Артемий Юрьевич Романов

2.2. Языковые процессы после 1917 года 
Колоссальные перемены, произошедшие в России после революции 1917 года, не могли 
не найти своего отражения в языке. Как отмечали очевидцы происходящих изменений, “в 
живой язык образованных людей ... широкой волной хлынуло просторечье – 
провинциальные и профессиональные речения, вульгаризмы. Произошло “устранение” 

---

19 
некоторых норм литературного узуса, раздвижение их, пересмотр, в первые годы 
революции представляющиеся почти стихийными” (Ржевский 1951, 12). В этих условиях 
интерес к социальным диалектам (в понимании Бодуэна де Куртенэ) продолжал расти. С 
одной стороны, надлежало дать лингвистическое описание речи пролетариата и выявить 
ее отличия от речи паразитического класса буржуазии. С другой стороны, в 20-е годы, в 
условиях гражданской войны и разрухи, при массовом росте деклассированных элементов 
и беспризорников, жаргон последних неминуемо должен был вызвать интерес 
исследователей.
В работе Р.О. Шор “Язык и общество” (1926), подчеркивающей важность 
социолингвистического аспекта изучения языковых процессов, автор высказывает 
убеждение в том, что социальное деление общества находит свои параллели в 
лингвистическом делении, при котором в рамках единого общенационального языка 
каждый класс или социальная группа обретают и развивают свой социальный диалект. 
Носителям языка, принадлежащим к той или иной социальной группе, свойственно 
подчеркивать свое лингвистическое отличие от языка других социальных классов. 
Подобное стремление к языковому своеобычию в случае с социальным диалектом 
люмпен-пролетариата (воров, нищих и проституток) приводит к возникновению особой 
формы языковой изоляции, когда в жаргон вовлекаются иноязычные заимствования, 
изменятся произношение отдельных слов, ряд слов начинает использоваться в новом, не 
свойственном литературному языку значении. В случае с заимствованиями в социальных 
диалектах, иноязычное слово нередко внедряется в жаргон, несмотря на существование 
полного синонима. 
В середине 20-х годов была развернута широкая компания по ликвидации 
беспризорничества среди детей и подростков. В молодежной среде увлечение 
разухабистой речью “братишек”, включение в речь жаргонных элементов стало 
обыденным явлением. “
Амба 
(‘конец, смерть’), 
арап
(
арапа заправлять
– ‘обманывать’), 
барахлить
(‘говорить вздор или шуметь без толку’), 
барахольный
, 
братва
, 
бузотер
, 
влипнуть
, 
гаврилка
(‘галстук’), 
задрыга
, 
зануда
, 
заметано
, 
загибать
, 
заливать
, 
засыпаться
, 
крыть
, 
липа
, 
трепач
, 
трепло
, 
хахаль
, 
хай
, 
шамать
, 
шамовка
, 
шатия
, 
шухер
и т.д. – вытеснили своих литературных сородичей в языке школьников, рабфаковцев и 
“вузовцев” того времени” (Ржевский 1951, 13).
В это же время появилась и интересная работа, посвященная изучению жаргона 
беспризорников (Копорский 1927). В ней прослеживалось влияние воровской речи на 
жаргон беспризорников и последующее влияние на речь учащихся школ. Автор 
рассматривал экстралингвистические факторы, способствующие распространению 
жаргона беспризорников в подростковой среде, особенно среди детей рабочих – 
“отталкивание” от интеллигентской речи, стремление к пролетаризации языка, а также 
внутрилингвистические факторы, обуславливающие привлекательность жаргона для 
подростков, – интересный фонетический облик некоторых слов, яркая образность, 
широкие возможности для создания комического эффекта и пр. (Копорский 1927, 10). 
Относя язык малолетних преступников к разряду профессиональных говоров, Копорский 
показывает, что блатная музыка служит для преступников средством самоопределения и 
самовыражения в условиях враждебной среды. Для более детального знакомства с 
историей изучения внелитературной лексики в России см. обзор W.V. Timroth (1986), 
который подробно анализирует статьи Копорского и другие российские работы, 
посвященные жаргонам в 20-е и 30-е годы.

---

20 
В работе видного слависта А.М. Селищева “Язык революционной эпохи. Из 
наблюдений над русским языком последних лет (1917 – 1926)” была сделана попытка 
осмыслить те явления в лексике, которые были порождены революцией. Пристальное 
внимание было уделено массовым отклонениям от литературной нормы, жаргонизмам и 
вульгаризмам, которыми, в частности, охотно пользовались ораторы революционных лет 
(так называемое “большевистское заезжательство”) и которые употреблялись в 
молодежном жаргоне. В разделе, посвященном вульгаризмам и блатной музыке, Селищев 
утверждает: “российские революционеры, как в свое время и французские, не стесняются 
употреблять в своей речи слова и выражения, считавшиеся фамильярными и грубыми... 
Эта манера находит себе широкое распространение в советской общественности, в 
особенности в молодом поколении” (1928, 68). К числу слов “низших городских слоев”, 
вошедших в речь и партийных деятелей, и молодежи Селищев относит такие, как