Артемий Юрьевич Романов

лаболатория
вместо 
лаборатория
?” – 
спросила меня как-то студентка одного из московских институтов. “Он ведь должен 
говорить правильно: литературовед!” Профессор Г. был членом партии, “выдвиженцем”, 
окончил Институт красной профессуры и являлся даже автором распространенного 
“стабильного” учебника по литературе. Но латинского языка он не знал. Я помню, как на 
заседании кафедры, посвященном обсуждению трагического постановления о плате за 
обучение в высшей школе, он испугался, когда кто-то из выступивших привел по поводу 
этого постановления латинское “Dura lex sed lex”. Только когда ему перевели поговорку, 
он успокоился, убедившись, что латинское “dura” не содержит хулы на законодателей” 
(Ржевский 1951, 14).
То, к чему призывал Б.А. Ларин, – детальное полевое изучение жаргона, методом 
погружения в языковую среду, было талантливо проведено Д.С. Лихачевым (1935), хотя и 
не совсем по воле исследователя. Как известно, в 1929 году Д.С. Лихачев был арестован и 
сослан на Соловки, а позже, в 30-е годы, принимал участие в строительстве Беломорско-
Балтийского канала. Вместе с политзаключенными в лагерях находились и обычные 
преступники из воровской среды. Там и был собрал ценный материал, позволивший 
описать характеристики воровской речи. Первой работой по жаргону Лихачева стала 
небольшая заметка, посвященная картежным играм уголовников и опубликованная на 
Соловках в 1930 году в местном журнале “Соловецкие острова” (Лихачев 1993). Молодой 
ученый внимательно следил за игрой в карты, изучал 
шпанские
– ‘распространенные 
среди уголовников’, и 
фраерские
– ‘не относящиеся к уголовному миру’, карточные игры, 
и привел в своей работе красочное описание не только жаргонной карточной лексики, но и 
нравов и особенностей поведения уголовников во время карточных игр: 
“Отдать карточный долг – первейшая обязанность проигравшего. Если проигравший не 
отдает в срок долга, он объявляется “заигранным” – вне закона, наряду с легавыми, 
ссученными и пассивными педерастами... “Заигранным” человек признается только с 
общего решения шпаны, и с него уже “получают кровью”. Избиение происходит 
следующим образом: “заигранный” стоит, окруженный шпаной, и держит руки по швам и 
не имеет права даже поднять руку, чтобы защититься от ударов: в противном случае ему 
грозит расправа со стороны “бражки” (Лихачев 1993, 51). 
В своей следующей работе, также написанной в лагерных условиях, Лихачев (1935) 
провел интересные параллели между жаргоном охотников, содержащим большое 
количество табуированных слов, отражающим охотничьи суеверия, и воровским 
жаргоном. Лихачев подверг критике тезис о секретном характере воровского жаргона, 
указав на относительно низкий процент арготических слов в речи преступников. Блатная 
музыка в плане секретности, по мнению Лихачева, мало отличалась от жаргонов других 
социальных групп. Исследователь отметил в воровском жаргоне высокое содержание 
эротических слов, и лексических единиц, связанных с физиологическими отправлениями. 
Наблюдения над семантикой воровского жаргона показали, что он содержит совсем 
немного слов, выражающих абстрактные понятия; большое число полных синонимов 
(квазисинонимов, по терминологии Лихачева) для обозначения предметов и действий, 
важных для воровской среды; значительное количество слов с размытой семантикой, 
значение которых проясняется лишь в контексте (Лихачев 1935, 72-73). Наш материал 
показывает, что в целом наблюдения Д.С.Лихачева над особенностями семантики 
воровского жаргона вполне приложимы к описанию и молодежного жаргона.

---

23