|
Глава 15
В широкой долине было тесно от юрт, телег, пеших и конных.
Джамуха остановил своих воинов подальше от этого скопища,
шагом проехал к шатру Таян-хана. Перед входом в шатер, скрючив
ноги и положив на колени дощечки, сидели писцы хана. Татунг-а
останавливал прибывающих нойонов, спрашивал, сколько воинов
привели, и писцы заносили ответ в толстые книги, сшитые
шелковыми шнурами. Татунг-а спросил и Джамуху, но он сделал
вид, что не слышит его, прошел в шатер. Таян-хан и его нойоны
молились своему богу-кресту. Такому же богу-кресту всегда
возносил молитвы и Ван-хан…
Джамуха вышел из шатра. Татунг-а опять стал спрашивать, сколько
у него воинов, коней, телег. Он похлопал его по плечу.
–
В книги записывай своих. А на моих и моей памяти хватит.
–
Мне велено…
–
Тебе, но не мне. Своими воинами повелеваю сам.
Он стал всматриваться в людской муравейник. В движении людей
была бестолковость, будто никто не знал, где приткнуться, где
остановиться. У Ван-хана такого не было. И он сам, а не его
нойоны, спрашивал, сколько воинов привел… Умер Ван-хан, и от
дела рук его ничего не осталось, все заграбастал анда. Умрет когда-
нибудь и он, Джамуха, возможно, как и хана-отца, его погубит
Тэмуджин, – что останется? Он затевал сражения и сражался сам,
но струны хуров не воспоют хвалу его храбрости, улигэрчи не
сложат сказаний…
Моление в шатре окончилось. Татунг-а позвал Джамуху к Таян-
хану.
–
Я рад, что ты верен своему слову, – сказал Таян-хан. – Алакуш-
дигит Хури обманул нас.
–
Он не придет? Не ожидал…
–
И я не ожидал. Сыновья онгутов в моем улусе всегда брали себе
жен… – Таян-хан вздохнул. – Что делается с этим миром! Не знаю,
как теперь и быть. Может быть, уйти за Алтайские горы?
Непонятно было, спрашивает Таян-хан совета или размышляет
вслух, но в его голосе слышалась неуверенность, от былой
решимости, кажется, ничего не осталось. Раньше это обозлило бы
Джамуху, но сейчас он был равнодушен, и это удивило его самого.
Кучулук поднялся, встал перед отцом, бледнея, спросил:
–
Как за Алтай? Твой отец и мой дед Инанча-хан никому не
показывал крупа своего коня! Лучше пусть наши кости белеют на
солнце, чем бежать от Тэмуджина!
–
У нас мало войска, сын, Алакуш-дигит Хури подвел, ох, как
подвел!
–
Будь он проклят! Но все другие, кого мы звали, пришли. У нас
пятьдесят пять тысяч воинов. И с ними бежать?
–
Сиди, сын. Не думай, что благоразумие и трусость одно и то же.
Но ты прав. Мы позвали меркитов, ойратов и нашего друга гурхана
Джамуху, при слове «гурхан» Таян-хан сделал еле заметную
запиночку, – не для того, чтобы веселее убегать. Пойдем навстречу
врагу. – Взбодрился:
–
Пойдем, разобьем и череп Тэмуджина, оправив в серебро,
поставим рядом с черепом Ван-хана.
Но бодрости, идущей от души, не было в этих словах.
Соединенные войска найман, меркитов, ойротов, джаджиратов
Джамухи и идущих с ним людей из племен дорбэнов, салджиутов,
катакинов двинулись вниз по реке Тамир, потом повернули на
восход солнца, переправились через реку Орхон. Здесь впервые
столкнулись дозоры. Найманы в короткой схватке убили одного
воина и захватили его лошадь. И будто это было не бедное
животное, а чудо, какое привели к походной, на колесах, юрте
Таян-хана.
Пегая кобылка с остриженной гривой, плоскими, растоптанными
копытами и мосластым задом тянула из рук воина повод, хватала
траву. Седло было под стать кобылке. Передняя лука лопнула и
была стянута ремнями, подседельный войлок рваный и грязный.
Нойоны тыкали кулаками в брюхо лошади, похлопывали по седлу.
–
Вот они, завоеватели!
Таян-хан обошел вокруг кобылы, покусывая ногти.
–
Коней, как видно, они замучили. Может быть, нам понемногу
отходить, заманивать врага за собой, беспокоя его справа, слева,
спереди, сзади?
И снова Кучулук воспротивился. В этот раз его дружно поддержали
нойоны. Худотелая лошадка воодушевила их, они уже видели себя
победителями. Таян-хан молча уступил им. Но он не радовался.
Невесел был и Джамуха. Тоскливое равнодушие, как болотная
трава стоячую воду, затягивало душу.
Остановился Таян-хан у восточных склонов горы Нагу. На сопке с
седловиной, похожей на спину двугорбого верблюда, поставили
передвижную юрту хана и юрты ближних нойонов, подняли боевые
туги. Внизу стлалась равнина с небольшими холмами и увалами,
покрытая редкой травой, жесткими кустами дэрисуна и
суходольной полыни.
К вечеру стали подходить войска Тэмуджина. Сначала то оттуда, то
отсюда выскакивали небольшие кучки всадников, трусцой
приближались к найманским караулам. Воины кидались вперед, и
всадники Тэмуджина ветром уносились в степи. Вот и худые кони!
Потом повалили главные силы. Тысяча за тысячей в строгом
порядке приближались к горе, охватывая ее с трех сторон. В
стройности рядов, в неторопливости движения, в безбоязненности,
с какой воины останавливались на виду у найманского войска, была
неодолимость, непоколебимость, вера в свою силу. До самой
темноты подходили воины Тэмуджина. А в темноте зажглись огни
–
тысячи огней.
Словно кто-то собрал все звезды с неба и бросил их к подножью
горы Нагу.
На двугорбой сопке тоже пылали огни, жарилась баранина, баурчи
разносили нойонам вино. Нойоны хвастливо рассуждали о битве
завтрашнего дня. Джамуха почти не слушал. Смотрел на огни стана
своего побратима. Он понял наконец, почему его точит тоска. Кто
бы ни победил завтра, это будет его поражением, последним
поражением. Конец вольности племен… Река крови, прольющейся
завтра, унесет остатки древних установлений, и отвага багатуров,
мудрость старейшин, песни улигэрчей будут поставлены на службу
единственному владыке великой степи. Кто будет им? Таян или
Тэмуджин? А, не все ли равно! То, за что он бился, что было сутью
его жизни, – погибло.
Джамуха незаметно, никому ничего не сказав, уехал к своим
воинам, поставленным Таян-ханом в самом конце правого крыла.
Воины не спали.
Сидели, лежали у огней, разговаривали. Думают ли они, что завтра
многим уже не увидеть звезд, не сидеть у огонька, вдыхая горький
дым аргала, и не нужны будут ни острые стрелы, ни добро
подогнанные седла, ни резвые кони?.. Может быть, и ему завтра
уже ничего не понадобится… Где-то далеко в родном нутуге будет
тосковать хур в руках Уржэнэ, но он уже не услышит ни звуков
хура, ни голоса жены. Через год-два в пустых глазницах его черепа
прорастет ковыль-трава… Зачем, для чего жил? За что должны
умереть завтра и он, и многие из его воинов?
Do'stlaringiz bilan baham: | 
