Исай Калашников Жестокий век Гонители

Глава 12 
Хан ехал верхом по дороге, идущей круто в гору. Копыта коня 
скрежетали по голым камням. Влево, в нескольких шагах, темнел 
провал пропасти. Кругом вздымались горы с зубчатыми 
вершинами, кое-где белели снежные шапки. К склонам прилипли 
серые клочья облаков. По хребту змеей извивалась Великая стена, 
выложенная из камня, в тускло-зеленых пятнах лишаев. Над стеной 
возвышались четырехугольные башни из кирпича. Стена подавляла 
своими размерами, своей несокрушимостью. Но ни стена, ни кручи 
гор не смогли защитить владетелей этой земли. Возносили себя до 
неба, давили своим величием, пугали многолюдием, а пришел – и 
обидно стало за свои прежние страхи. Богатства, легкая жизнь 

---

лишили здешних владетелей удали и отваги, сделали дряблыми, 
неповоротливыми. 
Война продолжается больше года. Он взял десятки городов. 
Отступить пришлось лишь однажды. Под Датуном вражеский 
лучник достал его стрелой. 
Хан отошел в степи, залечил рану, дал отдохнуть войнам и вот 
возвращается снова. Вновь его воины берут оставленные города, 
продвигаются все дальше на юг, к Чжунду. А в степь тянутся обозы 
с отнятым добром, вселяя в сердца воинов радость. 
Спустился в узкую долину. Здесь, у небольшой крепости, 
запиравшей горный проход и кинутой воинами императора при 
одном слухе о его приближении, была его ставка. На склонах гор, 
покрытых тощей травой, паслись расседланные кони, горели огни. 
У крепости были установлены метательные орудия. Воины учились 
сокрушать стены, разбивать ворота вражеских городов. Тяжелые 
валуны с грохотом обрушивались на крепость. 
Брызгами разлеталась каменная и кирпичная крошка. Джучи, 
потный, грязный, в изодранном халате, помогал воинам взваливать 

---

камни на распяленные ремни орудий. Хан остановил коня, 
подозвал сына к себе. 
– 
Джучи, твое ли дело ворочать камни? 
– 
Ты повелел мне познать науку сокрушения… Я это и делаю. 
Всем своим видом сын выражал смирение, и хан нахмурился, но 
ничего не сказал, тронул коня. Оглянулся. Джучи стоял на прежнем 
месте, смотрел ему вслед, закусив губу, и он утвердился в мысли, 
что за чрезмерной покорностью сына кроется несогласие с ним. 
Упрямым становится. В прошлом году сыновья воевали 
самостоятельно и порадовали его разумностью. Они за короткое 
время взяли шесть округов – владений Алтан-хана. Младший, 
Тулуй, многих удивил своей храбростью. С мечом в руке он 
поднимался на стены крепостей, увлекая за собой воинов. Чагадай 
обнаружил другие способности. 
Он держал воинов и нойонов в великой строгости, от всех требовал 
неукоснительного следования ханским установлениям, не упускал 
и самого малого небрежения, его побаивались все. Угэдэй, 
напротив, привлекал к себе людей незлобивостью, он любил 
пировать с друзьями, любил раздаривать захваченные богатства. А 

---

вот Джучи… Он, как и Тулуй, мог взойти на стену крепости, 
занятой врагом, но делал это только в крайнем случае. Сражения не 
увлекали его, не зажигали в глазах огонь отваги, грохот боевых 
барабанов не заставлял сильнее колотиться сердце. В захваченных 
городах он разыскивал людей, сведущих в разных науках, заставлял 
перелагать на монгольский язык книги, слушал не уставая рассказы 
о прежних царствах, об устроении мира, о поучениях древних 
мудрецов. Пустопорожние речи ученых людей делали его 
мягкосердным, где только мог, он щадил покоренных, не позволял 
воинам брать добычу безоглядно. Опасный дух миролюбия мог 
сделать сына подобным воинам Алтан-хана. И Чингисхан повелел 
разогнать собранных Джучи мудрецов-книжников. Сын взмолился: 
– 
Не лишай меня радости познания, отец! 
– 
Прошлое этой земли не стоит того, чтобы о нем знали. Кто из тех 
или нынешних владетелей может сравниться в величии с нами? 
– 
Есть, отец, истины, знать которые радость. Книги – хранилище 
познанного… 
– 
Зачем хранить то, что ничего не стоит? Эти истины не помогают 
им сохранить ни городов, ни самих книг, ни своей жизни. Они 

---

только усыпляют ум и вносят в душу смуту. Ты хочешь познаний – 
познавай. Но познавай науку, помогающую одолеть сильного, 
уничтожить могущественного. Собери людей, сведущих в 
хитростях разрушения крепостей. Учись сам и учи возле себя 
других. 
Сын ушел от него обиженным. Однако повеление исполнил как 
надо. 
Возится с разными стенобитными устройствами, а их в этой стране 
понапридумывали множество, всюду ищет сведущих людей, и это 
дает большую пользу. Но обиду свою не забыл. Ворочает камни, 
делает другую черную работу, будто его принудили к этому, как 
раба. Досадить хочет… 
Поехал к своей юрте. Она стояла на зеленом пригорке. Сейчас 
разденется, передохнет, потом примет гонцов и нойонов. А вечером 
нежноголосые юные китаянки усладят его слух песнями. Одну из 
них он оставит у себя. Они в любви нежны, как их песни… Правда, 
женщины уже не горячат его кровь. Доступное его всегда 
привлекало меньше, чем труднодоступное. 

---

Кешиктены помогли ему слезть с лошади. Из юрты, улыбаясь, 
вышла Хулан, держа за руку сына Кулкана. Он озадаченно 
хмыкнул. Хулан осталась вместе с другими женами в степях… 
– 
Ты почему здесь? 
– 
Приехала. 
– 
Ну-ну… – Поднял на руки сына, пощекотал его жесткими усами – 
и тот задрыгал ногами, плаксиво сморщился, – передал на руки 
Хулан. Приехала. А позволения спросила? 
– 
Кто хочет видеть небо, тот поднимает голову, не спрашивая 
позволения. Для нас с сыном ты и небо, и солнце. 
Он зашел в юрту, покосился на войлок, цветастое шелковое одеяло. 
Хулан тут, отдохнуть не придется. Она вошла следом, сказала 
кешиктенам: 
– 
Никого не пускайте. Хан хочет отдохнуть. 

---

Удивительно, что она угадывала его желания почти всегда, но 
всегда же старалась их подчинить своим. И поэтому быстро 
утомляла его, ее неукротимое своевольство становилось тягостным. 
– 
Вижу, встреча со мной тебя не радует? 
– 
Здесь, Хулан, война. Детям и женщинам от нее лучше держаться 
подальше. 
– 
Ты все время на войне, и твои жены должны сидеть, как старые 
вороны в гнезде. 
– 
Они велели тебе сказать это? 
– 
Они так думают, но сказать никогда не посмеют. Что жены для 
тебя! 
Каждый день в твою постель кидают свежую девчонку. Но не 
бойся, мешать тебе не буду. Не о себе, о сыне мои заботы. И тебе не 
мешало бы думать о нем чуть больше. Сколько жен, а, кроме Борте, 
одна я родила тебе сына. 

---

Мальчик держался за полу халата матери, сосал палец. На нем был 
шелковый халатик, на серебряном поясе висел маленький нож, из-
под расшитой войлочной шапки на виски падали косички с 
тяжелыми лентами. Ничего не скажешь, Хулан заботливая мать… 
– 
Кулкан, сынок, иди сюда. 
Сын спрятался за спину матери. 
– 
Вот, видишь, видишь! Старшие дети, наверное, не пугались тебя. 
Хулан обличала его, уперев руки в бока. 
– 
Ничего, привыкнет… 
– 
Как привыкнет, если растет сиротой! А твоя старшая жена 
ненавидит меня. За то, что сына родила, и за то, что я меркитка. А 
сын наполовину меркит… 
Он понимал, что она говорит о Кулкане, но за этим чудился намек 
на Джучи. Помрачнел, сел у порога, сопя, начал стягивать с 
разопревших ног гутулы. 

