Три товарища

* * *
Мы были еще в нескольких ресторанах. Бройер был возбужден, говорлив и полон надежд.
Пат притихла. Она ни о чем не спрашивала меня, не делала мне упреков, не пыталась ничего
выяснять, она просто присутствовала. Иногда она танцевала, и тогда казалось, что она скользит
сквозь рой марионеток и карикатурных фигур, как тихий, красивый, стройный кораблик; иногда
она мне улыбалась.
В сонливом чаду ночных заведений стены и лица делались серо-желтыми, словно по ним
прошлась грязная ладонь. Казалось, что музыка доносится из-под стеклянного катафалка.
Лысоголовый пил кофе. Женщина с руками, похожими на ящериц, неподвижно смотрела в одну
точку. Бройер купил розы у какой-то измученной от усталости цветочницы и отдал их Пат и
двум другим женщинам. В полураскрытых бутонах искрились маленькие, прозрачные капли
воды.
– Пойдем потанцуем, – сказала мне Пат.
– Нет, – сказал я, думая о руках, которые сегодня прикасались к ней, – нет.
– Я чувствовал себя глупым и жалким.
– И все-таки мы потанцуем, – сказала она, и глаза ее потемнели. – Нет, – ответил я, – нет,
Пат.
Наконец мы вышли.
– Я отвезу вас домой, – сказал мне Бройер.
– Хорошо.
В машине был плед, которым он укрыл колени Пат. Вдруг она показалась мне очень
бледной и усталой. Женщина, сидевшая со мной за стойкой, при прощании сунула мне записку.
Я сделал вид, что не заметил этого, и сел в машину. По дороге я смотрел в окно. Пат сидела в

---

углу и не шевелилась. Я не слышал даже ее дыхания. Бройер подъехал сначала к ней. Он знал ее
адрес. Она вышла. Бройер поцеловал ей руку.
– Спокойной ночи, – сказал я и не посмотрел на нее.
– Где мне вас высадить? – спросил меня Бройер.
– На следующем углу, – сказал я.
– Я с удовольствием отвезу вас домой, – ответил он несколько поспешно и слишком
вежливо.
Он не хотел, чтобы я вернулся к ней. Я подумал, не дать ли ему по морде. Но он был мне
совершенно безразличен.
– Ладно, тогда подвезите меня к бару «Фредди», – сказал я.
– А вас впустят туда в такое позднее время? – спросил он.
– Очень мило, что это вас так тревожит, – сказал я, – но будьте уверены, меня еще впустят
куда угодно.
Сказав это, я пожалел его. На протяжении всего вечера он, видимо, казался себе
неотразимым и лихим кутилой. Не следовало разрушать эту иллюзию.
Я простился с ним приветливее, чем с Пат.
* * *
В баре было еще довольно людно. Ленц и Фердинанд Грау играли в покер с владельцем
конфекционного магазина Больвисом и еще с какими-то партнерами.
– Присаживайся, – сказал Готтфрид, – сегодня покерная погода.
– Нет, – ответил я.
– Посмотри-ка, – сказал он и показал на целую кучу денег. – Без шулерства. Масть идет
сама.
– Ладно, – сказал я, – дай попробую.
Я объявил игру при двух королях и взял четыре валета. – Вот это да! – сказал я. – Видно,
сегодня и в самом деле шулерская погода.
– Такая погода бывает всегда, – заметил Фердинанд и дал мне сигарету.
Я не думал, что задержусь здесь. Но теперь почувствовал почву под ногами. Хоть мне было
явно не по себе, но тут было мое старое пристанище.
– Дай-ка мне полбутылки рому! – крикнул я Фреду.
– Смешай его с портвейном, – сказал Ленд.
– Нет, – возразил я. – Нет у меня времени для экспериментов. Хочу напиться.
– Тогда закажи сладкие ликеры. Поссорился?
– Глупости!
– Не ври, детка. Не морочь голову своему старому папе Ленцу, который чувствует себя в
сердечных тайниках как дома. Скажи «да» и напивайся.
– С женщиной невозможно ссориться. В худшем случае можно злиться на нее.
– Слишком тонкие нюансы в три часа ночи. Я, между прочим, ссорился с каждой. Когда нет
ссор, значит все скоро кончится.
– Ладно, – сказал я. – Кто сдает?
– Ты, – сказал Фердиианд Грау. – По-моему, у тебя мировая скорбь, Робби. Не поддавайся
ничему. Жизнь пестра, но несовершенна. Между прочим, ты великолепно блефуешь в игре,
несмотря на всю свою мировую скорбь. Два короля – это уже наглость.
– Я однажды играл партию, когда против двух королей сюяли семь тысяч франков, – сказал

