Артемий Юрьевич Романов

4.3. Жаргон и культура
В работах по ненормативной лексике практически не делалось попыток описать русский 
жаргон как элемент общей культуры. Одной из немногих работ в отечественной 
аргологии, 
выходящей 
за 
рамки 
традиционного 
лексикографического 
и 
лексикологического подхода к жаргонам, является труд В.С. Елистратова “Арго и 
культура”, опубликованный вместе со словарем (Елистратов 2000). Елистратов определяет 
арго приблизительно так, как в данной работе было решено определять жаргон и сленг. 
Елистратов справедливо замечает, что хотя “арго, как правило, априорно расценивается 
как нечто стоящее за рамками официальной культуры” (579), соотношение жаргонов и 
культуры остается нерешенной проблемой. Сложности изучения жаргона Елистратов 
видит в том, что существуют сотни жаргонов различных групп людей, отличающихся 
друг от друга в территориальном, возрастном, социальном и профессиональном 
отношениях (впрочем, так же, как и национальная культура, которая состоит из сотен 
подкультур), причем лексический материал арго этих социально-профессиональных групп 
крайне неустойчив. Елистратов афористически определяет арго, как “черновик будущей 
культуры” (582), поскольку арго отражает культуру в ее динамике. Арготический 
материал можно рассматривать как собрание лингвистических частностей, которые могут 
и не просуществовать нескольких месяцев, но могут и закрепиться в арготическом 
материале на многие поколения. Елистратов показывает, что в арго сосуществуют две 
противоположные тенденции, связанные с функционированием арго как закрытой и 
открытой системы.
Замкнутость системы арго (Елистратов называет ее “герметический” комплекс) 
предопределяется тремя мотивами герметичности: логосическая герметика, в которой 
доминирует “идея кастовости, некой аристократической общности, единомыслия” и 
которая проявляется в арго йогов, астрологов, экстрасенсов, уфологов, теософов и пр.; 
профессиональная герметика, в которой “мотив сохранения тайны” от непосвященных 
разбавляется чисто прагматическими соображениями, типа борьбы с конкурентами (для 
профессиональных арго) или защиты от властей (для уголовников); игровая герметика, 
которая реализуется в семье где “арго является не только отражением, но отчасти и 
основанием специфического семейного мирка, понятного и доступного до конца только ее 
членам” (598), в дружеском кругу и, особенно, в детской компании, где условные слова и 
выражения используются ради языковой игры и экспрессии.
Арго как разомкнутая система, по Елистратову, имеет установку на “переоценку 
общепризнанных, официальных ценностей, выворачивание общепризнанных идей, 

