…Убийство президента Кеннеди стало самым трагическим событием

штормящем
океане. Я цеплялся за планширь большого судна — думаю, яхты, — и
меня едва не смывало за борт. Ревущий ветер швырял капли дождя мне в лицо.
Гигантские волны, черные у основания и пенно-зеленые на гребне, накатывали на
меня. Яхта поднималась, накренялась, потом вворачивалась вглубь, словно штопор в
бутылочную пробку.
Я вырвался из этого сна с гулко бьющимся сердцем и скрюченными руками,
пытающимися ухватиться за воображаемый планширь. Да только ощущение, что
кровать ходит вверх-вниз, осталось. Мой желудок будто отцепился от мышц,
которым полагалось удерживать его на месте.
В такие моменты тело почти всегда мудрее рассудка. Я отбросил одеяло и
рванул в ванную, по дороге пнув ненавистный желтый стул. Потом, конечно, пальцы
ног болели, но в тот момент я ничего не почувствовал. Я пытался целиком и
полностью перекрыть горло, однако добился лишь частичного успеха. Слышал, как
странный звук просачивается через него в рот. Что-то вроде: 
Алк-алк-арп-алк.
Яхтой
оказался мой желудок, который сначала поднимался, а потом, опускаясь, входил в
штопор. Я упал на колени перед унитазом и выблевал обед. За ним последовали
ленч и вчерашний завтрак, Бог свидетель, яичница с ветчиной. От вида этой
поблескивающей блевотины меня вырвало вновь. Короткая пауза — и новый фонтан
рвоты: организм покидало все съеденное на прошлой неделе.
Только у меня затеплилась надежда, что конец близок, резко скрутило
кишечник. Я с трудом поднялся, дернул за цепочку сливного бачка и едва успел
сесть, как из меня хлынул бурный поток.
Но в желудке еще что-то осталось. Он вновь дернулся в тот самый момент,
когда кишечник выдал очередной залп. Мне оставалось только одно, и я
воспользовался этой возможностью: наклонился и блеванул в раковину.
Так продолжалось до полудня. К тому времени оба моих выпускных отверстия
выдавали только жиденькую кашицу. Всякий раз, когда меня рвало, всякий раз, когда
скручивало живот, я говорил себе: 
Прошлое не хочет, чтобы его меняли. Прошлое
упрямо.

---

Но я не отказывался от намерения прийти к дому Даннингов до того, как этим
вечером там появится Фрэнк. Даже если бы мне пришлось блевать и срать на ходу, я
собирался там быть. Собирался там быть, даже если бы ради этого пришлось
умереть.
7 
Мистер Норберт Кин, владелец «Аптечного магазина на Центральной», стоял за
прилавком, когда я вошел в торговый зал во второй половине дня. Вращались
деревянные лопасти потолочного вентилятора, вовлекая в медленный танец остатки
волос на голове мистера Кина. Они напоминали паутинки, колышущиеся под летним
ветерком. Одного взгляда на них хватило, чтобы мой измученный желудок
предупреждающе дернулся. В белом халате, худощавый (чего там, истощенный
донельзя), мистер Кин смотрел, как я приближаюсь к прилавку, и его губы
кривились в бледной улыбке.
— Видимо, вам нездоровится, друг мой.
— Каопектат, — прохрипел я, не узнав собственного голоса. — Он у вас
есть? — А себя спросил: вдруг его еще не изобрели?
— Подхватили желудочный грипп? — Свет верхних ламп отражался от линз
маленьких очков без оправы и растекался в стороны, когда аптекарь двигал головой.
Как масло по горячей сковороде,
подумал я, и желудок дернулся вновь. — Ходит по
городу такая зараза. Боюсь, вам предстоят двадцать четыре малоприятных часа.
Вероятно, вирус, но, возможно, вы воспользовались общественным туалетом и
забыли помыть руки. Так много людей нынче пренебрегает…
— Есть у вас каопектат или нет?
— Разумеется. Второй проход.
— Резиновые трусы. Где их найти?
Тонкогубая улыбка стала шире. Резиновые трусы для взрослых — это смешно,
понятное дело, если они нужны не вам, а кому-то еще.
— Пятый проход. Хотя, если будете держаться ближе к дому, они вам не
потребуются. Судя по вашей бледности, сэр… и учитывая, как вы потеете… может,
лучше никуда и не выходить.
— Благодарю, — ответил я, представляя, как мой кулак врезается ему в рот и
забивает вставные зубы в глотку.