---

Фред из-за стойки.
– Швейцарских или французских? – спросил Ленц.
– Швейцарских.
– Твое счастье, – заметил Готтфрид. – При французских франках ты не имел бы права
прервать игру.
Мы играли еще час. Я выиграл довольно много. Больвис непрерывно проигрывал. Я пил, но
у меня только разболелась голова. Опьянение не приходило. Чувства обострились. В желудке
бушевал пожар.
– Так, а теперь довольно, поешь чего-нибудь, – сказал Ленц. – Фред, дай ему сандвич и
несколько сардин. Спрячь свои деньги, Робби.
– Давай еще по одной.
– Ладно. По последней. Пьем двойную? – Двойную! – подхватили остальные.
Я довольно безрассудно прикупил к трефовой десятке и королю три карты: валета, даму и
туза. С ними я выиграл у Больвиса, имевшего на руках четыре восьмерки и взвинтившего ставку
до самых звезд. Чертыхаясь, он выплатил мне кучу денег.
– Видишь? – сказал Ленц. – Вот это картежная погода!
Мы пересели к стойке. Больвис спросил о «Карле». Он не мог забыть, что Кестер обставил
на гонках его спортивную машину. Он все еще хотел купить «Карла».
– Спроси Отто, – сказал Ленц. – Но мне кажется, что он охотнее продаст правую руку.
– Не выдумывай, – сказал Больвис.
– Этого тебе не понять, коммерческий отпрыск двадцатого века, – заявил Ленц.
Фердиианд Грау рассмеялся. Фред тоже. Потом хохотали все. Если не смеяться над
двадцатым веком, то надо застрелиться. Но долго смеяться над ним нельзя. Скорее взвоешь от
горя.
– Готтфрид, ты танцуешь? – спросил я.
– Конечно. Ведь я был когда-то учителем танцев. Разве ты забыл?
– Забыл… пусть забывает, – сказал Фердинанд Грау. – Забвение – вот тайна вечвой
молодости. Мы стареем только из-за памяти. Мы слишком мало забываем.
– Нет, – сказал Ленц. – Мы забываем всегда только нехорошее.
– Ты можешь научить меня этому? – спросил я.
– Чему – танцам? В один вечер, детка. И в этом все твое горе?
– Нет у меня никакого горя, – сказал я. – Голова болит.
– Это болезнь нашего века, Робби, – сказал Фердинанд. – Лучше всего было бы родиться без
головы.
Я зашел еще в кафе «Интернациональ». Алоис уже собирался опускать шторы.
– Есть там кто-нибудь? – спросил я.
– Роза.
– Пойдем выпьем еще по одной.
– Договорились.
Роза сидела у стойки и вязала маленькие шерстяные носочки для своей девочки. Она
показала мне журнал с образцами и сообщила, что уже закончила вязку кофточки.
– Как сегодня дела? – спросил я.
– Плохи. Ни у кого нет денег.
– Одолжить тебе немного? Вот – выиграл в покер.
– Шальные деньги приносят счастье, – сказала Роза, плюнула на кредитки и сунула их в
карман.
Алоис принес три рюмки, а потом, когда пришла Фрицпи, еще одну.

---

– Шабаш, – сказал он затем. – Устал до смерти.
Он выключил свет. Мы вышли. Роза простилась с нами у дверей. Фрицпи взяла Алоиса под
руку. Свежая и легкая, она пошла рядом с ним. У Алоиса было плоскостопие, и он шаркал
ногами по асфальту. Я остановился и посмотрел им вслед. Я увидел, как Фрицци склонилась к
неопрятному, прихрамывающему кельнеру и поцеловала его. Он равнодушно отстранил ее. И
вдруг – не знаю, откуда это взялось, – когда я повернулся и посмотрел на длинную пустую улицу
и дома с темными окнами, на холодное ночное небо, мною овладела такая безумная тоска по
Пат, что я с трудом устоял на ногах, будто кто-то осыпал меня ударами. Я ничего больше не
понимал – ни себя, ни свое поведение, ни весь этот вечер, – ничего.
Я прислонился к стене и уставился глазами в мостовую. Я не понимал, зачем я сделал все
это, запутался в чем-то, что разрывало меня на части, делало меня неразумным и
несправедливым, швыряло из стороны в сторону и разбивало вдребезги все, что я с таким трудом
привел в порядок. Я стоял у стены, чувствовал себя довольно беспомощно и не знал, что делать.
Домой не хотелось – там мне было бы совсем плохо. Наконец я вспомнил, что у Альфонса еще
открыто. Я направился к нему. Там я думал остаться до утра.
Когда я вошел, Альфонс не сказал ничего. Он мельком взглянул на меня и продолжал
читать газету. Я присел к стопику и погрузился в полудрему. В кафе больше никого не было. Я
думал о Пат. Все время только о Пат. Я думал о своем поведении, припоминал подробности. Все
оборачивалось против меня. Я был виноват во всем. Просто сошел с ума. Я тупо глядел на
столик. В висках стучала кровь. Меня охватила полная растерянность… Я чувствовал бешенство
и ожесточение против себя самого. Я, я один разбил все. Вдруг раздался звон стекла. Я изо всей
силы ударил по рюмке и разбил ее.
– Тоже развлечение, – сказал Альфонс и встал. Он извлек осколок из моей руки.
– Прости меня, – сказал я. – Я не соображал, что делаю.
Он принес вату и пластырь.
– Пойди выспись, – сказал он. – Так лучше будет.
– Ладно, – ответил я. – Уже прошло. Просто был припадок бешенства.
– Бешенство надо разгонять весельем, а не злобой, – заявил Альфонс.
– Верно, – сказал я, – но это надо уметь.
– Вопрос тренировки. Вы все хотите стенку башкой прошибить. Но ничего, с годами это
проходит.
Он завел патефон и поставил «Мизерере» из «Трубадура». Наступило утро.