Исай Калашников Жестокий век Гонители

Глава 2 
Едва плелись загнанные кони. Едва держался в седле Ван-хан. В 
короткой схватке с найманами его ударили мечом по голове. В 
первое мгновение ему показалось, что вылетели глаза и треснул 
череп. Но глаза остались на месте, ничего не сделалось и черепу – 
тангутский шлем с золотым гребнем спас ему жизнь. Только очень 
уж болела голова. 
Тьма душной ночи плотно обволакивала всадников. Он никого не 
видел рядом, а шум в ушах мешал и слышать, но ощущал, что сын 
все время держится рядом. Вот он притронулся рукой к его плечу, 
тихо окликнул: 

---

– 
Отец… 
– 
Что тебе? 
Сын наклонился, дыхнул в ухо: 
– 
Воины и нойоны поворачивают назад. 
Ни о чем не хотелось говорить, тяжело было даже думать. Лишь на 
короткое мгновение вспыхнула тревога, но тут же угасла, смятая 
неутихающей головной болью. Отозвался с равнодушием: 
– 
А-а, пусть… 
Навалился животом на луку седла, обнял шею коня, уткнулся 
лицом в гриву, пахнущую потом. Тук, тук – стучали копыта. Бум, 
бум – отзывалось в голове. И надо же было ставить коня на 
подковы… Он – ван, и конь у него должен быть на подковах. Он – 
Ван-хан… И убегает на подкованном коне. 

---

– 
Отец… 
– 
Ну, что опять? 
– 
Где мы остановимся? 
– 
Не досаждай мне, Сангун. 
Забытье, как влажный туман, наплывало на него, покрывало тело 
липкой испариной. Стук копыт отдалился, заглох. 
Его растормошил докучливый Нилха-Сангун. Осторожно, сжимая 
зубы, выпрямился. Они стояли в редком лесочке. Вершины 
деревьев дымились в пламени зари, были черны, как обугленные. 
Внизу, в сумраке, булькала вода. 
Кони хватали высокую сырую траву, торопливо жевали, гремя 
удилами. Кроме сына тут были и нойоны – Хулабри, Арин-тайчжи, 
Эльхутур и Алтун-Ашух. 
– 
Где воины и нукеры? 

---

– 
Ночь темна. Мы потеряли друг друга, – сказал Алтун-Ашух, 
виновато моргая глазами. 
Сын нахмурился. 
– 
Они сами хотели потерять нас. Отстали и повернули назад. Я же 
говорил тебе, отец! 
Верно, говорил. Но будь он даже здоров, ничего бы не смог 
сделать. 
Семьи и стада нукеров, воинов остались там. Эрхе-Хара не враг его 
людям, он враг ему. Сейчас Эрхе-Хара силен, а люди льнут к 
сильным и покидают слабых. Эти не могли покинуть его, слишком 
близко стояли к нему и не были уверены, что Эрхе-Хара их 
простит. 
Успокоительно булькала вода в корнях деревьев. Он сполз с седла, 
лег на траву, ощутил горячим затылком сырую прохладу земли, 
закрыл глаза. 

---

Нойоны расседлали коней, легли в отдалении. Но заснуть никто не 
мог. 
Беспокойно ворочались, разговаривали. Сначала ругали найманов. 
Держали предателя Эрхе-Хара, как заветную стрелу в колчане, и 
вот вынули на горе людям… Этот разговор был мало интересен, 
слушал его вполуха. 
Боль в голове стала тише. Он лежал расслабленный, неподвижный, 
боялся даже открыть глаза, чтобы не растревожить ее. Желанная 
дрема стала заволакивать сознание. Но что-то в разговоре нойонов 
беспокоило его, что-то новое уловил он в этом разговоре. 
– 
…плохо жили! Со всеми перессорились – с найманами и 
меркитами, тайчиутами и татарами. Никто не захочет дать 
прибежища. 
По голосу узнал Эльхутура. 
– 
Хе, плохо жили! Ссорились… Возвеличили же хана Тэмуджина, 
оделили всем, чего он хотел. Когда за нас такой великий владетель 
и воитель – что найманы со всеми тайчиутами, татарами и 
меркитами! Тьфу! 

---

Это Арин-тайчжи. Прыщеватое, нездоровое лицо, злые глаза с 
желтыми белками… Арин-тайчжи всегда чем-нибудь недоволен, 
всегда кого-нибудь осуждает. Сейчас он, похоже, добирается до 
него. Неужели никто из них не даст ему подобающего ответа? Ага, 
говорит Хулабри. Умен, отважен… 
– 
Не то беда, что у нас мало друзей, а то, что недруг Инанча-хан. 
Было же у него желание примириться с нами. Не сумели. Не 
хватило ума… 
Тоже виновного ищет. А он любил Хулабри больше других, 
доверял ему многое… 
– 
Ничего… Только бы справиться с Эрхе-Хара! Ничего… 
Голос сына. Нилха-Сангун недоговаривает, но и так понятно: все 
будет иначе, чем было. Уж он об этом позаботится. Обещание дает. 
Эх, сын… Если бы жизнь человека слагалась по его замыслам! Она 
как колченогая лошадь: в любое время, на самом ровном месте 
может споткнуться и вывалить тебя из седла. 

---

– 
Пустые ваши разговоры! Трясете прошлое, как женщины 
пыльный войлок. 
Хану спать мешаете. Он один знает, как быть и что делать. Ему все 
это не в новинку… 
Обидно, что эти слова сказал не сын, а грубоватый, не очень 
речистый Алтун-Ашух. Он всегда в стороне от других, сам по себе. 
Из-за трудного характера держал его в отдалении. Надо будет 
отличить и приблизить… 
И сразу почувствовал горечь. Не много даст это Алтун-Ашуху. Еще 
не известно, что будет с ним самим. Жизнь не один раз 
опрокидывала его на землю. В семь лет попал в плен к меркитам. 
Собирал сухие лепешки аргала, толок в деревянной ступе просо 
вместе с рабами-харачу. Выручил отец. Отбил у меркитов. А через 
пять лет попал в руки татар. Из этого плена выбрался 
самостоятельно. Подговорил пастуха, украли с ним лошадей и 
бежали. Потом борьба с нойонами-предателями и братьями-
завистниками, гибель жены, казнь Тай-Тумэра и Буха-Тумэра. 
Бегство от Эрхе-Хара и найманов. Как и сейчас. 

---

Но тогда он был молод и не четыре ворчливых нойона, а сотня 
храбрых воинов шла за ним… 
Арин-тайчжи недоволен, что помогал Тэмуджину. Не мог он не 
помочь. В Тэмуджине он видел самого себя, повторение 
собственной судьбы. Боль Тэмуджина проходила через его сердце. 
Легкой бабочкой улетела дрема. Он хотел повернуться и не 
сдержал стона. Нойоны замолчали. Сын подошел к нему, опустился 
на колени. 
– 
Не спишь, отец? Куда мы поедем? 
– 
Куда-нибудь. Оставь меня в покое. Думайте сами. 
– 
От Тэмуджина мы отрезаны. Идти к нему надо через наши 
кочевья. Нас поймают. 
Давая понять, что не слушает сына, снова закрыл глаза. Под ногами 
Нилха-Сангуна хрупнул сучок – сын ушел к нойонам. 

---

– 
К Тэмуджину можно пробиться, – сказал Хулабри. – Пойдем 
ночами, будем держаться дальше от куреней. 
– 
Не пройдем, – вздохнул Эльхутур. – Они только и ждут, чтобы 
мы туда сунулись. 
– 
И пробиваться незачем. Всем известно, Тэмуджин любит брать, 
но не любит давать. 
Опять этот зловредный Арин-тайчжи. Видно, его жилы наполнены 
не кровью, а желчью… Тэмуджин как раз единственный, на кого 
можно надеяться. Но он не пойдет к нему. И не потому, что опасно 
пересекать свои кочевья, где полно найманов и людей, готовых 
выслужиться перед новым ханом – Эрхе-Хара. Если он найдет 
приют в курене Тэмуджина, найманы и Эрхе-Хара не преминут 
попробовать достать его там. И ханство Тэмуджина рухнет, как и 
его собственное. Нет, туда ему путь отрезан. Только крайняя, 
безысходная нужда заставит его направить коня в кочевья сына 
Есугея. 
У него остается два пути – на ранний полдень, в страну Алтан-хана 
китайского, и на поздний полдень – в Белое Высокое государство 
Великого лета. Так называют свою страну любители пышности 

---

тангуты. Куда направиться? К Алтан-хану? Он, конечно, может 
помочь. Или наоборот, прикажет связать и выдать Эрхе-Хара. 
Смотря по тому, что ему выгоднее. А кто скажет, что выгодно 
Алтан-хану сегодня и что будет выгодно завтра? 
Тангутских правителей он не знает. Но там, в городе Хэйшуй,[2] 
есть община единоверцев-христиан. Купцы общины в последние 
годы, пользуясь его благосклонностью, с немалой выгодой 
торговали в кэрэитских кочевьях. У них можно переждать лихое 
время. В худшем случае. А может быть, тангутские правители 
захотят поддержать его воинами и оружием. 
Путь в земли тангутов был долог и труден. Двигались, стараясь не 
попадаться на глаза редким кочевникам. Есть было нечего. Иногда 
удавалось убить пару-другую сусликов, один раз подбили дзерена. 
И все. 
Прошли степи, перевалили горы. Здесь была уже страна тангутов. 
Сухой, раскаленный воздух обжигал лицо. Над рыжими песчаными 
увалами проплывали миражи, над головой кружились черные 
грифы. Все качалось перед воспаленными глазами Ван-хана и 
казалось сплошным миражом. Истощенные, с выпирающими 
ребрами кони шли пошатываясь, часто останавливались, и Ван-хан 

---

ногами, сжимавшими бока, чувствовал, как отчаянно колотится 
лошадиное сердце. 
Пробираясь сквозь цепкие заросли саксаула, обогнули холм с 
крутыми, оглаженными ветром склонами и увидели первое 
тангутское кочевье. Три черных плосковерхих палатки, как три 
жука на тонких ногах-растяжках, стояли на зеленой траве у хилого 
источника. Неподалеку паслись верблюды. 
Залаяли собаки, из палаток высыпали ребятишки, вышли две 
женщины, и, увидев чужих, прикрыли лица тонкими 
бесчисленными косичками, испуганно попятились. Появились 
мужчины – старик и молодой тангут, оба в войлочных шапочках с 
полями, круто загнутыми вверх. Смотрели на них настороженно, но 
без страха. Старик что-то спросил на своем языке и тут же 
повторил вопрос по-монгольски: 
– 
Не устали ли ваши кони, не хотят ли они пить? 
Ван-хан слез с седла, ступил на раскаленную землю. Огненные 
бабочки запрыгали в глазах, жуки-палатки скакнули на него… 

---

Очнулся он в палатке. Лежал на мягкой постели, укрытый 
верблюжьим одеялом. Стемнело. Перед палаткой горел огонь. 
Возле него на земле, на кучках саксауловых веток, сидели его 
нойоны и хозяева. Ужинали. Он поднялся, вышел. Подскочил сын, 
поддерживая под руку, провел к огню. 
Молодой тангут подал ему чашку с крепким чаем, забеленным 
верблюжьим молоком, подал черствую просяную лепешку. 
– 
Ты очень болен и устал, – сказал старик. – Живите у меня. Я буду 
поить тебя травами. Мой сын хороший охотник. Он убьет дзерена, 
и ты напьешься свежей крови. 
Ван-хан пролежал в палатке несколько дней. Нойоны и Нилха-
Сангун охотились на дзеренов с сыном старика. Сам старик 
безотлучно находился при нем. Он узнал, что старик с сыном, его 
женами и ребятишками все время кочует с верблюдами по окраине 
страны, часто рядом с кочевниками-монголами. У него и жена была 
монголка. Только она давно умерла. 
Старый тангут быстро поставил его на ноги. Отдохнули и кони. 
Ему хотелось поскорее попасть в Хэйшуй. Радушие старика он 
считал добрым знаком и отправлялся в неведомый город полный 

---

надежд. Ему нечем было отблагодарить доброго человека, снял с 
себя саадак с лукам и стрелами. 
– 
Прими этот маленький подарок. Приезжай в гости в мои 
владения. 
Когда отъехали от палаток, за своей спиной он услышал ворчливое: 
– 
Пригласила лиса гостей в барсучью нору. 
Будто кипятку за воротник плеснули – резко обернулся. Рябое лицо 
стало крапчатым. 
– 
Кто сказал? 
– 
Ну, я. А что, уже и говорить нельзя? – Арин-тайчжи отвернулся, 
сложил губы трубочкой, стал посвистывать. 
Он хлестнул его плетью по прыщеватой, как лицо, шее. Арин-
тайчжи отшатнулся, закрыл лицо руками – ждал второго удара. Но 
он опустил плеть. 

