде всего, понятие прецедентного текста граничит с понятием интертекстуального включения, реализующего в рамках создаваемого текста отсылку к ранее произведенному тексту. Тесную связь прецедентности и интертекстуальности можно усмотреть и в том факте, что как интертекстуальность, так и прецедентность относят к важнейшим признакам текста. Так, В.П. Белянин среди основных психолингвистических характеристик, или свойств, текста выделяет прецедентность [Белянин 2003: 108] и определяет ее как «наличие в тексте отсылок к другим текстам» [Белянин 2003: 17]. Интертекстуальность также занимает ведущее место среди признаков текста. При этом интертекстуальность предполагает связь данного текста с другими текстами, т.е. взаимозависимость текстов [The Linguistics Encyclopedia 1995: 468-469]. Оба определения свидетельствуют о явном параллелизме рассматриваемых понятий.
Однако интертекстуальность и прецедентность - разнопорядковые явления. Интертекстуальность - свойство текста как части текстового универсума быть связанным с другими текстами. Вместе с тем прецедентность - это и свойство воспроизводимости в свернутом виде текста как явления культуры, которая прецедентна по природе. По определению Д.Б. Гудкова, прецедентные феномены - это особая группа вербальных и/ или вербализуемых феноменов, относящихся к национальному уровню прецедентности. Они связаны с национально-детерминированными минимизированными
инвариантными представлениями конкретных «культурных предметов» [Гудков 2004: 251]. Так, в словнике ЛК словаря, созданного названным выше коллективом московских исследователей, можно найти статьи «Голубь», «Коза», «Медведь», «Собака» и т.п. (см. [Русское культурное пространство 2002]). Речь в данном случае идет о значимостных сущностях, которые отражают ценностные ориентации того или иного ЛКС, то есть о знаках культуры.
На основании всего вышеизложенного, можно предположить, что прецедентность является неотъемлемым свойством культурных знаков, которое связано с необходимостью их воспроизведения в рамках лингво-культурного кода. Эта необходимость обусловлена неизбежным обращением к ключевым ценностям лингво-культурного сообщества в процессе коммуникации. Однако упоминание прецедентного феномена (или знака культуры, если пользоваться ЛК системой терминологических координат и вести речь о единицах лингво-культурного кода) лишает высказывание неуместной назидательности, обеспечивает ему образность и лаконичность, поскольку ссылка на общеизвестное культурное событие производится в свернутом виде. Наряду с этим, прецедентность обеспечивает реализацию парольной функции, связывая вновь порождаемые тексты культуры с культурным пространством, в рамках которого они создаются. Деление же прецедентных феноменов на прецедентные имена, высказывания, тексты или ситуации довольно условно в связи с возможностью взаимопереходов данных явлений и связано с форматами хранения и развертывания знаний в процессе коммуникации, с различием фоновых знаний говорящего и слушающего.

2. 
   Ценностность как лингвокультурологическая категория
   

Список ЛК категорий дополняет ценностность, то есть глубинная соотнесенность фактов языка с базовыми ценностями ЛКС. По Ницше, ценностные оценки являются «физиологическими требованиями сохранения определенного способа жизни» [ФЭС 2000: 507], а это значит, что ценности организуют культурное пространство и способствуют его постоянному репродуцированию. Стало уже общим место утверждение о том, что культура ценностна. Исследователи подчеркивают, что ценности имеют прямое выражение в культуре, так как они являются средством функционирования культуры [Giles, Middleton 2008: 181]. Соответственно, вне таких категорий как ценности, оценки и смысл, рассматривать проблемы лингвокультурологии невозможно [Алефиренко 2010: 99].
Для того чтобы определить место ценностей в ЛК исследовании, необходимо напомнить, что ЛК категории организуются внутри общего лингво-культурного семиотического пространства, которое обслуживается лингво-культурным кодом. Поскольку лингво­культурный код есть реляционная сущность, то и существующая в рамках культуры категория ценности приобретает соотносительный характер и преобразуется в рамках ЛК в категорию ценностности.
Ценностность проявляется в апелляциях, производимых с помощью языковых средств, к значимым, актуальным ценностям определенного ЛКС. При описании того или иного фрагмента окружающей действительности говорящий соотносит выбор лингвистического материала с действующей системой ценностей. При этом отнюдь не обязательной является непосредственная, преднамеренная оценка того, о чем говорится. Зачастую такое оценивание не является целью говорящего, а представляет собой непредусмотренный изначально результат, побочный, незапланированный, а в ряде ситуаций, возможно, и нежелательный эффект от сказанного. Спонтанность данного эффекта порою объясняется выбором культурологически маркированных языковых средств, в которых на коннотативном или прагматическом уровне заложена “нечаянная” оценка. Еще одним свидетельством в пользу такого понимания оценочности в ЛК интерпретации является вывод, к которому в ходе большого исследования этнокультурной специфики лексической семантики приходит З.З. Чанышева. С ее точки зрения, культурно-ценностная информация «не дана в непосредственном наблюдении, принимая форму скрытых компонентов и обнаруживаясь в деривационных, сочетаемостных и иных признаках» [Чанышева 2006: 25]. Семантический анализ задействованного в тексте языкового материала позволяет раскрыть базовые ценности того или иного ЛКС, что, например, было успешно проделано в диссертационных исследованиях, выполненных под нашим руководством (см. [Антонова 2007; Артемова 2005; Ожгихина 2006]).
При описании лингвокультурологической специфики прецедентного жанра ЛИМЕРИК в диссертационном исследовании О.Е Артемовой распредмечивание ценностных ориентаций британского ЛКС производилось посредством анализа реализации языковыми единицами категории оценки. Выявление оценочного значения производилось при помощи дефиниционного семантического анализа языковых единиц. В некоторых случаях дефиниционный анализ сопровождался контекстуальным анализом, направленным на раскрытие содержательно концептуальной информации текста.