---

48 
образов, слов, эталонов наизнанку, демонстрацию их абсурдности через публичное 
снижение, обнажение, осмеяние” (605) и проявляется в киническом комплексе, где киник 
(например, 
современный 
хиппи) 
демонстрирует 
свое 
аутсайдерство, 
свою 
непринадлежность обществу и миру. Киническое арго активизируется в переходные 
политические эпохи и выражается в варваризации языка, при которой происходит 
смешение стилей и расшатывание стилистических иерархий. В качестве примера эпох 
господства кинического арго на русской почве Елистратов приводит четыре эпохи 
варваризации за последние двести лет: пушкинско-карамзинскую, разночинскую, 
варваризацию 20-х годов и варваризацию, начавшуюся в конце 80-х годов и 
продолжающуюся по настоящее время (или как минимум до 2000 года, когда и вышел 
труд Елистратова). По мнению Елистратова, типичными жанрами кинического комплекса 
являются афоризм, анекдот и сказ.
При полном самораскрытии герметического и кинического арго происходит его 
плебеизация. “Самый главный признак открытого арго – это полное отсутствие как 
связующей доктрины, характерной для герметики, так и настроения критического 
философствования, рефлексии или эстетического императива, свойственных кинизму. 
Единственной “философией” открытого арго является здравый смысл, выражаемый в 
народной поэтике смешного, в смехе” (2000, 620). Вслед за М. Бахтиным (1965) 
тенденцию к абсолютной открытости в арго Елистратов называет раблезианским 
комплексом или раблезианством, для которого характерен карнавальный, гротесковый 
смех.
Признавая, что молодежь в лингвистическом отношении является наиболее 
мобильной и экспериментирующей группой среди носителей языка, Елистратов считает, 
тем не менее, что молодежную тему в жаргонах и культуре не следует изучать как 
специфическое явление, ибо, с одной стороны, “молодежная культура и молодежное арго 
не являются чем-то завершенным и монолитным” (2000, 654), а с другой – молодежный 
жаргон пополняется в основном за счет лексических единиц из профессиональных 
жаргонов и иностранных заимствований. Елистратов рассматривает молодежный жаргон в 
рамках своей теории о видах закрытости/открытости арго и относит его к киническому 
арго, т.е. к полуоткрытому типу жаргона. 
Продолжая размышления М. Бахтина (1965), который считал, что по окончании 
средневекового периода в Европе, карнавальный смех постепенно измельчал и истощился 
и произошла его бытовизация, Елистратов несколько неожиданно утверждает, что 
“раблезианский комплекс в современной России представлен мощнее, чем в 
средневековой Европе” (2000, 623). В качестве примера процветающих российских 
дискурсов с богатой арготической поэтикой приводятся жанры распития и драки: 
“повсеместно (в России – А.Р.) человека подстерегает “опасность” напиться или 
подраться. С точки зрения “цивилизованного человека” это свинство. Но это чисто 
карнавальное, чисто средневековое свинство” (Елистратов, там же). Иллюстрируя свою 
мысль длинным рядом жаргонизмов, относящихся к лексико-семантической группе со 
значением 
‘пить, 
выпить, 
напиться’, 
Елистратов 
отмечает: 
именно 
нерегламентированность русского праздника, его потенциальные повсеместность и 
постоянство, его “средневековость” составляют то обаяние, которое трудно отрицать и 
которое так привлекает в России иностранцев и отталкивает убежденно-
“цивилизованного” человека” (Елистратов 2000, 636). “В центре арготического космоса 

---

49 
находится человек со всеми его жизненными проявлениями – от высокоинтеллектуальных 
до физиологических” (636).
Без сомнения, антропоцентричность проявляется во всех национальных арго. 
Береговская (1996), например, отмечает, что в молодежном жаргоне, наиболее развитые 
семантические поля – ‘человек’ (с дифференциацией по полу, родственным отношениям, 
по профессии, по национальности), ‘внешность’, ‘одежда’, ‘жилище’, ‘досуг’ (вечеринка, 
музыка, выпивка, курение, наркотики). Интересы самих носителей жаргона определяют 
важность тем в молодежном жаргоне. По наблюдению Бондалетова, к кругу предметов и 
понятий, являющихся ключевыми в молодежном жаргоне относятся: “человек, его оценка, 
одежда, основные действия и состояния, учеба, быт, отдых, спорт, любовь, красота, 
поведение, развлечение, слова-оценки и т.д.” (Бондалетов 1987, 72). По Елистратову, для 
раблезианского русского арго чрезвычайно важна тема человеческого тела, ибо мир 
осмеивается через тело или через те функции, что свойственны телу – еда, выпивка, 
физиологические отправления: “арго, со всем его словесным, фонетическим, 
словообразовательным, риторическим составом, есть грандиозная смеховая метафора 
тела” (627). При существование десятков и сотен синонимичных слов и выражений 
(многие из которых приводятся Елистратовым) для обозначения половых органов, 
органов пищеварения и удаления физиологических отходов, и для называния 
физиологических процессов, важность фаллоса (смехового субъекта), брюха (“локуса, 
поглощающего мир”) и зада (“смехового объекта, вмещающего в себя идею 
страдательности”) в русском раблезианском жаргоне действительно не вызывают 
сомнения.
Не вполне можно согласиться с утверждением Елистратова о том, что обозначения 
женских репродуктивных органов играют меньшую роль в русском жаргоне, чем 
реноминации, связанные с мужским половым органом. Если следовать логике и 
приведенным примерам Елистратова и признать универсальность эмблемы полового акта, 
русский раблезианский жаргон, казалось бы, должен строится на основе обыгрывания 
гомосексуальных отношений. На самом же деле, материал жаргонных словарей и записи 
жаргона из молодежного чата свидетельствуют о том, что половые отношения в жаргоне 
обыгрываются и описываются в основном как гетеросексуальный акт и что существуют 
десятки жаргонных метафорических наименований женских половых органов: