231
литературном
материале, то в статьях двух заключительных разделов акцент
поставлен на парадоксальности мировой культуры в целом: «Один из самых
глубоких парадоксов культуры XX века – соединение того,
что по сути своей
считалось несоединимым, формирование нового типа художественного образа,
сплавляющего черты литературы и мифа»
680
; «Своеобразие Латинской Америки
и одна из важнейших причин ее нынешнего культурного скачка состоит в том,
что она в самой себе сосредоточивает те ценности, которые другими странами
ввозятся извне – передовыми из отсталых, отсталыми из передовых»
681
. Однако
и включение в состав книги статьи, посвященной урокам латиноамериканской
литературы, не есть нечто случайное, ибо мотивация состоит в том, чтобы
провести параллель с собственной национальной литературой: «Представляется,
что
тот ощутимый соблазн, который таит для нас латиноамериканская
литература, есть определенная веха возрастного развития нашей собственной
литературы <…>»
682
; «Наш усиленный интерес к латиноамериканской
литературе <…> это есть попытка встать на инопространственную точку зрения,
взглянуть на себя с дальней стороны»
683
.
Последовательное рассмотрение определяющего
литературу Латинской
Америки «соединение подлинно народного с подлинно современным»
684
позволило критику выявить парадоксальность творчества Ч. Айтматова,
А. Кима, В. Распутина, а именно представляемой ими новой мифологии: «ее
зарождение в недрах общественного и технического прогресса, приведшего
цивилизацию в состояние полной неуправляемости и непознаваемости для самой
себя»
685
.
Один из разделов рассматриваемой книги «Критика в конфликте с
творчеством» полностью посвящен проблемам методологического характера.
680
Эпштейн М.Н.
Парадоксы новизны. О литературном развитии XIX – XX веков. С. 251.
681
Там же. С. 261.
682
Там же. С. 267.
683
Там же. С. 268.
684
Там же. С. 271.
685
Там же. С. 273.
232
Эпштейн констатирует, что «возрастающая
активность критики вызывает
девальвацию тех художественных ценностей, которые критика по своей природе
призвана оберегать»
686
. Обозревая принадлежащие поэтам и критикам второй
половины XX века выводы о судьбе критики, Эпштейн приходит к следующему
заключению: «Современный критик, усвоивший постулаты гегелевской
философии,
часто
обладает
больной
совестью:
в
собственных
профессиональных успехах ему чудится исполнение горестного пророчества о
гибели искусства, сдающего
свои позиции понятийному, дискурсивному
мышлению»
687
. Ситуация в критике, или критическая ситуация, сложившаяся на
Западе к концу XX века такова: тиражи сборников критических статей более
высокие по сравнению с одновременно издаваемыми художественными
произведениями: «ныне уже мало кого удивила бы
заискивающая или даже
подобострастная интонация в разговоре писателя с критиком, в свое время так
поразившая бальзаковского Люсьена де Рюбампре, приехавшего за
литературной славой из провинции в Париж»
688
.
Корни перераспределения ролей на литературном поле Эпштейн
обнаруживает в противоречивой
культурной ситуации, ставящей критику на
место «самостоятельной культурной инстанции, обслуживающей свои
потребности с помощью литературы и отчасти за ее счет»
689
.
«Привилегированное положение критики по отношению к литературе»
сформировалось благодаря особенностям методологии: «доносится до читателя
художественное воздействие произведения или
теряется в самом процессе
интерпретации»
690
.
Подчинение художественного текста, заложенным в него идеям и смыслам
осуществляется в конкретных статьях, рецензиях и отзывах. Но именно из этих
единичных выступлений рождается такая тенденция обмена функций между
686
Do'stlaringiz bilan baham: