233
критикой и
литературой, следствием которой являются более крупное
начертание имени критика по сравнению с писательскими на газетных полосах,
передачи львиной доли журнальных полос нехудожественным текстам, а также
рост числа прикладных изданий, где даются разъясняющие механизмы общения
с критиками советы, адресованные желающим получить признание авторам.
Именно по этой причине дальнейшие размышления критика в первую очередь
затрагивают именно методологический аспект.
Своим главным достижением западная критика считает раскрытие секрета
о «литературности литературы»
691
, в то время как «западноевропейская критика
второй половины XVIII и XIX века <…> усматривала в том, чтобы соотносить
художественное произведение с окружающей и выразившейся в нем
реальностью»
692
. Кроме того, существовала и
предельно личностно
ориентированная импрессионистическая критика, приверженцы которой
руководствовались
вкусовыми
принципами:
«романтическая
критика
раскололась на два направления: биографическое, которое свело суть гения к
земной судьбе художника, и психологическое, углубившееся в особенности его
апперцепции и ассоциативного аппарата»
693
.
Эпштейн констатирует, что из-за различного в
каждой из критических
школ толкования самого ключевого понятия реальности каждая из трактовок
оказывалась бездоказательной и субъективность, что подвергало сомнению
репутацию критиков,
прежде всего, в восприятии самих писателей. По этой
причине в качестве теряющей цвет эмпирической действительности «ярче
выступила реальность самого искусства, его формы, фактуры»
694
. Однако в
процессе изучения первичной текстовой реальности
западноевропейская
критика полностью отвергла все напрямую с ней не связанное: «впечатление»,
«среду», «вкус», «биографию», «апперцепцию», «факт», «дух», «правда»
695
. На
691
Эпштейн М.Н.
Парадоксы новизны. О литературном развитии XIX-XX веков. С. 183.
692
Там же.
693
Там же. С. 184.
694
Там же.
695
Там же. С. 185.
234
смену указанным категориям пришел догматизм: справочные пособия все чаще
содержат в себе мысль о необходимости предельно конкретных предписаний для
авторов. Следовательно, конечной целью критика стало не произведение, но
текст
как
«совокупность
определенных
знаков
в
определенной
последовательности, довлеющей себе и самодостаточной реальностью»
696
.
Однако проблема, с точки зрения Эпштейна,
кроется в том, что
«старательно отделяя литературу от нелитературы, критика переступила
внутреннюю, достаточно зыбкую грань между ними и стала отделять текст от
литературы»
697
. Критик догматично завладел всеми правами на заложенный в
текст значения: «Вся полнота значений, которую
текст обретал внутри
литературы, внутри определенной духовной ситуации, созданной общением
писателя и читателя и их принадлежностью своему времени»
698
; «Установив
диктат текста над действительностью, критика тем самым установила свой
диктат
над текстом; она стала для него как бы заменой действительности,
придающей ему смысл и содержание»
699
. И отняв таким образом текст у
литератора, критик стал использовать его в собственных интересах.
В западной литературной критике Эпштейн выделяет две базовые
методологические операции: анализ и интерпретацию
700
.
Если сведение
критического рассуждения к «структуре» и «текстуре» - характерная черта
«пристального прочтения» (close-reading), (закрывающего «произведение от
читателя, ставя между ними демонстрацию самой техники прочтения»
701
), то
интерпретация
как
термин
и
базовый
принцип
была
присуща
экзистенциалистскому направлению в немецком литературоведении: «Если
анализ берет то, что “находится в наличии” – текст, и расчленяет, схематизирует,
систематизирует его, то интерпретация исходит из внеположного тексту смысла
696
Do'stlaringiz bilan baham: