Бедные люди

Августа 2-го 
Милостивый государь, Макар Алексеевич! 
Не беспокойтесь ни об чем; даст господь бог, все уладится. Федора достала и себе и 
мне кучу работы, и мы превесело принялись за дело; может быть, и все поправим. 
Подозревает она, что все мои последние неприятности не чужды Анны Федоровны; но 
теперь мне все равно. Мне сегодня как-то необыкновенно весело. Вы хотите занимать 

---

Федор Михайлович Достоевский : Бедные люди 
41 
деньги, — сохрани вас господи! после не оберетесь беды, когда отдавать будет нужно. 
Лучше живите-ка с нами покороче, приходите к нам почаще и не обращайте внимания на 
вашу хозяйку. Что же касается до остальных врагов и недоброжелателей ваших, то я уверена, 
что вы мучаетесь напрасными сомнениями, Макар Алексеевич! Смотрите, ведь я вам 
говорила прошедший раз, что у вас слог чрезвычайно неровный. Ну, прощайте, до свидания. 
Жду вас непременно к себе. 
Ваша 
В. Д. 
Августа 3-го 
Ангельчик мой, Варвара Алексеевна! 
Спешу вам сообщить, жизненочек вы мой, что у меня надежды родились кое-какие. Да 
позвольте, дочечка вы моя, — пишете, ангельчик, чтоб мне займов не делать? Голубчик вы 
мой, невозможно без них; уж и мне-то худо, да и с вами-то, чего доброго, что-нибудь вдруг 
да не так! ведь вы слабенькие; так вот я к тому и пишу, что заняться непременно нужно. Ну, 
так я и продолжаю. 
Замечу вам, Варвара Алексеевна, что в присутствии я сижу рядом с Емельяном 
Ивановичем. Это не с тем Емельяном, которого вы знаете. Этот, так же как и я, титулярный 
советник, и мы с ним во всем нашем ведомстве чуть ли не самые старые, коренные 
служивые. Он добрая душа, бескорыстная душа, да неразговорчивый такой и всегда 
настоящим медведем смотрит. Зато деловой, перо у него — чистый английский почерк, и 
если уж всю правду сказать, то не хуже меня пишет, — достойный человек! Коротко мы с 
ним никогда не сходились, а так только, по обычаю, прощайте да здравствуйте; да если 
подчас мне ножичек надобился, то, случалось, попрошу — дескать, дайте, Емельян 
Иванович, ножичка, одним словом, было только то, что общежитием требуется. Вот он и 
говорит мне сегодня: Макар Алексеевич, что, дескать, вы так призадумались? Я вижу, что 
добра желает мне человек, да и открылся ему — дескать, так и так, Емельян Иванович, то 
есть всего не сказал, да и, боже сохрани, никогда не скажу, потому что сказать-то нет духу, а 
так кое в чем открылся ему, что вот, дескать, стеснен и тому подобное. «А вы бы, 
батюшка, — говорит Емельян Иванович, — вы бы заняли; вот хоть бы у Петра Петровича 
заняли, он дает на проценты; я занимал; и процент берет пристойный — неотягчительный». 
Ну, Варенька, вспрыгнуло у меня сердечко. Думаю-думаю, авось господь ему на душу 
положит, Петру Петровичу благодетелю, да и даст он мне взаймы. Сам уж и рассчитываю, 
что вот бы де и хозяйке-то заплатил, и вам бы помог, да и сам бы кругом обчинился, а то 
такой срам: жутко даже на месте сидеть, кроме того, что вот зубоскалы-то наши смеются, бог 
с ними! Да и его-то превосходительство мимо нашего стола иногда проходят; ну, сохрани 
боже, бросят взор на меня да приметят, что я одет неприлично! А у них главное — чистота и 
опрятность. Они-то, пожалуй, и ничего не скажут, да я-то от стыда умру, — вот как это 
будет. Вследствие чего я, скрепившись и спрятав свой стыд в дырявый карман, направился к 
Петру Петровичу и надежды-то полн и ни жив ни мертв от ожидания — все вместе. Ну, что 
же, Варенька, ведь все вздором и кончилось! Он что-то был занят, говорил с Федосеем 
Ивановичем. Я к нему подошел сбоку, да и дернул его за рукав: дескать, Петр Петрович, а 
Петр Петрович! Он оглянулся, а я продолжаю: что, дескать, вот так и так, рублей тридцать и 
т. д. Он сначала было не понял меня, а потом, когда я объяснил ему все, так он и засмеялся, 
да и ничего, замолчал. Я опять к нему с тем же. А он мне — заклад у вас есть? А сам 
уткнулся в свою бумагу, пишет и на меня не глядит. Я немного оторопел. Нет, говорю, Петр 
Петрович, заклада нет, да и объясняю ему — что вот, дескать, как будет жалованье, так я и 
отдам, непременно отдам, первым долгом почту. Тут его кто-то позвал, я подождал его, он 
воротился, да и стал перо чинить, а меня как будто не замечает. А я все про свое — что, 
дескать, Петр Петрович, нельзя ли как-нибудь? Он молчит и как будто не слышит, я постоял-
постоял, ну, думаю, попробую в последний раз, да и дернул его за рукав. Он хоть бы что-

---