Н. Игнатьев миссия в хиву и бухару в 1858 году

94
выше 
Хивы 
95
. Оставаться же в Кунграде до окончания моих переговоров капитан 1-
го ранга Бутаков опасался, ибо при ожидаемом понижении уровня воды, 
рисковал бы не иметь уже более возможности вывести пароход к устью и 
очутиться в самом критическом положении, среди враждебного населения. 
Осыпаясь на вышеизложенное и отстраняя первоначальную программу 
экспедиции, начальник флотилии просил у меня разрешения уйти как можно 
скорее с «Перовским» — и баржею в Улькум-Дарью, ближе к морю, за мелкие 
места. 
Когда мы обсуждали с Бутаковым на Усть-Урте и во время плавания 
моего на «Перовском» вопрос о желаемом в Петербурге плавании нашей 
флотилии вверх по р. Аму он мне заявил, что состав судов не отвечает этой 
правительственной задаче: на пароход «Обручев» нечего и рассчитывать, ибо 
по морю ходить может он лишь при самой благоприятной погоде, а для 
речного плавания он также не годится, будучи не в состоянии идти против 
такого быстрого течения, как то, которое существует в Аму. Что касается до 
парохода «Перовский» то, по мнению Бутакова, он едва ли может, в нынешнем 
году, идти далеко вверх по реке 
96
, так как, по сознанию самого 
Бутакова, 
[130]
флотилия выступила из р. Сыра слишком поздно, пропустила 
для плавания по Аму самое благоприятное время и при предстоящем 
мелководии может засесть где-нибудь за мелью и остаться неожиданно на 
зиму в реке, подвергаться же случайностям зимовки с флотилиею в Аму, в 
хивинских или бухарских владениях, без предварительных обширных 
приготовлений, Бутаков считал почти невозможным и безусловно 

---

опасным 
97
и исходил, что главная цель участия флотилии в посольстве уже 
достигнута. 
Имея в виду эти заявления Бутакова, сделанные до вступления его в 
реку, и возобновленные опасения, высказанные в сообщениях из Кунграда, а 
также совершенную бесполезность парохода без достаточного топлива, 
обеспечивающего его подвижность, я не считал себя в праве принять лично 
ответственность за решение, противное мнению начальника флотилии, и 
подвергнуть пароход «Перовский» и баржу тем опасностям, которые 
предвидел для них Бутаков, при продолжительном пребывании в Кунграде и в 
особенности при более осмысленном плавании по реке, вверх до Чарджуя или 
даже до Балка, как было предположено Великим Князем Константином 
Николаевичем. Очевидно было, что при исполнении прежних предположений, 
плавание парохода продолжалось бы до поздней осени, а потому я счел себя 
обязанным согласиться с предположением Бутакова, тем более, что по ходу 
дел с хивинцами, можно было предвидеть, что переговоры мои в 
Хиве
[131]
продолжатся не менее месяца, т.е. до конца Августа, а осенняя 
прибыль воды в реке бывает, по некоторым сведениям, незначительна и 
непродолжительна. К тому же плавание судов наших по Аральскому морю 
позже 1-го Октября начальник флотилии считал крайне опасным и едва ли 
возможным. На основании всего вышеизложенного, я объявил Дарга в 
Ургенче, что, для доказательства нашего дружелюбия к Хиве, 
неосновательности подозрений, возбужденных в Кунграде, и в подтверждение 
желания нашего поддержать мирные сношения с ханом, я отказываюсь, до 
личных переговоров с сим последним, от своего постоянного требования 
немедленного пропуска судов вверх по реке и даже готов послать приказание 
пароходу отойти от Кунграда ближе к морю, передав чиновников моих и 
царские подарки на хивинские лодки. Перед вступлением во внутренние 
каналы ханства, 16-го послал я с мин-башею, командированным ханом в 
Кунград, вышеупомянутое отношение к Бутакову об отправлении, на 
хивинской лодке, подарочных вещей с находившимися на пароходе 
«Перовский» чинами посольства и разрешение ему отойти ближе к морю и там 
ожидать дальнейших моих извещений. Сразу возвратить пароход в р. Сыр я 
считал преждевременным, тем более, что присутствие наших судов в устье 
могло быть весьма полезно в случае совершенной неудачи миссии, ссоры с 
ханом, или невозможности пройти прямо в Бухару и необходимости 
направиться вниз по р. Аму в форт № 1. 
Не входя в подробности действий начальника нашей флотилии в низовье 
Аму и не излагая содержания нескольких писем его и Можайского, до меня 
дошедших, полагаю, что он лишил посольство того содействия, на которое 
рассчитывали в Петербурге при моем отправлении и на котором я основывал 
все свои соображения главнейшее оного, что снаряжение и укомплектование 
флотилии опоздало на целый месяц; удобное время для входа в реку и 
плавания по ней в 1858 г. было упущено; сведения, доставленные о реке и 

---

средствах, необходимых для осуществления мысли появления наших судов на 
высоте Чарджуя и даже Балка, ее 
[132]
соответствовали действительному 
состоянию фарватера, причем могущий случиться недостаток топлива не был 
принят в расчет; состав судов флотилии и качество их были 
неудовлетворительны и не соответствовали свойству задачи. Частные ошибки 
Бутакова заключались в следующем: 
1) Не дал мне заблаговременно знать в мае ни в Оренбург, ни в течение 
всего моего похода на Эмбу и до Аральского моря, посредством киргизской 
почты и рассыльных, имевшихся в форте № 1, что не может придти не только 
с флотилиею, но и с одним пароходом «Перовский», в Чернышевский залив, 
как было предписано в Петербурге. 
2) Не замечая наших сигналов и не входя еще в сношение с миссиею, 
пришел прямо к Асуату и растревожил преждевременно хивинцев. 
3) Опоздал прибытием в Кунград 7-ю и даже 8-ю днями и зная вперед 
намерения мои идти безостановочно к Хиве, — так как времени терять мне 
было нельзя и посольство было слишком задержано в своем движении на Хиву 
и Бухару, а всякая излишняя остановка в Кунграде могла только повредить 
нашей цеди, усиливая подозрения хивинцев, — не дал мне однако же знать о 
природных непредвиденных затруднениях, встреченных им в устье, по 
признанной им невозможности пройти чрез Талдык, т.е. по пути, 
условленному между нами при свидании. 
4) Салютованием флагу начальника флотилии, 24-го числа, при 
запоздалом соединении судов флотилии, бесполезно усилил опасения и 
подозрительность к русским между хивинцами, что должно было отразиться 
весьма естественно на расположении кунградских властей и населения. 
Бутаков слишком долго был в Средней Азии, чтобы этого не предвидеть и не 
приложить старания предупредить все излишние препятствия к достижению 
главной цели: воспользоваться благовидным предлогом посольства, для 
мирного и беспрепятственного плавания русского судна с подарочными 
вещами по р. Аму. 
5) 
Перед 
отправлением 
из 
форта 
№ 
1 
Бутакову 
следовало 
[133]
тщательно проверить и восполнить расспросами киргиз, 
бывающих в форте № 1, и даже высылкою тайных разведчиков, имевшиеся у 
него с 1848 года сведения об устьях р. Аму, о характере и сроках разливов и т. 
д. Улькум-Дарья была пропущена на карте Бутакова и случайно им открыта 
уже в то время, когда посольство было не только в Кунграде, но, по 
установленному между нами на Усть-Урте, уже должно было находиться 
выше Ходжейли. Пропуск Улькум-Дарьи был тем более удивителен, что на 
карге Данилевского, составленной в 1841 г., в том же месте означен был рукав 
Аму, под несколько иным названием, и что, по отзыву жителей и лодочников, 

---

которых мы расспрашивали, Улькум-Дарья издавна существует и составляет 
главное русло реки, что и свидетельствует самое название этого рукава реки. 
6) Но главная ошибка заключалась в том, что, придя в Кунград рано 
утром 3-го Июля, т.е. в то время, когда мы, по крайней медленности нашего 
движения, находились не далее каких-нибудь 50 верст, Бутаков вместо того, 
чтобы тотчас же категорически заявить хивинцам, что он обязан передать мне 
лично царские подарочные вещи и получить от меня приказания и немедленно 
идти за нами по реке далее, или же, по крайней мере, выслать штабс-капитана 
Садацкого на своей шлюпке или даже на легкой и скороходной лодке 
хивинской (на что для задержания парохода в Кунград, Есаул-баши 
непременно согласился бы), под официальным предлогом извещения меня о 
приходе парохода и получения дальнейших распоряжений, — бросил 
преспокойно якорь и остановился, вступив не только в бесполезные, но 
вредные переговоры с Есаул-башею, старавшимся, разумеется, отклонить 
Бутакова от дальнейшего плавания. Чем принимать и угощать на пароходе 
Есаул-башу, Бутакову следовало не гасить паров и прямо проследовать мимо 
города за посольством, поступая во всяком случае не как дипломат, а как 
командир (в этом случае) судна, везущего чиновников посольства и 
подарочные вещи. Плывя на барках, я впервые дни не терял совсем еще 
надежды увидеть 
[134]
догоняющий нас пароход, рассчитывая, что ему 
удастся каким-нибудь путем добраться до Кунграда и узнать о нашем 
бедственном положении. Окончательно потерял я эту надежду лишь по 
получении писем Бутакова из Кунграда, почти чрез две недели после нашего 
выхода из Кунграда. 
В Хиву прибыл я до такой степени нездоровым, равно как и многие из 
моих спутников, что я начал сомневаться, что буду в состоянии отправиться в 
Бухару и выполнить данное мне Высочайшее поручение. Угнетенному 
состоянию духа способствовало еще беспокойство за часть вверенного мне 
конвоя и лошадей наших, ибо всем уверениям хивинцев в благополучном 
состоянии отряда и скором его прибытии я не доверял и считал всех 
чиновников хана обманщиками и мошенниками. Целых 8 дней пришлось мне 
сидеть безвыходно в отведенном нам помещении и ждать присоединения 
нашего отряда, продолжая пилить Диван-беги и посещавших меня ханских 
чиновников и подготовлять в разговорах почву к переговорам моим с 
Мехтером и Куш-беги, по поводу наших требований. Наконец, 27 Июля утром 
прибыл благополучно отряд Бородина. Несмотря на трудность и лишения 
долгого странствования по хивинскому ханству, люди имели бодрый вид, а 
лошади, за исключением 2 или 3, сохранились в целости, благодаря твердости 
и благоразумной распорядительности назначенного мною начальником этого 
отряда есаула Бородина (уральца) и подчиненных ему конвойных офицеров. 
Обоюдная радость нашего свидания с участниками нашего степного похода, 
которые могли погибнуть от коварства азиатского, была сердечная, искренняя; 
к счастью никто из наших спутников не пропал, но устали они порядком и 

---

конвойные нижние чины были до того раздражены на хивинцев, что с 
увлечением вступили бы с ними в самый неравный бой. Дав людям отдохнуть 
сутки и известив хана, что я могу ему теперь представиться, был я в тот же 
вечер (27 Июля) приглашен на торжественную аудиенцию. На другой день 28 
представился я таким образом хану и вручил ему, с обычною церемониею, 
Высочайшую грамоту, которую 
[135]
секретарь нес на подушке, сначала 
верхом. а потом за мною, летком, по бесконечным переходам, большею частью 
темным, дворца ханского до тронного двора, где хан меня принимал, сидя на 
колонном возвышении и окруженный своим двором, министрами и толпою 
вооруженных халатников, изображавших его телохранителей и гвардию. На 
другой день я сделал визиты мини-стрем Мехтеру и Куш-беги и передал 
первому письмо Министра Иностранных Дел. Между тем подарочные вещи 
прибыли из Кунграда и 1 Августа я поднес все предназначенные вещи хану и 
министрам. На другой день, 2-го приступил к формальным переговорам. 
Требования, мною письменно формулированные, заключались в следующем: 
1) Никогда не предпринимать никаких явных, ни тайных, враждебных 
действий против России и не возбуждать ближайшие ближние к хивинским 
владениям туркменские, киргизские и каракалпакские роды к неприязни с 
Россиею и к взаимной вражде друг с другом. 
2) Не потворствовать никаким грабежам, захватам, содержанию в плену 
русских подданных, и в случае, если бы подвластные Хиве племена произвели 
таковые действия, то предавать виновных немедленному наказанию, а 
ограбленное имущество выдавать русским властям, для возвращения 
законному владельцу. 
3) Ответствовать за личную безопасность и за сохранность имущества 
всякого российского подданного, находящегося в хивинских владениях; не 
делать русским подданным никаких насилие и притеснений, а также и 
караванам, идущим в Россию и из России; в случае же смерти русского 
подданного во время бытности в хивинском ханстве, отпускать в целости 
оставшееся после смерти имущество, для передачи законным его 
наследникам. 
4) Дозволить российским судам свободное плавание по р. Аму-Дарье. 
5) С товаров, привозимых российскими купцами в хивинские владения, 
установить постоянную пошлину, не свыше 27,% с 
[136]
действительной 
ценности товара и взимать эту пошлину единожды при ввозе товаров, 
производя оценку оных безобидно для русских торговцев, т.е. сообразно с 
продажными ценами. 

