свое имя. Несогласие родителей на женитьбу сына
рассматривалось обвинением лишь как движущая сила
ярости Жерара Дюприе — особого душевного рас-
стройства; не важно, что с рациональной точки зрения
(с точки зрения той самой рациональности, которой
только что обосновывалось событие преступления)
преступник не мог надеяться получить никакой выго-
ды от своего поступка (убийство расстроило женить-
бу еще более непоправимо, чем сопротивление роди-
телей, — ведь Жерар Дюприе ничего не сделал, чтобы
скрыть свое преступление); обвинению довольно и
ущербной причинности — главное,
чтобы ярость
Дюприе была мотивирована если не в своих послед-
ствиях, то хотя бы в своем источнике; предполагается,
что убийце хватает логического мышления, чтобы
осознать абстрактную выгоду своего преступления,
но не его реальные последствия. Иными словами, что-
бы назвать душевное
расстройство преступлением,
достаточно, чтобы у него был
разумный
источник.
В связи с процессом Доминичи я уже указывал, что
такое наш уголовно-процессуальный разум, — он
носит характер «психологический», а
тем самым и
«литературный».
Что касается психиатров, то, по их заключению,
необъяснимое преступление не перестает быть пре-
ступным; признав подсудимого вполне вменяемым, они
на первый взгляд выступили против традиционной
системы уголовно-процессуальных доказательств: для
них беспричинность убийства отнюдь не мешает на-
звать его преступлением. Парадоксальна, однако, сама
такая психиатрия, отстаивающая идею абсолютного
самоконтроля личности и признающая преступника
виновным даже за пределами разумного самосознания.
Для Юстиции (обвинения) в основе преступления ле-
жит
причинность, а тем самым все-таки некоторое
место отводится и душевному расстройству. Психиат-
рия же, по крайней мере официальная психиатрия,
словно старается как можно далее отодвинуть грань,
за которой начинается безумие; не придавая никакого
значения детерминирующим факторам, она тем самым
169
I
.
М
ифологии
29 / 35
смыкается со старой теологической идеей свободной
воли. В процессе Дюприе она играет роль церкви — вы-
дает светским властям (Правосудию) тех подсудимых,
кого сама не в состоянии вернуть в свое лоно, посколь-
ку они не подходят ни под одну из ее «категорий»; для
этой цели она даже специально создает привативную,
чисто номинальную категорию «извращенности».
Итак, с одной стороны, перед нами Юстиция, порож-
денная буржуазной эпохой, то есть выученная рацио-
нализировать мир в качестве реакции на произвол
монарха
или Бога, до сих пор являющая собой ана-
хронический пережиток своей некогда прогрессивной
роли; а с другой стороны, официальная психиатрия,
по-прежнему отстаивающая старую-престарую идею
вменяемой извращенности, подлежащей осуждению
независимо от попыток ее объяснить. Судебная пси-
хиатрия, отнюдь не стремясь расширить сферу своей
компетенции, предает в руки палача тех людей, кото-
рые совершили свои преступления в состоянии душев-
ного
расстройства и которых Юстиция, еще более
рационалистическая, но вместе с тем и робкая, охотно
оставила бы на ее попечение.
Таковы некоторые из противоречий процесса
Дюприе: противоречие между Юстицией и защитой,
между психиатрией и Юстицией,
между защитой и
психиатрией. Внутри каждой из этих инстанций име-
ются и свои противоречия. Как мы видели, Юстиция
вопреки своему рационализму расторгает причину и
цель, приходя в итоге к выводу, что преступление тем
более извинительно, чем более чудовищно; судебная
психиатрия добровольно отрекается от своего паци-
ента, отдавая убийцу палачу, — в тот самый момент,
когда психологические науки с каждым днем отвое-
вывают все новые области душевной жизни людей; да
и сама защита то апеллирует к
Do'stlaringiz bilan baham: