Исай Калашников Жестокий век Гонители

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 
Глава 1 
Нойон Тайр-Усун нахлестывал усталого коня. За ним без всякого 
порядка тянулись немногие нукеры. Желтовато-серая трава, 
прибитая осенними дождями, спутанная ветрами, цеплялась за 
копыта и рвалась с сухим шелестом. 

---

Из битвы у горы Нагу меркиты вышли без больших потерь. 
Возвратились в родные курени, но не кликами радости, а 
молчанием встретили воинов старики и женщины. Бесконечные 
неудачи и поражения разорили людей. Убавились стада и табуны, 
не было новых молодых и сильных рабов, и некому стало высевать 
просо, караваны сартаульских торговых людей начали обходить 
стороной беспокойные, обедневшие кочевья, и негде было 
выменять ни шелковых, ни холщовых тканей, ни доброго оружия, 
ни утвари для домашнего очага. Все надеялись, что уж с 
найманами-то они добьются долгожданной победы и придут домой, 
гоня перед собой толпы рабов, стада и табуны. Не вышло. И отцы 
называли сыновей трусливыми корсаками, женщины отвращали от 
мужей лица. 
Но это была не самая большая беда. Хан Тэмуджин – будь проклято 
это имя! – управив дела в захваченном найманском улусе, пошел на 
меркитские земли. Его передовые сотни уже разграбили несколько 
куреней. 
Все нойоны без зова собрались у Тохто-беки. Целый день, забыв о 
еде и питье, думали, как быть. Одни говорили: надо всем народом 
подняться на врага и, если так суждено, всем народом и погибнуть. 
Другие осторожно вели к тому, что надо склониться перед силой. 
Тохто-беки бегал по юрте с навеки склоненной к плечу головой и 
потому похожий на токующего тетерева, от бессильного бешенства 

---

плохо вникал в то, что говорили, разражался руганью… В 
последние годы Тохто-беки часто становился таким остервенелым 
и несправедливо обижал многих. Доставалось от него и Тайр-
Усуну. Впервые ругал после того, как он, Тайр-Усун, возвратился 
из неудачного похода на хори-туматов. После этого былая их 
дружба быстро разладилась… Только к вечеру Тохто-беки устал 
бегать по юрте и ругаться. Он ни с кем не согласился. О 
покорности, даже для видимости, хану Тэмуджину он и слышать не 
хотел. «Конечно, – подумал тогда Тайр-Усун, – какая для тебя 
покорность: Есугей-багатур надрубил шею, его сын – перерубит». 
Не хотел Тохто-беки и вести воинов на верную гибель. Он решил 
откочевать в земли западных народов, куда не дотянется рука 
Тэмуджина. 
И вот Тайр-Усун гонит коня в родовые кочевья поднимать людей. 
Взгляд скользит по круглым макушкам серых сопок, по уходящей 
вправо долине Селенги с багряными кустами черемухи и 
желтеющими тальниками на берегах. 
Надо бросить все это… Надо кинуть половину юрт, телег… 
Голодной, оборванной оравой привалят они в земли чужих народов 
– 
кому нужны будут? 

---

От реки наперерез им мчался всадник. Белый жеребец легко 
перемахивал через кустики. Всадник пригибался к шее, длинная 
грива, взлетая, полоскалась на его плечах. Придержав своего коня, 
Тайр-Усун вгляделся и узнал младшую дочь Хулан. Подскакав, она 
осадила жеребца, блеснула, улыбаясь, белыми ровными зубами. 
Разгоряченный жеребец рвал повод, всхрапывал, шел боком. Хулан 
потрепала его по круто выгнутой шее. 
– 
Что тут делаешь? – строго спросил Тайр-Усун. 
– 
Объезжаю… 
– 
Не твое это дело, Хулан. Коней объезжать – дело мужчин. 
– 
Когда найдется конь, который вышибет меня из седла, – не буду. 
У нее были чуть выпуклые – его – глаза, вздернутый нос; 
маленькие руки крепко натягивали поводья, в седле она держалась 
с броской лихостью; ничего от робкой девушки – статный удалец. 
Пора бы и замуж отдавать, но Тайр-Усун отказывал женихам: 
любил свою дочь и не хотел с ней расставаться. 

---

– 
Ну, я поеду. Скажу, что ты возвращаешься. 
– 
Да, скачи. Скажи: пусть люди немедля собираются в дорогу. 
Дочь было отпустила повод, но тут же натянула. Жеребец 
закрутился на месте, закусывая удила. 
– 
А почему? Что случилось, отец? 
– 
Враги, дочь. Скачи. 
– 
Убегать будем? – В ее голосе были недоверие и обида. 
– 
Убегать, – безжалостно подтвердил он. – Понесемся по степи 
перекати-полем. Скачи, у нас нет времени. 
Она гикнула и скрылась за сопками. 
Почти два дня ушло на сборы. Вначале он хотел уйти налегке, взять 
только воинов, свою семью и семью ближних нукеров, но в курене 

---

поднялся такой вой и ропот, что на все махнул рукой. Пусть идут 
все, кто может идти. Чувствовал, что время упущено, надежда 
ускользнуть от воинов Тэмуджина уменьшалась с каждым часом. 
Не к Тохто-беки, в сторону заката, а вниз по Селенге надо бы идти. 
Но там хори-туматы. Они не простят ему убийства Дайдухул-
Сохора. И Чиледу там… 
Потащились вверх по Селенге. Воины, как и он, понимали, что 
значит для них время, озлобленно щелкали плетями, погоняя волов, 
коней, людей. С мычанием коров, блеянием овец, скрипом телег 
смешивались стоны, вопли и проклятия. 
Чтобы не слышать ничего этого, Тайр-Усун уезжал вперед, бросал 
поводья на луку седла, пускал лошадь трусцой. Перегруженной 
телегой катились тяжелые думы. Меркитам и раньше приходилось 
оставлять свои кочевья, откатываться в Баргуджин-Токум, но все то 
– 
другое. И враг совсем иной. 
К нему нередко подъезжала Хулан, скакала рядом, оглядывалась. 
– 
Почему твои воины бьют людей? 
– 
Лучше быть битым, чем убитым. 

---

– 
Легче бить своих, чем убивать врагов! – дерзила она. 
Никому другому он такой дерзости не спустил бы, но это – Хулан. 
Она всегда и со всеми прямодушна. К тому же она, кажется, 
угадала – своих бить легче. Вот и они, меркиты, кого только не 
били, с кем не воевали. И все так: враждовали, грабили, кровь 
пускали, а враг настоящий под шум свалки набирался сил, 
расправлял плечи – замечать не хотели. Спохватились поздно. 
Горой возвысился над всеми, и степные племена ни по 
отдельности, ни все вместе уже ничего с ним не сделают. 
Так же они ехали и в этот раз. Вдали показались всадники. 
– 
Мы догнали Тохто-беки! – крикнула Хулан и помчалась вперед. 
– 
Остановись! 
Она не слышала или не хотела остановиться. Тайр-Усун 
приподнялся на стременах. В этих местах Тохто-беки не должно 
быть. Почему он здесь? 

---

Догадка заставила хлестнуть коня. Но дочь была уже далеко. Ее 
белый конь стлался в легком, как полет, беге. О небо, она погубила 
себя! 
Всадники остановились, поджидая ее. Хулан подскакала к ним 
почти вплотную и тогда только заметила что-то неладное. 
Развернула коня и полетела обратно. За ней бросилась погоня. 
Тайр-Усун остановился. Он знал, что сейчас будет с Хулан, с ним, 
со всеми его людьми. И, думал не о спасении, а о том, чтобы как-то 
отдалить неизбежное, выдернул меч, насадил на конец шапку и 
поднял над головой. 
– 
Что ты делаешь, отец? Это враги! 
Хулан остановилась возле него. Воины монгольского хана, 
подскакав, нацелили на них копья. Не давая им опомниться, 
громко, голосом человека, привыкшего повелевать, сказал: 
– 
Стойте! Я нойон Тайр-Усун. Я иду к хану Тэмуджину. 
– 
Ах, лживая меркитская собака! К хану Тэмуджину идешь!.. 

---

Наконечник копья, как голова змеи с острым глазом, нацелился 
прямо в переносицу, стал медленно приближаться, заставляя Тайр-
Усуна отклонять голову. Хулан ударила по копью плетью. 
– 
Не смей прикасаться к отцу, грязный харачу! 
Это рассмешило воинов. К ним подъехал нойон в тангутском 
шлеме с гребнем, в железных латах, и воины раздвинулись перед 
ним. 
– 
Ная, нам попался меркитский Тайр-Усун. 
– 
Не попался! Я сам, своей волей, иду к хану Тэмуджину. 
Ная с любопытством оглядел его, задержал взгляд на пылающем от 
гнева лице Хулан, недоверчиво присвистнул: 
– 
Сам? Хочешь оставить меня без добычи? Это твоя жена? 
– 
Она моя дочь. Вы не можете ничего трогать!.. Мы не обнажали 
оружия! 

---

Мы идем к вашему хану. 
Теперь Тайр-Усун хотел отодвинуть не только гибель. Если они не 
прикончили его сразу, можно, наверное, спастись самому и спасти 
свое владение. Лишь бы не подвела горделивая Хулан. Она только 
сейчас поняла, что он говорит. Повернулась к нему. В глазах – 
осуждение, почти презрение. 
Ная хитровато усмехнулся. 
– 
Для чего ты идешь к хану Тэмуджину? 
Этот простой вопрос заставил мысли Тайр-Усуна заметаться, как 
белку, угодившую в силок. Покорился он или нет, для них сейчас 
все равно. Не он им нужен, а его владение. Ная и воины жадными 
глазами ощупывают Хулан, поглядывают туда, где тащатся его 
телеги. Вскинут его на копье, а дочь… 
– 
К хану Тэмуджину я везу свою дочь, – само собой вырвалось у 
него. 

---

– 
Думаешь, она ему очень нужна? 
Ная все еще усмехался, но что-то в этой усмешке изменилось, он 
уже, кажется, не мнил себя человеком всемогущим, вольным 
казнить и миловать. 
Тайр-Усун не замедлил обернуть это себе на пользу. Сказал 
надменно: 
– 
Что нужно хану, он знает сам! Если ты знаешь больше, чем он, 
делай с нами, что хочешь. 
– 
А кто тебе сказал, что я собираюсь с вами что-то делать? Воины, 
охраняйте его людей. А тебя, нойон, и твою дочь я приглашаю к 
себе в гости. 
На берегу речушки воины поставили походную юрту, забили 
барана. Ная говорил с Тайр-Усуном с настороженной 
почтительностью и все крутился возле Хулан, ласково 
посмеивался, норовил потрепать по плечу, ущипнуть за бок. 
Хулан вначале уворачивалась, потом стукнула кулаком по его руке. 

---

– 
Отойди. Еще раз тронешь – глаза выдеру! 
Отца она сторонилась, смотрела как на чужого. Тайр-Усун 
чувствовал себя приниженным, хмуро оглядывался по сторонам, 
пытался считать воинов, но скоро увидел, что надежда уйти 
напрасна. Воинов у Ная много, и они недреманно следят за его 
людьми, за ним самим. Едва выбрал время, чтобы без соглядатаев 
переброситься несколькими словами с дочерью. 
– 
Хулан, не омрачай обидой сердце, – попросил он. – Ты должна 
спасти нас… всех. Одна надежда – ты. 
– 
Отец, что стоит племя, если его надежда не отвага воинов, а 
слабая девушка? Ты отдаешь меня, чтобы спасти свою жизнь… 
Ему, наверное, было бы легче, если бы Хулан плюнула в лицо. 
– 
Ты хочешь… чтобы я… все мы умерли? Так я готов. Готов! – 
повторил он тверже, почувствовав, что и в самом деле ему лучше 
умереть. 

---

– 
Я не хочу ничьей смерти, – отворачиваясь, сказала дочь. – Я до 
конца пройду путь, определенный тобою. 
Ная задержал их у себя на три дня, потом вместе с ними поскакал в 
орду хана. Дорогой он сказал Хулан: 
– 
Если хан Тэмуджин откажется, я возьму тебя в свою юрту. 
– 
Откажется? – удивилась она. – Почему? 
– 
У него много жен. Все красивые. 
– 
Красивее меня? – Она окатила его холодным взглядом. – Ну, 
говори красивее? 
Ная смешком прикрыл свою растерянность. Попробуй скажи, что 
ханши красивее! Но и попробуй скажи, что она красивее жен 
Тэмуджина… 
Хана встретили в дороге. Следом за Ная подскакали к толпе 
нойонов. 

---

Впереди пылило огромное войско, следом за нойонами в ровном 
строю, на одинаковых саврасых меринах шли кешиктены, за ними 
тянулись, насколько хватало глаз, телеги, кибитки, юрты на 
колесах. Подавляя в себе невольную робость, с тревогой думая о 
том, что ему скажет хан, Тайр-Усун разглядывал нойонов, стараясь 
угадать, кто же из них Тэмуджин. На всех были хорошие воинские 
доспехи, дорогое оружие, лошади позванивали уздечками, 
убранными серебром, увитыми шелковыми лентами, – добрались 
до найманского богатства, разбойники! Ная подъехал к грузному 
человеку в халате из толстого сукна. 
На нем не было ни шлема, ни панциря, ни оружия. На мягком 
шелковом поясе висел только нож. Ная что-то тихо сказал. Человек 
повернулся. Из-под снежно-белой, отороченной голубым шнуром 
войлочной шапочки, надвинутой на короткие брови, глянули серо-
зеленые глаза, суровые, чем-то недовольные. 
Понемногу недовольство растаяло, короткие, цвета меди усы слегка 
дрогнули. 
Хан улыбнулся. 

---

– 
Поздновато образумился, Тайр-Усун. Наверно, мои багатуры тебя 
прижали, ты и прибежал кланяться… 
Ная, как видно, считал, что Тайр-Усун везет свою дочь по уговору, 
и теперь, увидев свою промашку, сердито толкнул ногой в его 
гутул. Хан Тэмуджин заметил это движение, глаза опять 
посуровели, слабая улыбка угасла. 
– 
Хан, меня никто не прижимал. Я был на пути к тебе, когда 
встретил твоих храбрых воинов. Я вез тебе единственную 
драгоценность – свою дочь. 
– 
Сколько же дней нужно было добираться до меня? – раздраженно 
перебил хан. – Ненавижу вертлявость и двоедушие! 
– 
Хан, мы три дня пробыли у твоего нойона… 
– 
Во-от что… – зловеще протянул хан. – Это ты, Ная, задержал? 
Тебе приглянулась его дочь. Тебе захотелось полакомиться прежде 
своего хана? И ты, ничтожный, осмеливаешься совать мне 
обглоданную кость! 

---

Ная побледнел. 
– 
Великий хан… 
Неожиданно засмеялась Хулан, зло, весело, не сдерживаясь. «Она с 
ума сошла!» – испуганно подумал Тайр-Усун. 
Хан впервые взглянул на Хулан, недоуменно приподнял правую 
бровь. 
Хулан, еще смеясь, сказала: 
– 
У великого хана так много жен и наложниц, что он уже не 
надеется отличить девушку от женщины. 
– 
С чего взяла? – озадаченно спросил хан. 
– 
А с того, что, не сломав кость, как узнаешь, есть ли в ней мозг? 

---

– 
О, да ты зубастая, веселая меркитка! – изумился хан, засмеялся. 
Не сомневайся во мне, смелая хатун. У меня много женщин, но 
такой, как ты, нет. Останешься у меня. А ты, – хан повернулся к 
Тайр-Усуну, подумал, – а ты веди своих людей сюда. Вместе со 
мною пойдешь в мои кочевья. 
Не знал Тайр-Усун, радоваться ему или горевать. И он, и его люди 
будут живы. Но им никогда не вырваться на волю, если он 
согласится пристать к войску хана. Выходит, он предал всех: дочь, 
Тохто-беки, своих людей… 
– 
Великий хан, я не могу последовать за тобой. У нас мало коней и 
волов, нам не угнаться за твоим быстроногим войском. 
– 
Скажи, Ная, это так? 
– 
Так, хан Тэмуджин. Они довоевались… 
Хан помолчал, искоса посматривая на Тайр-Усуна, подозвал 
Джэлмэ и Боорчу. 

---

– 
Разведите его людей на сотни. Сотников поставьте над ними 
наших. И пусть идут с обозом. 
Так лишился Тайр-Усун своего владения. Не он – горластые, 
бойкие сотники хана правили его народом. Нойон лежал на тряской 
телеге, и сердце кровоточило от боли. Никакое хитроумие не 
помогло. Недаром говорят, что Тэмуджин не человек – мангус, 
сосущий людскую кровь. Оттого и рыжий… 
Дочь свою видел только издали. Скакала рядом с Тэмуджином на 
своем коне. Седло оковано серебром, чепрак украшен узорным 
шитьем и пышными шелковыми кистями. Выпуклые – его – глаза 
ничего не замечают. 
Повелительница! Поговорить с ней больше не пришлось. Хан ушел 
с войском вперед, оставив при обозе малочисленную стражу. 
И у Тайр-Усуна родилась дерзкая мысль: подговорить своих 
воинов, вырезать стражу, захватить все ценное и уйти. Воинов не 
нужно было уговаривать. У них глаза загорелись, когда поняли, 
сколько разного добра попадет в руки. 

---

В условленный день все, кто мог, стянулись в середине обоза. Под 
утро, когда сон очень крепок, Тайр-Усун подал сигнал. Оглоблями, 
железными треногами-таганами, палками – кто чем сумел запастись 
– 
его воины стали молча избивать стражников и сотников 
Тэмуджина. И уже одолели было, но шум драки был услышан, с 
того и другого конца обоза повалили конюшие, тележники, 
пастухи, стиснули меркитов со всех сторон, начали рубить 
топорами, колоть копьями… Тайр-Усун был ранен в самом начале, 
а тут еще добавили – пырнули в бок ножом. В глазах потемнело. 
Упал. По нему топтались свои и чужие, но он этого уже не слышал, 
не чувствовал.