Ли Мён Бак чудес не бывает

Тюрьма Содэмун, в которой я родился заново 
Я проходил расследование в военном департаменте, который относился к 
столичному управлению обороны в районе Пильдонг. Можно сказать, что тогда, в 
военной ситуации, допрос проходил, как пытки. Следователь, видя, что я ничего ему не 
говорю, шантажировал меня как мог. А спать мне вообще не давали. 
— Есть разные способы заставить тебя говорить. Мы можем засунуть тебя в 
морозильник, а можем привязать к твоей шее камень и выбросить в море в Инчоне. В 
общем, отправить тебя в мир иной, это совсем не сложно. Говори, сволочь, пока по-
хорошему, если не хочешь погибнуть, как пострадавший от несчастного случая. 
Но я все равно молчал. Потому что я должен быть сдержать обещание, которое мы 
дали с товарищами. Следователь, видимо, решил, что не стоит терять времени зря, и 
дал мне список мест, где планировалась демонстрация, и список участников. Это была 
информация, которую передал их шпион. 
Расследование закончилось. В то время, пока шел суд, военное положение было 
отменено, и право окончательного решения перешло в суд гражданский. Но это не 
означало, что наказание будет более легким. Я был приговорен к 5 годам лишения 
свободы, другие «зачинщики» получили столько же, нас перевезли в тюрьму Содэмун. 
Среди обвиненных по делу 3 июня скрылся только Пак Джонг Хун, а все остальные, 
Ким Джунг Тхэ, Хен Сынг Иль, Ким До Хен, Ли Генг У и я, были заключены в обычные 
тюремные камеры. Старосты в камерах не воспринимали нас, как преступников. А 
сами преступники хорошо относились к студентам, которых посадили за борьбу против 
диктатуры. 

---

В камере, куда меня посадили, были осужденные за изнасилование, убийство, 
мошенничество, воровство и другие тяжкие преступления. В свободное время они 
рассказывали о своих «геройствах». 
Осужденные студенты превратили тюрьму в еще одно место борьбы и объявили 
голодовку. Бойцовский дух демократического движения еще более укрепился в 
тюрьме. На суд приходили политики оппозиционных партий, религиозные деятели, 
юристы, представители культуры, и горячую поддержку выражали сами студенты. 
Казалось, что мы стали героями. 
Действительно, общественные деятели, которые боролись против диктатуры, 
сделали из нас героев и не скрывали своих помыслов, воспользовавшись случаем, 
изменить политическую ситуацию. В тюрьму, чтобы подбодрить нас, приходили даже 
знаменитые политики, бывший президент Юн Бо Сон и другие. И студенты в тюрьме 
считали естественной такую поддержку общества. 
Но я прекрасно понимал, что мы не сделали ничего, чтобы сравнивать себя с 
умершими в этой тюрьме патриотами и борцами за независимость. Протест против 
позорной дипломатии правительства был ничтожным по сравнению с деяниями 
борцов прошлого. Ибо не все, кто критикует страну, являются патриотами. Это было 
просто обязанностью молодого поколения, которое любит свою родину. И это не 
стоило того, чтобы возвеличивать себя до уровня национальных героев. 
Осмыслив все это в тюрьме, я понял, что должен делать. Я стал отдавать все свои 
силы учебе, которую оставил без внимания, когда был президентом студенческой 
ассоциации факультета или заместителем президента университетской ассоциации. Я 
читал книги и не только по специальности, много думал. Я задумался о прожитых 20-и 
годах, когда я не жил, а просто выживал, размышлял о предназначении человека и 
общества. 
В тюрьме у меня появилась «свобода», которой у меня, по сути, никогда не было. И 
я считал, что мне повезло. 
В тюрьме я стал оптимистом. До этого я думал, что жизнь моя невыносима, что это 
просто жизнь «на дне». Я думал, что отчаяние никогда меня не оставит. 
Но когда я попал в тюрьму, я понял, что пессимизм и оптимизм — относительные 
вещи. Тот, кто находится внизу, и постоянно сравнивает себя с теми, кто выше него, — 
пессимист. А тот, кто считает свое положение высоким по сравнению со многими 
другими, — оптимист. Если с позиции свободного человека посмотреть на жизнь в 
тюрьме, то она покажется безнадежной, но такая жизнь является чистой и искренней 
для человека, которого ведут на смертную казнь. Когда я каждый день смотрел на 
заключенных, которые в пяти метрах от меня ходили вдоль заборов и считали 
оставшиеся им дни, я смог изменить свое отношение к прошлому — с отчаяния на 
осознание его ценности. 

---

В суде по делам студенческой забастовки 3-го июня 1964 г. 
И еще я на себе испытал, какая безграничная возможность выживания заложена в 
человеке. По началу, несколькими каплями воды, которую давали утром для 
умывания, я не мог обмыть даже руки. Но не прошло и месяца, как я спокойно ею 
умывался. 
Едой была ячменная каша с несколькими горошинами, которые казались мне 
просто издевательством. Но несколько дней давали кашу без гороха. И когда я делал 
зарядку (в день дают 10 минут на разминку), я почувствовал, что у меня просто нет сил. 
Настолько ценны были для жизни и одна капля воды и одна горошина. Тогда я понял, 
чтобы человеку выжить, не нужно многого. 
После этого и до сих пор я ни разу не пил укрепляющих средств «для поддержания 
здоровья». И не позволял себе роскоши съесть что-то «полезное для здоровья». Если 
это делается чрезмерно, то нарушает законы самой природы, и зачастую, напротив, 
вредит здоровью. 
В тюрьме я четко обозначил для себя границы студенческого движения. 
Студенческое движение должно оставаться делом, которое зарождается на основе 
искреннего порыва, но если попытаться осуществить его, то это может привести к 
неприятностям. Конечно, у студентов есть право поднять какой-то вопрос, но его 
разрешение — совсем другое дело. 
В тюрьме я понял, что студенческое движение не должно становиться профессией. 
Я не мог принять студенческие протесты как «опыт» для того, чтобы стать политиком. 

---

Может быть, мои взгляды о разделении ролей между студенческим движением и 
старшим поколением были идеалистичными и далекими от реальности. Но не всегда 
идеализм не реален. 
Хорошим примером может стать беседа родителей с детьми. Несчастна та семья, 
где родители и дети не общаются друг с другом. И несчастны те родители, которых 
игнорируют дети. Равно, и дети несчастны, на которых давят родители. Но не 
счастлива и та семья, где беседа ведется без души, только ради беседы. Общение 
возможно тогда, когда дети остаются детьми, а родители -родителями, когда между 
ними царит уважение и доверие. Но в моей молодости «настоящих отцов» в обществе 
было не очень много. 
Жизнь в тюрьме Содэмун, куда меня привезли в июне 1964-го, закончилась в 
октябре того же года. В верховном суде вместо 2 лет заключения мне изменили 
наказание на 3 года условного освобождения. Я вышел на свободу и обнаружил, что за 
этот короткий срок стал знаменитым. Задержание, арест, суд, заключение, каждый раз 
об этом сообщалось на страницах газет. 
Было и такое. Родственники со стороны матери жили в Банъяволе недалеко от Тэгу, 
они выращивали фрукты. Мы были такими бедными, что редко ездили к ним. С их 
стороны тоже почти не было вестей. И вдруг эти родственники отправили мне коробку 
яблок, но мне запомнились не это, а адрес на посылке. 
«Город Сеул. Район Енгсан. Ли Мён Баку». 
Позже я узнал, что они прочитали статью в газете про меня, им стало жаль меня, и 
они отправили мне яблоки, не зная, какой у нас адрес. Они знали только то, что мы 
уехали из Поханга и живем в Сеуле, где-то в районе Енгсана, поэтому так и написали: 
«Сеул, Енгсан, Ли Мён Баку». Я был настолько знаменит, что коробка с яблоками все 
равно дошла до нашего захудалого жилища в районе Хечанг. 
Мать 
Когда я восстановился в университете, мне, с учетом моего «опыта», сказали, что я 
могу окончить, не сдавая выпускных экзаменов. Конечно, я был этому благодарен, но 
все же мне была не по душе политика университета поскорей избавиться от 
проблемного студента. Я не мог допустить, чтобы ко мне так относились. Тем более что 
в тюрьме я много занимался по специальности. 
Я сказал, что мне не нужны оценки ни за что, я подходил к каждому профессору и 
говорил, что буду сдавать экзамен. В университете удивлялись, говоря, что в первый 
раз видят студента, который отказывается от оценок, которые ему ставят автоматом. 
Преподаватели должны были из-за меня еще раз составлять экзаменационные 
вопросы, принимать экзамен, проверять работы, тратить свое время, но никто из них 
не выказывал раздражения. Я ходил по кабинетам профессоров и сдавал экзамены. В 
тюрьме я, можно сказать, готовился к экзаменам, поэтому и оценки были хорошие. 
Выбор в президенты студенческой ассоциации и события 3 июня, побег и время в 
тюрьме — за этот год я пережил многое, и чувствовал себя как та куколка, у которой 
появились крылья. 
Были изменения и у нас дома. Как только я перешел на 4 курс, второй брат нашел 
двухкомнатный домик в районе Хечанг, и наша жизнь в комнатушке на Итэвоне 
закончилась. Может, потому что мать поняла, что теперь я могу подняться сам, она, 
являвшаяся главной опорой в моей жизни, решила позволить мне жить 
самостоятельно. За те 20 лет, с тех пор, как мать вернулась из Японии, у нее не было ни 
одного спокойного дня, и здоровье ее было подорванным. Какой же диагноз получила 

---

бы она, если бы, как я в армии, она прошла медосмотр? Весь ее организм ослаб, 
особенно сердце было больное из-за постоянных переживаний и тяжелого труда. 
Мать пришла ко мне на свидание в тюрьму только один раз. В конце сентября 1964 
года. Я не мог появиться перед матерью в одежде заключенного, она итак страдала из-
за того, что ее младшего сына осудили. Я попросил у тюремщика разрешения 
переодеться в гражданскую одежду и вышел в комнату для свиданий. 
Мать была в белой траурной одежде. У нее наверняка была и другая, почему же она 
оделась именно так? Если бы не эта одежда, душа моя болела бы не так сильно. А 
больная мать изо всех своих сил старалась делать вид, что здорова. Я просто не мог 
найти себе места. Она посмотрела на мою щетину, а затем в глаза. 
— Мен Бак, я думала, что из тебя не будет толку. Но, на самом деле, ты лучше всех. 
И сейчас я думаю, что ты действовал правильно. Действуй всегда согласно своему 
убеждению, а я за тебя буду молиться. 
Это было все, что сказала мне мать на свидании. И это было впервые, когда она 
была на моей стороне. Между нами повисла свинцовая тишина, казалось, тяжелее, чем 
тюремные решетки. Но эта тишина была полна доверия к сыну, а также трепетного 
чувства благодарности. Мать еще раз посмотрела на меня и отвернулась без слов. 
— Еще осталось время. 
Тюремщик сообщил, что осталось еще 5 минут, такой сухой показалась ему встреча 
матери и сына, или ему стало жаль нас. 
— Увидела и хватит. 
Мать была таким человеком. 
Когда она в детстве заставляла меня идти помогать родственникам, с ее стороны не 
было долгих разъяснений. Достаточно было короткого и четкого указания. Но на 
свидании, наверное, и матери было сложно сдерживать свои чувства. Она бы просто 
разрыдалась, если бы дольше смотрела на сына в тюрьме. После этой встречи я 
навсегда запомнил ее слова «действуй всегда согласно своему убеждению». 
Я вышел из тюрьмы, когда мать тяжело болела. Состояние ее ухудшалось. Мать 
родила семерых детей, двоих похоронила, младшего сына тоже чуть было не потеряла, 
и казалось, что она успокоилась только когда меня, наконец, освободили. 
Как было уже сказано, у матери не было ни одной спокойной минуты, пока она не 
поставила всех на ноги; она никогда не тратила на себя время и деньги; у нее не было 
ничего своего, — 15 декабря этого же года мамы не стало. Сразу же после того, как 
средний брат заключил договор на покупку дома в районе Имун. 
Она умерла именно в тот момент, когда сбылась ее мечта иметь «свой дом». Отец и 
мать выжили после кораблекрушения, возвращаясь на родину, пожертвовали всем 
ради семьи, работая на рынке Поханга и Итэвона. Как же тосклива была ее смерть в 
чужом доме! Все родные плакали, когда мама уходила на небеса, и плакали в тот день, 
когда переезжали в новый дом. 
Мама, о которой думали дети, и жена, о которой думал отец, это совсем разные 
образы. Отец провел оставшиеся годы в Ичоне провинции Кенги. Старший брат купил 
для него небольшое хозяйство. Как только он переехал, он перенес могилу матери с 
собой. И сам сделал надпись на ее надгробье. 
«Завершив свои жизненные мучения, ты так и не смогла увидеть успеха детей, 
теперь покоишься здесь, — прости, что я без тебя наслаждаюсь жизнью». 
Отец умер в 1981 году, когда я был директором строительной компании "Хендэ". Он 
умер в декабре, так же, как и мать. 

---