---

Пока достаточно и этого. 
– 
Ты можешь повернуть коня и ехать, куда тебе вздумается. Я 
никого не звал с собой. 
И вновь плыли в горячем воздухе миражи, дышала жаром земля. 
Двигались по равнине, изрезанной логами и высохшими руслами 
рек. Под копытами щелкали камни, хрустел песок. Трава была 
редкой, жесткой, колючей, она не прикрывала наготу земли, как не 
прикрывали ее и кусты тамариска и саксаула. От палящего зноя не 
было спасения. Иногда начинал дуть ветер. Он поднимал мелкую, 
невесомую пыль, забивал ею легкие, и тогда становилось нечем 
дышать. На этой равнине совсем не плохо чувствовали себя 
тангутские верблюды. Завидев путников, они поднимали маленькие 
головы на гусиных шеях, не переставая жевать колючки, 
провожали путников равнодушными взглядами или медленно, 
важно, как сановники Алтан-хана, отходили в сторону. 
Стали встречаться тангутские селения. Они прятались за 
глинобитными стенами. Домики, тоже из глины, были крыты 
грубой шерстяной тканью. 

---

Толстые стены домов и несколько слоев ткани хорошо 
предохраняли от жары. 
Тангуты были неизменно приветливы, гостеприимны. Но Ван-хан 
спешил. Если бы не уставали кони, он ехал бы днем и ночью. 
Вскоре безотрадная равнина, выжженная солнцем, с верблюдами, 
селениями-крепостями кончилась. Впереди голубело огромное 
озеро, на его берегах росли камыши, в низинах, прилегающих к 
озеру, зеленела густая трава. Здесь паслись косяки высоких 
поджарых лошадей. Вода в озере была солоноватая, теплая, над ней 
кружились крикливые чайки. Дальше путь лежал по берегу реки, 
несущей в озеро мутные, илистые воды. По обеим ее берегам 
раскинулись поля пшеницы, проса, риса. Земля была изрезана 
каналами и арыками. Все чаще попадались селения и одинокие 
домики. От одного к другому бежала широкая, торная дорога. По 
ней двигались повозки, караваны верблюдов, шли рабы с тюками 
на плечах, за ними верхом на осликах или конях – надсмотрщики с 
длинными бамбуковыми палками. 
Дорога привела прямо в Хэйшуй. Над глинобитными домами 
предместья, в большинстве небольшими, как и в селениях, 
крытыми черной тканью, высились могучие стены с зубцами, 
узкими прорезями бойниц и белоснежными ступами-субурганами 

---

на углах. Стены подавляли своей величественной, несокрушимой 
мощью. 
В дворике с чистым глинобитным полом на пестрых коврах сидели 
именитые купцы общины несториан и, горестно покачивая 
головами, слушали Ван-хана. Они были огорчены его падением и 
не очень рады, что хан, как они правильно догадались, приехал 
просить помощи. Правда, прямо об этом пока не говорили, но, 
предупреждая его просьбу, наперебой начали жаловаться на 
собственные невзгоды. Трудно стало жить христианам. Правители-
буддисты давят непосильными обложениями, забирают из рук 
выгодную торговлю, бесчестят и осмеивают, будто они какие-то 
чужеземцы. 
Раньше ничего такого не было. Страной пятьдесят лет правил 
мудрый император Жэнь-сяо. Он не притеснял инаковерующих, все 
тангуты, придерживались ли они учения Христа, Будды, 
Мухаммеда, Конфуция или Лао-цзы, были для него любимые дети. 
Но прошлой осенью великий государь почил и престол унаследовал 
его сын Чунь-ю. По наущению своей матери-китаянки, 
императрицы Ло, женщины не очень умной, но хитрой, Чунь-ю, 
дабы пополнить казну, начал разорять инаковерующих. 

---

Излив свои жалобы, купцы разошлись. Хозяин дома Фу Вэй провел 
Ван-хана во внутренние покои. Слуги принесли чай, хрустящее 
печенье, пахучий мед. Но горек был для Ван-хана чай с медом. 
– 
Не сюда мне надо было ехать! 
Фу Вэй был молод. Он еще не умел скрывать смущения. 
– 
Нам сейчас очень трудно. Мы говорим тебе правду. 
Стены дома были расписаны яркими золотыми красками, в 
причудливых бронзовых подсвечниках горели витые восковые 
свечи. На лакированных полочках поблескивал дорогой фарфор. 
Жалуются на бедность, а живут получше любого из степных ханов. 
Хозяин на вытянутых пальцах держал чашечку с чаем. По 
тангутскому обычаю голова спереди и на затылке выбрита до 
синевы, волосы оставлены только посредине, от уха до уха, но не 
заплетены в косы, как это делают степные кочевники, а зачесаны 
вверх, торчат высокой грядой. 

---

– 
Все, что вы дадите мне, Фу Вэй, возвратится к вам умноженным 
вдвое. 
– 
Мы тебе почти ничего не можем дать. А кроме всего, надо 
сначала поговорить с правителем округа Ань-цюанем. Не могу 
заранее сказать, как он тебя примет… Ань-цюань – сын младшего 
брата покойного императора и двоюродный брат нынешнего. Он 
поссорился с Чунь-ю и был отправлен сюда, на край государства. 
Свои обиды вымещает на подданных… Особенно пристрастен к 
нам, инаковерующим… Не знаю, что будет с нами, если этот 
человек надолго останется тут. 
Добиться приема у Ань-цюаня оказалось нелегко. Фу Вэй 
возвращался вечерами домой в великом смущении, неумело 
оправдывался. Ань-цюань на охоте… Ань-цюань занят 
государственными делами… 
Дом Фу Вэя был в предместье. Ван-хан вместе с сыном и нойонами, 
переодетые в тангутское платье, ходили в крепость. За могучими 
стенами, как определил Ван-хан на глаз, толщиной в три-четыре 
алдана[3] и высотой в пять-шесть алданов – тесно стояли 
глинобитные домики, крытые шерстяной тканью. Над ними 
поднимались маленькие дома-кумирни. Они были крыты красной 
черепицей. Внутри кумирен сияли позолотой жертвенные чаши и 

---

изваяния божеств с хрустальными глазами, на стенах висели 
полотна с изображением все тех же божеств. Они сидели величаво-
спокойные, в сиянии нежно-голубых и розовых красок, 
равнодушно взирали на монахов в широких одеяниях, 
перебирающих сухими пальцами костяшки четок. 
Самым большим зданием Хэйшуя был дом правителя. Горделиво 
загибались углы ажурной черепичной крыши. С них свешивались 
колокольчики. От малейшего дуновения ветра они позванивали. 
Дом стоял в углу крепости. От него на крепостную стену вела 
лестница. Перед красными расписными дверями в две створки 
всегда толпились чиновники в головных повязках и коричневых 
или темно-красных халатах с дощечками для записей на поясах, 
военные в золоченых или лакированных шлемах, подпоясанные 
узкими серебряными или широкими шелковыми поясами. По цвету 
одежды, по поясам и головным уборам легко было отличить не 
только военных от чиновников, но и установить звание, степень 
каждого. Люди неслужилые, независимо от состояния, если они не 
принадлежали к знати, носили черную одежду, знатные ходили в 
зеленой. 
Вникая в хитроумное устройство государства, где для удобства 
правителей все так четко определено и разграничено, Ван-хан 
временами забывал свои горести настолько, что начинал 
прикидывать – нельзя ли кое-что перенять для своего ханства? Но 

---

стоило глянуть на пасмурные лица нойонов, и все эти думы таяли, 
будто льдинки в кипятке. После того как он проучил Арин-тайчжи, 
нойоны не отваживались говорить вслух о своих мыслях, но он 
догадывался, что ничего хорошего они о нем не думают. 
Фу Вэю после долгих хлопот удалось-таки протолкать его на прием 
к Ань-цюаню. Стоило это ему немалых усилий и затрат, о чем он, 
конечно, не счел нужным умалчивать. 
И вот перед ним распахнули двустворчатые двери… 
Правитель округа и двоюродный брат императора оказался совсем 
молодым человеком. Он сидел на подушках, подвернув под себя 
ноги, как бурхан на полотнах кумирен, двое слуг держали над его 
головой шелковый зонт с пышными кистями. Углы властного рта 
были капризно опущены, круглые коричневые глаза смотрели на 
хана с любопытством. 
Фу Вэй в своем черном одеянии среди цветных халатов 
приближенных правителя был как галка в табуне фазанов. Он 
отвесил три глубоких поклона Ань-цюаню и отошел в сторону, 
словно бы уступая место Ван-хану. В глазах правителя появилась 
ленивая поволока – взгляд камышового кота – манула, увидевшего 