---

– 
Тут я не буду разбирать ваши споры. Ты зря приехала. 
На этот раз Хулан ничего не сказала. Снова догадалась, что дальше 
с ним так говорить нельзя. Позвала своего баурчи, и он принес 
баранину, сваренную с рисом, сладкое вино в глиняном кувшине с 
запотевшими боками, для Кулкана медовые лепешки. Она сама 
наполнила чаши вином. 
– 
Выпей. Это снимет усталость и охладит тебя. И не сердись на 
меня, повелитель мой. Нет у меня ни родичей, ни близких – один 
ты. – Хулан кротко улыбнулась, легонько притронулась к его 
руке. – Я хочу быть с тобой рядом и оберегать тебя. 
Вино и ее кротость расслабили его, раздражение ушло. И ему уже 
казалось, что Хулан сделала правильно, кинув все и приехав сюда, 
что она ему нужна больше, чем любой из тысяч и тысяч его людей, 
больше, чем любой нойон, чем сладкоголосые певуньи-китаянки. 
Но Хулан не умела долго оставаться одинокой, тем более такой 
смиренницей. От вина щеки разгорелись, во влажных глазах 
появился зовущий блеск, голос стал мягко-воркующим. Она стала 
выпроваживать сына из юрты: 

---

– 
Иди, поиграй с твоими служанками. 
Хан подумал, что, если дать ей волю, напрасно будут ждать сегодня 
гонцы и нойоны, у него не останется для них ни времени, ни сил, 
сказал, усмехаясь: 
– 
Не старайся. На войне прежде всего дело. Люди ждут. 
Думал, что она снова начнет дерзить и упрекать. Но Хулан 
обхватила его руку горячими ладонями, проговорила, жалея: 
– 
Стареешь, мой повелитель. 
– 
И ты не молодеешь… 
– 
Мне – рано. Только в полную силу вошла. Хасар недавно увидел 
и удивился. «Какая, говорит, славная женщина из тебя получилась, 
Хулан». А уж он в женщинах толк понимает! 

---

Она поддразнивала его, и он хорошо понимал это, а все же ощутил 
легкий укол в сердце. Принижающая его ревность взбудоражила, 
повлекла к жене. Ему уже не хотелось ее отпускать. Но пересилил 
себя, сухо сказал: 
– 
Иди. Мне надлежит заняться делом. 
– 
Вечером жду тебя в своей юрте. Придешь? 
Выпроводив ее, сразу же позвал Боорчу. 
– 
Много ли дел на сегодня, друг Боорчу? 
– 
Кое-что есть. К тебе просятся монахи. С жалобой. Сотник-кидань, 
перебежавший в прошлом году, – с просьбой. Сотник храбрый, 
неглупый. 
Женщина… Этой не знаю, что нужно. Не успел расспросить. Если 
пожелаешь, этими займусь я, а к тебе впущу гонцов от Мухали, 
Джэбэ и Елюй Люгэ. 

---

– 
Хорошие ли вести привезли гонцы? 
– 
Хорошие, хан. 
– 
Тогда подождут. Давай сюда жалобщиков и просителей. – Перед 
глазами все еще стояла Хулан, и он спросил, лукаво посмеиваясь: 
– 
Женщина молодая? 
Тебе ею хочется заняться? С нее и начнем. Потом посмотрим… 
Бросив взгляд на женщину, он насупился. Она была не старая, но 
лицо посерело от усталости или горя, глаза потухли. От такой 
ничего интересного не получишь. Распустит слезы – и все. 
Переводчик, онгут с сонно-равнодушным лицом, безучастно ждал, 
когда она заговорит. Боорчу присел к столику, отломил от медовой 
лепешки, не доеденной сыном, кусочек, бросил в рот. 
– 
Моего мужа захватили твои воины, – тихо сказала женщина и 
замолчала. – Отпустите его. 

---

– 
Многих мужей захватили мои воины. Что будет, если придут все 
ко мне и станут просить? 
– 
Он не как все. Такой человек рождается один на сто тысяч! – 
Голос ее отвердел. 
– 
Твой муж известен многим людям? Что же он сделал такого? Чем 
прославился? 
– 
Мой муж слагает песни, прославляя людей. 
– 
А-а… Он прославляет тех, кто бежит сегодня от моих воинов, кто 
не умел разумно жить и не умеет достойно умереть. Настоящим 
делом занимался твой муж. Потому горька его участь. – И 
проворчал: 
– 
Один на сто тысяч… 
Таких дураков на каждую тысячу сотня. 

---

Переводчик, видимо, перевел и это. Женщина вскинулась, 
заговорила быстро-быстро: 
– 
О нет, нет? Он – редкий человек. Словом он врачевал горе, вселял 
в сердце надежду, учил доброте, прямоте, честности. Он должен 
жить! Спаси его, и будущие поколения благословят твое имя! 
– 
А это и вовсе глупость. Мое имя прославлено будет не такими вот 
пустяками. Где взяли твоего мужа? 
– 
Вместе с другими мужчинами он ушел в горы. Его захватили три 
дня назад. 
– 
Боорчу, не с теми ли он был, которые нападали на обозы, на 
отбившихся всадников? 
Боорчу расспросил женщину, где был захвачен ее муж, подтвердил: 
– 
С теми. 
– 
Зачем же ты пришла?! Он убивал моих воинов. Он враг! 

---

– 
Великий хан, за свою жизнь он не убил и курицы. Яви милость, 
великий хан, не губи человека, чья жизнь была страданием за 
других. Спаси его! Заклинаю тебя твоими предками! Возьмите в 
обмен мою ничтожную жизнь! 
Убейте меня, сделайте рабой, но отпустите, его! 
Всем телом женщина подалась вперед, преобразилась, глаза ее сухо 
заблестели, голос звучал исступленно. Слова страстной мольбы 
стали понятны и без перевода. Он смотрел на нее и думал о Хулан – 
сможет ли она вот так же безоглядно и бестрепетно отдать за него 
свою жизнь? Наверное, сможет… 
И эта утешительная мысль расслабила его. Он взглянул на Боорчу 
вопрошающе. 
– 
Спасать уже некого, хан. Все убиты. 
Переводчик передал женщине его слова. Пошатываясь, она вышла 
из юрты. 

---

В душе хана тут же угасло мимолетное сожаление. Он облегченно 
вздохнул. Не пришлось лишний раз переступать через собственное 
установление. Милость к врагу пагубна… 
Почти с такой же, как у женщины, просьбой пришел и сотник-
кидань. 
Вчера воины хана обложили небольшой городок, где сотник 
родился и где до сих пор живут родители. Не будет ли хан так 
великодушен, не повелит ли не грабить город и не убивать его 
жителей. 
– 
Мы зачем сюда пришли? Раздавать милости? Один припадает к 
ногам смилуйся, другой – смилуйся. Друг Боорчу, гони подобных 
просителей в шею! 
– 
Это можно, хан, – сказал Боорчу. – Однако город еще только 
обложили… 
– 
Понятно, друг Боорчу. Ну, что же, сотник, дарую твоему городу 
жизнь. Но ты сам должен привести его к покорности. Если падет 
хотя бы один мой воин, пощады не будет никому. 

