1. Еженощное продвижение в «Пожатие плеч».
2. Чтение на полу в библиотеке бургомистра.
3. Футбол на Химмель-штрассе.
4. Открытие новых возможностей для воровства.
«Пожатие плеч», на ее вкус, было великолепным. Каждую ночь, едва отойдя от кошмара, она
утешалась тем, что бодрствует и способна почитать.
— Ну, пару страниц? — спрашивал Папа, и Лизель кивала. Иногда они заканчивали начатую
главу на другой день в подвале.
Чем книга не угодила властям, было ясно.
Главный герой был евреем, и его представили в
хорошем свете. Непростительно. Он был богач, которому надоело, что жизнь проходит мимо —
надоело, как он это называл, пожимать плечами на все проблемы и удовольствия земного
существования человека.
В начале молькингского лета Лизель с Папой дошли до того места, где этот человек поехал
по делу в Амстердам и на улице ежился от холода снег. Лизель это пришлось по душе — что снег
ежится.
— Точно, он именно что ежится,
когда сыплется, — сказала она Гансу Хуберману. Они
сидели на кровати. Папа — в полусне, Лизель — с распахнутыми глазами.
Иногда она смотрела, как он спит, узнавая о нем одновременно больше и меньше, чем оба
они могли представить. Ей не раз приходилось слышать, как Роза с Гансом говорят о работе,
которой нет, или с горечью вспоминают, как Папа собрался навестить сына, только, приехав к
нему,
обнаружил, что тот съехал с квартиры и, скорее всего, уже находится в пути на фронт.
— Schlaf gut, Папа, — говорила Лизель в такие разы. — Приятного сна, — и, обползая Папу,
соскальзывала с кровати выключить свет.
Следующим свойством была, как я уже сказал, библиотека бургомистра.
Для примера покажу вам один холодный день в конце июня. Руди, мягко говоря, бесился.
За кого его держит Лизель Мемингер,
чтобы заявлять, что сегодня она пойдет за стиркой и
глажкой без него? Что она — гнушается пройти с ним по улице?
— Прекрати ныть, свинух, — одернула его Лизель. — Я себя плохо чувствую, и все. Иди,
футбол пропустишь.
Руди бросил взгляд через плечо:
— Ну, как скажешь. — «Шмунцель». — И целуйся со своей стиркой. — Он побежал и, не
тратя времени даром, влился в команду. Дойдя до конца Химмель-штрассе, Лизель оглянулась —
и тут же увидела, как Руди встал у ближних самодельных ворот. Он махал ей.
— Свинух, — рассмеялась она и, вскидывая руку,
совершенно четко поняла, что в тот же
миг Руди назвал ее свинюхой. Мне думается, это уже любовь — какая только возможна в
одиннадцать лет.
Лизель побежала — к Гранде-штрассе и к дому бургомистра.
Конечно, тут были и пот, и мятые штанины дыхания, что простирались перед нею.
Но Лизель читала.
Жена бургомистра, в четвертый раз впустив девочку в дом, сидела за письменным столом и
просто смотрела на книги. Во второе посещение Лизель она разрешила девочке снять с полки
книгу и полистать,
что повело к следующей книге, потом к следующей, пока наконец, к Лизель
не прилипло с полдюжины книг — зажаты под мышкой или в стопке, что громоздилась все выше
на ладони свободной руки.
А сегодня Лизель стояла посреди прохладной округи комнаты, у нее урчало в животе, но
бессловесная надломленная женщина не выказывала никакой реакции. Она снова была в халате,
и хотя несколько раз посмотрела на девочку, ни разу не задержала взгляд надолго. По
большей
части она рассматривала что-то около Лизель, что-то отсутствующее. Окно было широко
открыто — квадратный прохладный рот, случайные вдохи сквозняка.
Лизель сидела на полу. Вокруг нее были разбросаны книги.
Через сорок минут она собралась уходить. Каждая книжка вернулась на место.
— До свиданья, фрау Герман. — Слова здесь всякий раз звучали как взрыв. — Спасибо вам.
После чего жена бургомистра вручила Лизель деньги за стирку, и девочка ушла. Каждый
поступок остался обоснован, и книжная воришка побежала домой.
Лето устанавливалось, в комнате,
полной книг, становилось все теплее, и с каждым
приходом пол уже не так мучил Лизель. Девочка садилась, ставила рядом небольшую стопку
книг и читала по нескольку абзацев из каждой, пытаясь запоминать неизвестные слова, чтобы,
придя домой, спросить Папу. После, уже подростком, когда Лизель писала о тех книгах,
названий она уже не помнила. Ни одного. Может, если б она их украла,
память оказалась бы
подготовленной лучше.
Но запомнилось ей вот что: имя, нескладными буквами написанное на внутренней стороне
обложки одной книжки с картинками:
Do'stlaringiz bilan baham: 