---

6) Для наблюдения за ходом торговли и заведывания делами русских 
подданных дозволить постоянное пребывание в Хиве русского торгового 
агента (караван-баши). 
Положение наше в Хиве было очень тягостное, затруднительное и даже 
опасное. С Петербургом и даже с Оренбургским Генерал-губернатором 
сношения были почти прерваны совершенно и во всяком случае крайне 
затруднены. Я мог пользоваться только весьма редкими случаями и должен 
был писать не иначе как шифром, кратко, отрывисто или на иностранном 
языке. Вынужден был я прекратить и обычную, подробную переписку с отцом 
и довольствоваться редкими и краткими письмами на французском языке. 19 
Июля, на другой день прихода в Хиву, писал я родителям: «18 дней сряду не 
брал я пера в руки и не читал ни строчки от Вас. В разлуке с Вами это ужасно 
тягостное испытание. 18 суток сряду провели мы безвыходно на барках, — 
тянувшихся весьма медленно, большею частью бечевою, на людях, шагавших 
с трудом среди камышей, а частью на шестах. Жар был нестерпимый: 36° в 
тени несколько дней сряду. Днем, под солнечными лучами, пот лил градом с 
нас, а ночью терзали нас комары и мошки. Такого мученья в Европе нельзя 
себе представить. Несмотря на всевозможные меры, нельзя предохраниться от 
постоянных укусов этих тварей. На лице и на руках нет живого места и вся 
кожа воспалена. Мне на долю выпало выучиться много переносить и 
физически, и нравственно. Год пробыть в Средней Азии в таком положении 
как мы теперь — наверное несколько лет жизни долой. Единственным 
утешением и душевным отдохновением служит мне молитва, мысль о всех 
милых сердцу, воспоминание о былом и чтение книги «О подражании 
Христу». Книга эта, подаренная мне Вами, дражайшие родители, составляет 
вместе с Евангелием, которое читал ежедневно, — обильнейший источник 
духовной 
[137]
поддержки и ключ к разрешению всех сомнений. Книга «О 
подражании Христу», неразлучный мой спутник и вернейший друг. Доктор 
Пекарский очень упал духом, перестал быть веселым и очень скучает говорит, 
что 1 
1/2
года не прожить никому в таком крае». 
28 Июля я снова воспользовался возможностью написать отцу: «До 24 
Июля жара здесь была нестерпимая: почти ежедневно, в течение не менее 3 и 
4 часов времени, термометр в тени поднимался до 36° по Реомюру. Ночью 
жара сбавлялась незначительно и было очень душно. С 24 числа жар 
уменьшился и ночи стали холодноваты. Бедный Струве — астроном наш — со 
дня прихода в Хиву заболел жесточайшим ревматизмом и, несмотря на все 
зависевшая от нас медицинские пособия, лежит больной и не может встать. По 
малости Божьей, я здоров и бодр духом. Безвыходно сижу в отведенном мне 
загородном помещении, прохаживаюсь по саду, окруженному глиняною 
степом, и не выхожу на улицу. Монотонность жизни, отсутствие движения и 
правильного занятия нагнали скуку и уныние на моих спутников. 27-го утром 
пришли, наконец, давно ожидаемые лошади наши. Я послал сказать хану и был 
принят им 28-го в 5 ч. пополудни. Народу на улицах было множество. 

---

Блестящее шествие наше, большая свита и копкой произвели, как говорят, 
сильное впечатление на население города. Меня приняли с большим почетом 
и, по здешнему, мне оказано особенное внимание ханом. С тех пор веду и 
тороплю переговоры о заключении письменного акта; но, кажется, здесь 
намерены медлить и подвергнуть мое терпение великому испытанию, так что 
я не знаю, когда именно мне удастся выступить в дальнейший поход. Мои 
письма и пакеты, мне адресованные, перехватывают. Для большой 
осторожности я принужден писать Вам на французском языке, неизвестном 
еще при дворе, к которому я ныне аккредитован. Унизительно и глупо 
заставлять русского представителя говорить с такими негодяями, как 
хивинцы, и считаться с ними на равной ноге. В такие страны посылать 
посольство 
не 
следует, 
а 
снаряжать 
нечто 
более 
внушительное........ 
[138]
Бутакову не хотелось поднятья вверх по реке, потому 
что у него недоставало угля или иного топлива и он не был обеспечен 
продовольствием. Он основательно опасался быть лишенным возможности 
выйти из реки после начинающегося спада воды и двоекратно просил у меня 
разрешения удалиться из реки. Я должен был на это согласиться. Лишенный 
содействия флотилии, на котором основан был весь расчет экспедиции. мне 
почти невозможно будет исследовать реку и подняться вверх, вдоль ее русла, 
тем более, что хивинцы сопротивляются моему передвижению в Бухару. По 
свойственному мне упорству, я не расположен поддаваться и рискнул бы идти 
в Бухару, несмотря ни на какие препятствия, если бы не было со мною столько 
людей и столько тяжестей. Все сведения, которые я собираю здесь о Бухаре, 
не предсказывают мне благоприятных результатов переговоров моих с 
эмиром. Цель нашей экспедиции — исследование р. Аму — достигнута 
вполне. Полагаю, что нам придется идти отсюда на р. Сыр, в Казалу (форт № 
1), чтобы уже оттуда, — если прикажут из С.-Петербурга, — предпринять 
поход в Бухару. По моему мнению не следовало бы посылать теперь 
посольства в Бухару, а выждать более благоприятных обстоятельств и 
возобновить — лучше подготовленную нежели теперь — экспедицию 
флотилии вверх по р. Аму, будущею весною. Производить же 
рекогносцировки и разные передвижения судов флотилии, оставив в руках 
хивинцев дипломатическую миссию, не очень практично, при отсутствии 
здесь понятия о международном праве. Уходя на р. Сыр, я поднесу 
правительству сбережения приблизительно в 50.000 р. из суммы, 
ассигнованной на все время нашей экспедиции. Можно бы извлечь большую 
пользу из этого капитала в будущем году, тогда как если я пойду теперь в 
Бухару, деньги эти будут истрачены, не достигнув благополучного результата. 
Мы произвели отличную и подробную съемку р. Аму и собрали все нужные 
сведения для более серьезной экспедиции в будущем. Надо сознаться, что я 
попал в этой стране в самое критическое положение и что я шел вперед, 
слишком очертя голову. Теперь как будто дела наши 
[139]
поправляются, но 
переговоры не могут подвигаться к желаемой цепи с такими упорными 
болванами как хивинцы. Замечательно, что перед отправлением своим в Аму, 

---

Бутаков только и мечтал о том, как бы попасть в реку, а раз что прошел в устье, 
не захотел ничем рисковать, помогая добросовестно посольству. Все мои 
спутники упрекают меня в том, что для исполнения инструкций, мне данных, 
я слишком рискнул, идя прямо в Хиву, несмотря на препятствия, 
встретившиеся на пути для флотилии и нами претерпенные в Кунграде. 
Многие из спутников меня уговаривают и упрашивают вернуться как можно 
скорее в Оренбург, чтобы зима нас не настигла в том негостеприимном крае. 
Если бы я видел хотя малейшую возможность посольству достигнуть 
желаемой правительством цели в Бухаре, я непременно рискнул бы туда 
отправиться. Но для личного самолюбия и честолюбия я не считаю себя вправе 
рисковать бесполезно для государства жизнью всех моих спутников и моего 
конвоя, мне вверенных. Предвижу, что меня будут порицать и бранить, что бы 
я ни сделал, но я готов представить свое оправдание. Если все то, что 
предположено было при моем отправлении в Петербурге, не достигнуто, 
ответственность, по справедливости, должна пасть не на меня, но на 
Министерство Иностранных Дел, на Бутакова и в особенности на Катенина. 
Мы жертвы их легкомыслия, непредусмотрительности и административных 
недоумений, препирательств и несогласий. Аму — великолепная река и может 
доставить нам все выгоды политические и торговые, которые я предполагал. 
Но для извлечения их представляются и большие затруднения. Если хотят их 
преодолеть и достигнуть прочного результата в Средней Азии, необходимо 
составить себе план действий ясный, определенный, основанный на тех 
средствах, которыми мы можем располагать в действительности, чтобы 
достигнуть неукоснительно того, что мы предположили. Теперь я в состоянии 
лишь собрать данные и нужные сведения для разработки дальнейших 
соображений. Мы исполним разведочную службу. Если правительство не 
воспользуется нашими сведениями для того, чтобы безотлагательно 
остановиться на 
[140]
каком-нибудь положительном решении и установить 
осмысленный план действий, тогда, разумеется, труды наши пропадут даром. 
С двумя пароходами надлежащей силы (теперь существует лишь один, 
могущий плавать и то с грехом-пополам) с двумя большими баржами на 
буксире и отрядом в тысячу человек пехоты, с несколькими сотнями казаков, 
я возьмусь, с величайшим удовольствием, с будущей весны 
98
, занять нижнюю