---

Сотник ушел, в смущении царапая затылок. 
– 
Монахи тоже будут просить защиты? 
– 
Не совсем, хан. Но их ты послушай. Забавные люди. 
Монахов было двое. Оба в стоптанной обуви, в широченных 
халатах из грубого холста, подпоясанных под грудью веревками, с 
суковатыми палками в руках. 
– 
На кого жалуетесь? 
Монах постарше, сгорбленный, худой, с лиловой бородавкой на 
носу, заговорил глухим голосом: 
– 
Мы никогда ни на кого не жалуемся, ни у кого ничего не просим. 
Но твои воины просят у нас драгоценностей, ищут серебро и 
золото. Мы не стяжаем богатств, зачем же мучиться вам и 
тревожить покой старцев, познающих дао – путь всего сущего? 

---

– 
Что это за дао и что оно дает людям? 
– 
Дао – начало всех начал и предопределенность всех изменений. 
Несчастья бывают оттого, что люди по незнанию или недомыслию 
начинают ломать предопределенность. 
– 
У вас дао, у нас воля неба. У нас все понятно, а у вас слова 
затемняют смысл. 
Монахи пошептались, и старший сказал: 
– 
Вы не все поняли. Попробуем объяснить проще. По учению 
великого Лао-цзы, все в мире подвержено изменениям. Одно 
набирает силы, другое ослабевает, одно создается, другое 
разрушается, одно увеличивается, другое уменьшается. Несходное 
нераздельно, как две стороны одной монеты. Не бывает длинного, 
если нет короткого, не бывает высокого, если нет низкого, не 
бывает трудного, если нет легкого, не бывает добра, если нет зла. 

---

«Что ж, замечено верно, – подумал он. – К этому можно добавить 
многое. Не бывает радости, если нет огорчения, не бывает покоя, 
если нет тревог…» 
– 
Что же дальше? 
– 
Ни один цветок не может цвести вечно. За расцветом следует 
увядание. Из двух несходностей одна сменяет другую. На беде 
покоится счастье, счастье порождает беду. 
Смутен был смысл этих слов, что-то казалось верным, но что-то и 
настораживало. Нетерпеливо поторопил: 
– 
Говорите короче и проще, проще!.. 
Старый монах улыбнулся, показав широкие желтые зубы. 
– 
Великий государь хочет разом познать то, на что уходит 
человеческая жизнь… Коротко будет так. Человек упал с лошади, 
сломал руку. Это беда. 

---

Но он будет после этого ездить на коне осмотрительно, станет 
опасаться новых несчастий, научится быть неторопливым, и ему 
при размышлении откроется суть его дела. Осторожность и 
осмотрительность предохранят человека от напастей, и он 
проживет долгую жизнь. Понимание своих дел приведет к 
знатности и богатству. В долголетии и богатстве – счастье. А 
источник его – беда. Но и счастье, как говорили, рождает беду. 
Достигнув предела богатства и знатности, человек начинает 
забывать о рассудительности, его одолевает гордыня, он перестает 
вникать в дела и разоряется. Нищета ведет за собой болезни, а 
болезни сокращают жизнь. 
Ранняя смерть – великая беда. Но произошла она оттого, что 
человек был счастлив. 
– 
Ну а можно ли избежать бед и напастей? 
– 
Наше великое учение гласит: хочешь чего-то добиться – не рвись 
к желанному, иначе только достигнутое обернется своей противной 
стороной. 

---

Начинай с того, чего не хочешь, и оно само по себе перейдет в свою 
несходность, и тогда достигнешь желаемого. Другими словами, 
если хочешь что-то взять – отдай. 
– 
Я понял ваше учение, и оно мне по душе. Ваш Алтан-хан 
разбогател сверх всякой меры, и на его благополучии взросла беда. 
Пусть все отдаст мне и снова станет счастливым! – Неприметно, 
про себя, усмехнулся. – Я же все делаю по вашему учению. Начал с 
того, чего не хочу. Желая покоя и мира, веду войну. Боорчу, доведи 
до всех: монастырей не разорять, служителей богов и духов не 
трогать и дани с них не требовать. Молитесь, мудрые, за меня. 
Подумал, что, возможно, зря разогнал мудрецов Джучи. Должно 
быть, и в их рассуждениях было немало интересного. Правда, сама 
по себе любая мудрость – лошадь без узды, может увезти совсем не 
туда, куда хотел бы уехать… Особенно если своего умишка не 
много. 
Стало смеркаться, и слуги принесли светильники. В двери 
заглянула Хулан, видимо, хотела напомнить, что ждет его. Но он 
разговаривал с гонцами, и жена ушла, ничего не сказав. 

---

Вести от Мухали и Джэбэ были и впрямь хорошие. Мухали почти 
без потерь взял два города. Потери, конечно, были. Погибло немало 
перебежчиков, но они – не в счет. Одни гибнут, другие приходят. 
Важно сохранить своих воинов. Кривоногий, невидный из себя, 
совсем не багатур, его Мухали все больше выделяется среди других 
нойонов. Это он первым стал принимать к себе людей Алтан-хана – 
сотников и тысячников. Не отбирал у них ни оружия, ни воинов. 
Пришел – служи. Хан относился к этому неодобрительно. 
Предатели, они и есть предатели. Мухали думал иначе. 
Переметнувшиеся сотни и тысячи он кидал на стены городов, 
заставляя обагрять руки кровью своих же соплеменников, и путь 
назад им был заказан… 
От Джэбэ пришла вовсе радостная весть: Восточная столица Алтан-
хана в его руках. Джэбэ долго сидел под этим большим и хорошо 
укрепленным городом. Все его попытки овладеть стенами были 
отбиты. И он схитрил. 
Снялся, ушел. На радостях жители Восточной столицы устроили 
празднество, распахнули ворота. А Джэбэ воротился. Дав воинам 
по несколько заводных лошадей, он за одну ночь пробежал 
расстояние в два дневных перехода и легко взял город. Молодец 
Джэбэ! 

---

Елюй Люгэ тоже хорошо укрепился. Он прислал подарки и 
смиренно просил позволения владеть Ляодуном, именуясь впредь 
ваном государства Ляо. С этим потомком киданьских императоров 
недавно свиделся. Умен, хитер, ловок. 
Заранее ко всему приготовился и разом отхватил от владений 
Алтан-хана огромный кусок. И тем хорошо помог ему, хану. Но с 
таким человеком надо быть всегда настороже. Сегодня он хочет 
стать ваном Ляо, завтра замыслит сесть на место Алтан-хана… Как 
быть с ним? Легче всего отказать. Но это будет неразумно. За свое 
владение Елюй Люгэ будет драться злее, и кидане, какие еще 
служат Алтан-хану, скорее покинут своего господина. Как говорил 
этот старец с бородавкой? «Хочешь что-то взять – отдай». 
– 
Друг Боорчу, скажешь завтра Шихи-Хутагу, пусть заготовит 
грамоту на титул вана. И чтобы все было как это в обычае Алтан-
хана – разные величавые слова, тамгой подтвержденные. А Елюй 
Люгэ пусть пришлет сюда своего сына. Так будет спокойнее. 
– 
А не лучше ли послать к этому вану кого-то из нойонов 
соправителем? 

---

– 
Что ж, ты придумал неплохо. Подбери человека… И как думаешь, 
не пора ли нам двинуться поближе к Чжунду? 
Все дела были свершены. Он чувствовал себя умиротворенным и 
немного вялым от усталости. Но Хулан сейчас всю усталость 
сгонит… 
– 
Да, Боорчу, заготовьте завтра повеление моему брату Хасару. 
Быть ему во главе тумена под началом Мухали. Довольно ему 
бездельничать. 
– 
А не приставить ли его к вану? 
– 
Что ты! Не выйдет из Хасара соправителя. Через три дня 
раздерется с Елюй Люгэ, и все нам испортит. 
Они вышли из юрты. Кругом горели огни. И как огни воинского 
стана, мерцали звезды. Казалось, вся вселенная – его. Стоит сказать 
слово, взмахнуть рукой – все огни погаснут и ночь наполнится 
топотом копыт. 

---