Н. Игнатьев миссия в хиву и бухару в 1858 году

[125]
и 
водворилось на них какое то торжественное молчание: люди переоделись в 
чистые рубахи и потихоньку приготовляли свое оружие 
92
. Ночь прошла 

---

благополучно. Рано утром прискакал гонец из Хивы и Диван-беги явился 
предупредить меня, что хан приказал сделать немедленно желаемые мною 
относительно конвоя и лошадей распоряжения и высылает, для личных 
объяснений со мною и для почетной встречи, высших сановников своих, с 
почетным конвоем в Ургенч, куда убедительно просил дозволить довести 
наши барки. Я, после некоторых расспросов, согласился, предварив Диван-
беги, что если окажется, что объяснения сановников неудовлетворительны или 
же, что он опять нас хотел обмануть, как в Кунграде, то я тотчас же брошу все 
и уйду обратно. Расстояние до пристани ургенчской было небольшое и мы еще 
утром туда доплыли. Несмотря на убеждения Диван-беги и местных 
чиновников, приглашавших меня выйти из лодок и поместиться в доме, нам 
отведенном в городе, я наотрез отказался перейти на берег, оставя тяжести и 
часть конвоя в лодках и пробыл безвыходно целый день в моей барке, где и 
принял, к великому огорчению Диван-беги, в самой простой обстановке, 
посольство хана. Оно состояло из дарги (в роде гофмаршала двора или 
министра двора) одного из 6 важнейших и самых приближенных лиц к хану, 
Исахаул-Бека, пополнявшего должность церемониймейстера и мине-баши, с 
большою свитою и почетным конвоем. Скромная обстановка моя в барке, где 
железные складные кровати, ящики и чемоданы, слегка покрытые коврами, 
служили мне мебелью, а самый высокий ящик-столом, на котором подавали 
для гостей угощение, не соответствовал 
[126]
характеру посланца Русского 
Императора; хивинцы, которым я это подчеркнул в разговоре с ссылкою на 
странное положение, в которое я был поставлен, были несколько сконфужены 
упорством моим оставаться в барке и в этой обстановке, пока не получу 
полного удовлетворения. Дарга рассыпался в учтивостях, любезностях, от 
имени хана, и уверениях дружбы и приязни его к России. Он выразил мне 
положительно ханское неодобрение действиям Есаул-баши и известил, что 
ему послан выговор и приказание принять немедленно меры к ускорению 
следования наших лошадей, «которые должны быть уже теперь в походе по 
более удобному и кратчайшему пути, нежели тот, по которому их, по ошибке, 
(!!) отправил Есаул-баши». Но мы не могли добиться точного и ясного для нас 
определения даргою этого пути и я должен был ограничиться передачею ему 
нескольких успокоительных строк к Бородину, которые хивинцы взялись 
быстро доставить нашему отряду. Долго уговаривал меня ларго, именем хана, 
выйти на берег, покинуть наши лодки и следовать в Хиву верхом на 
высланных от хана лошадях, нагрузив тяжести на 200 арб, также присланных 
из Хивы на берег. Но я самым категорическим образом отклонил все 
предложения дарги, объявив ханским посланцам, что пока наши лошади и 
остальная половина моего конвоя к нам не присоединится, я не отойду от воды 
и останусь в лодках до самой Хивы, а также, что и к хану поехать я не могу, 
потому что считаю неприличным. Все случившееся как о пароходом 
«Перовский», так и с половиною конвоя моего было, конечно, крайне 
неприятно и расстраивало все мои соображения, поставив посольство в самое 
трудное и опасное положение. Но надо было извлечь из случайных 