---

добычу перед своим носом. Он ждал, когда Ван-хан поклонится 
ему. Но Ван-хан только выше вздернул седую голову и вцепился 
руками в пояс. 
– 
Ты хан кэрэитов? – словно бы удивился Ань-цюань. 
– 
Да. Я хан кэрэитов и ван государства Алтан-хана. 
– 
Счастлив видеть такого высокого гостя! – Ань-цюань улыбнулся, 
свежо блеснули белые зубы. – Я еще никогда не видел владетеля 
людей, живущих в войлочных юртах. Это правда, что у вас совсем 
нет домов из глины и городов? 
– 
Мы кочевники, и нам не нужны дома, которые нельзя перевезти 
на телеге. 
– 
Где вы укрываетесь, когда нападает враг? 
– 
От врагов мы не укрываемся, а встречаем лицом к лицу. 
– 
О, вы храбрые люди! Что вас привело в наше государство? 

---

Ань-цюань, конечно, все знал, но ему, кажется, очень хотелось 
послушать, как будет об этом рассказывать гордый хан. Он что-то 
сказал своим приближенным, и те дружно засмеялись. А Ван-хан 
подумал, что слишком большая власть делает человека 
бесчувственным. Хмурясь, коротко, скупо рассказал о своих бедах. 
– 
Выходит, все твое ханство при тебе? – Ань-цюань показал на 
нойонов, сочувственно покачал головой. – Я бы даже усомнился, 
что ты хан, но купец, что переводит наш разговор, подтвердил твои 
слова. Мне жаль тебя, хан. 
Однако ты должен понять, что мы не пошлем своих воинов 
отвоевывать тебе ханство. 
– 
Так думаешь ты? А что на это скажет император? 
Говорить так ему не следовало. Ленивая поволока исчезла из 
круглых глаз Ань-цюаня, его усмешка стала недоброй. 
– 
Волею императора тут правлю я! 

---

– 
Разве вам невыгодно иметь друзей в сопредельных землях? 
– 
Что выгодно, что нет, мы знаем сами. И не будем говорить об 
этом! Я могу принять тебя и твоих людей на службу. Ты получишь 
звание туаньляньши – начальствующего отрядом. Станешь 
обладателем… Что у нас дают туаньляньши? 
Один из чиновников с готовностью перечислил: 
– 
Одну лошадь и пять верблюдов. Обоюдоострый меч, лук и 
пятьсот стрел к нему. Знамя и барабан. Железный крюк для 
подъема на крепостные стены и веревки к нему. Заступ и топор. 
Шатер и шерстяной плащ. Все. 
– 
Не так уж мало для того, кто ничего не имеет. А? Твоим людям и 
твоему сыну я дам звание чуть меньше – цыши. Что получает 
цыши? 
– 
Одного верблюда. Лук и триста стрел. Одну легкую палатку. 
– 
Тоже немало… 

---

Ань-цюань забавлялся. У Фу Вэя было несчастное лицо. Ван-хан 
страшился повернуться и посмотреть в глаза своим нойонам. 
Великий боже, за что же унижение? 
Ань-цюань не унимался: 
– 
Вы храбрые люди и не всегда будете терпеть поражение. 
Побеждая врагов, вы обогатите себя. Что у нас получают 
победители этого ранга? 
Чиновник снова начал перечислять: 
– 
Чашу золотую стоимостью в тридцать лан серебра. Одежду от 
шапки до сапог. Пояс с семью украшениями на пять лан серебра. 
Чаю пятьдесят мер. 
Шелку пятьдесят штук. И повышение в звании на один ранг. 
– 
Видите, мы щедро награждаем победителей. Но и сурово 
наказываем провинившихся. Перечислите наказания. 

---

– 
За утерю знамени и барабана – битье палками. За отступление без 
повеления – клеймение лица. За допущение гибели старшего 
военачальника смертная казнь. 
– 
Разве это не справедливо? Везде и всюду, хан, – Ань-цюань 
назидательно поднял палец, – победителю слава и награда, 
терпящему поражение – позор и наказание. Или у вас иначе? 
Вечером в доме Фу Вэя собрались купцы. Говорили не столько с 
Ван-ханом, сколько между собой. Но из того малого, что было 
сказано ему, понял: купцы считают, что он навлек на них еще одну 
беду и желают, чтобы поскорее оставил их. Он не стал спорить – 
что выспоришь! Утром заседлали коней. Сердобольный Фу Вэй 
набил седельные сумы едой. 
В последний раз оглянулся на неприветливый Хэйшуй. Лучи 
солнца высекали огонь из золоченых верхушек субурганов, 
надменно высились стены крепости, и длинная, густая тень 
ложилась на долины предместья. Когда живешь за такими стенами, 
что тебе хан без ханства! 
Снова звенела под копытами каменистая пустыня и горячий воздух 
иссушал тело. По дороге украли из табуна по две заводных лошади. 

---

Земли тангутов пересекли вдвое быстрее. А что дальше? Что? 
Возвращаться в свои кочевья нельзя. Куда же направиться? В 
стороне заката лежат владения кара-киданьского гурхана Чжулуху. 
Там тоже много христиан. 
Основал государство кара-киданей родственник последнего 
императора династии Ляо Елюй Даши. Когда чжурчжэни 
разгромили «железную» империю, молодой Елюй Даши, ученый, 
знаток древней китайской поэзии, храбрый воин, увел на запад 
сорок тысяч воинов, обосновался в Джунгарии, подчинил себе 
раздробленные племена, покорил крепости Кашгар и Хотан. 
Мусульмане встревожились. Махмуд-хан, правитель Самарканда, 
собрал большое войско. Но счастье сопутствовало не ему, а Елюй 
Даши. Под Ходжентом Махмуд-хан был разбит наголову. 
После этого мусульманские владетели много раз пытались 
вытеснить пришельца, но ничего не добились. Им пришлось 
смириться с властью гурхана и уплачивать ему дань. 
Гурхан Чжулуху был внуком прославленного Елюй Даши. Ван-хан 
понимал: он для такого великого владетеля – ничтожество. Но Ван-
хан знал, что кара-кидане не могут ужиться в мире и дружбе с 
найманами. Может быть, ради того, чтобы досадить своим старым 
противникам, гурхан Джулуху окажет ему помощь и поддержку? 

---

На пригорке, обдуваемом ветром, стояли шатры. Полоскались 
шелковые полотнища знамен. Охотничья ставка гурхана Чжулуху 
была похожа на воинский стан. Маленький человек с округлым, 
добродушным лицом передал сокольничьему кречета, скатился с 
лошади, положил мягкую руку на плечо Ван-хана. 
– 
Ты доволен охотой? 
– 
Да, мне было интересно. – Ван-хан вздохнул. 
Уж много дней он мотался по степям следом за Чжулуху. Днем 
охотились с кречетами на птицу, вечером пили вино и услаждали 
слух музыкой. Однако стоило Ван-хану заикнуться о деле, Чжулуху 
махал короткими руками. 
– 
Потом, потом… – Смеялся: 
– 
От дел я бегу из дворца. А дела бегут за мной. Пощади меня, хан! 

---

Чжулуху любил вино, музыку и охоту. Все остальное отметал от 
себя. Но Ван-хан не мог бесконечно предаваться вместе с ним 
удовольствиям – до того ли? 
– 
Выслушай меня, великий гурхан… 
– 
Потом… 
– 
Я не могу больше ждать. 
– 
А что тебе нужно? 
– 
Разбить найманов. 
– 
Так бы сразу и сказал. Найманы нам надоели. Беспокойные люди. 
Танигу, Махмуд-Бай, мы должны помочь этому хорошему 
человеку. Надо поколотить Инанча-хана. 

---

– 
Государь, мы в прошлом году условились с ними о мире. 
Чернобородый Махмуд-Бай склонил перед гурханом голову в 
чалме, приложил к груди руки. 
– 
Какая досада! – всплеснул руками гурхан. – И ничего нельзя 
сделать? 
– 
Нет, государь, – сказал Танигу, недобро глянул на Ван-хана 
узкими глазами. – У нас хватает врагов и на западе. Мы сами 
просили мира с найманами. 
– 
Ну, раз нельзя… Видишь, хан, я ничего не могу сделать. – Гурхан 
Чжулуху был огорчен. – Но не горюй. Потом, может быть, что-то и 
получится. 
Хочешь, я подарю тебе своего кречета? Лучшего кречета нет в 
моем государстве. Ну, не хмурься, хан. Идем в шатер, вино 
отогреет твою душу. 
Часто перебирая короткими ногами, Чжулуху покатился в шатер. 

---