---

обстоятельств этих всевозможную пользу для главной цели нашей экспедиции 
и она была нами, вопреки предосторожностям хивинцев, вполне достигнута: 
Бутаков исследовал все устья Аму и в подробности главное русло Улькум-
Дарьи, собрав попутно массу сведений и о других рукавах, более восточных. 
Можайский исследовал подробно Талдык и затем всю верхнюю часть 
реки; 
[127]
отряд Бородина походил и снял топографически такую местность, 
которая доселе была совсем неизвестна и для русских недосягаема; опытный 
и искусный топограф Недорезов, оставленный мною на флотилии, сделал 
глазомерную съемку всех пройденных рукавов до г. Кунграда, а впоследствии 
и выше этого пункта; плывя на барках, мы производили съемку реки с 
надлежащею зондировкою фарватера. Струве определил астрономически 
несколько пунктов. Отказал я хивинцам высадиться в Ургенче, чтобы дать им 
еще более почувствовать оскорбительное значение поведения их 
относительно нас в Кунграде, воспользоваться случаем; чтобы исследовать 
подробнее прежнего каналы, прорытые из р. Аму внутрь ханства и заставить 
хивинцев не ограничиться одними обещаниями, а в действительности 
озаботиться скорейшим прибытием наших лошадей в целости в Хиву. Сверх 
того, я считал переезд посольства на ханских лошадях и арбах 
затруднительным (многие вещи переломались бы и перепортились при такой 
перевозке) и в действительности неприличным тем более, что я не хотел 
попасть, относительно перевозочных средств, в полную зависимость от 
ханского своеволия. Уезжая, дарга объявил мне, что донесет о нашей беседе 
хану подробно и просил в заключение не отвергнуть ханского угощения, 
которое и было подано мне и всем моим спутникам в изобилии. С преданным 
нам и храбрым Назаром Исетовым (сыном Исета) послал я деньги Бородину, 
приказав ему идти безостановочно в Хиву, стараясь сберечь лошадей и не 
внимая лживым проискам хивинских чиновников. Бутакову же ответил 16 
Июля № 50, на два его донесения из Кунграда, прося начальника флотилии 
отправить, в сопровождении хивинского чиновника, на хивинских лодках, 
лейтенанта Можайского, штабс-капитана Салацкого и остальных членов 
миссии с конвоем 5 или 6 нижних чинов, ко мне, в Хиву и разрешил ему, по 
благополучном отправлении из Кунграда, как подарочных вещей, так и 
сухопутного отряда есаула Бородина, отплыть вниз по реке, ближе к устью, 
согласно его представлению. Но вместе с тем я поставил Бутакову 
в 
[128]
обязанность не уходить с пароходом «Перовским» совсем из реки, пока 
не получит от меня особого извещения, не теряя из виду, что может 
последовать согласие хана на исполнение нашего первоначального 
предположения, т.е. плавание «Перовского» вверх по Аму. Советуя Бутакову 
запастись, посредством барж, с р. Сыра достаточным продовольствием и 
запасом угля, я просил. известить меня о точном месте стоянки судов, не 
спускать людей на берег во избежание столкновений с туземцами и не 
подавать напрасно хивинцам повода к столкновению с нами. На другой день 
утром последовало ханское разрешение везти нас на лодках вплоть до 
загородного дворца, нам отведенного. Хан предполагал первоначально, как 

---

сказывали нам Диван-беги и дарга в Ургенче, поместить миссию в самом 
городе, но узнав о моем требовании продолжать шествие в лодках, переменил 
свое распоряжение и приказал отвести загородный свой дворец 
гюмгюмдан 
93
с очень большим фруктовым садом, выходящим на канал 
Полван, по которому мы должны были прибыть. Дарга и Исахаул-Бек, на 
другой день, встретили нас, с тем же почетом и угощением в Ханки и приняли 
потом в Хиве, куда я прибыл, по каналам Шават, Казават и Полван-Ата, 18 
Июля, после 18-ти дневного утомительного и несносного плавания, 
совершенного при самых неблагоприятных обстоятельствах. 
Бутаков в бумагах (от 3-го Июля) и в письмах ко мне от 6 и 7-го Июля, 
полученных мною у Ургенча, сообщил, что хотя рукав Улькум-Дарья 
достаточно глубок для прохода «Перовского», но близ соединения этого 
рукава с Талдыком, существуют такие мели, что плавание крайне 
затруднительно и пароход едва успели протащить к Кунграду. При спаде воды 
плавание 
сделается 
еще 
затруднительнее, 
а 
при 
мелководии 
может 
[129]
пароход совсем засесть в реке. Не имея достаточного 
продовольствия и сохранив на пароходе и барже, шедшей у него на буксире, 
лишь 700 пудов угля, считая при том совершено невозможным для второй 
баржи, с дополнительным запасом топлива, войти в реку без содействия 
парохода, он положительно не в состоянии проплыть вверх по реке