Впервые роман был напечатан в журнале «Современник», 1856, №№1 и 2

2. Герой времени - Рудин
В конце 40-х и в первой половине 50-х годов в связи с углублением кризиса феодально-крепостнического строя усиливается борьба между либерально-дворянскими и революционно-демократическими тенденциями в русском обществе. В различных слоях русской интеллигенции разгораются ожесточенные споры по целому ряду общественных вопросов: о необходимости отмены крепостного права, о путях дальнейшего развития России, об отношении русских людей к западной культуре, к наследию исторического прошлого своей родины, наконец, о людях-героях эпохи, которым может принадлежать будущее. В русском обществе в эти годы обнаруживается несколько течений философской и политической мысли.
В этой сложной исторической обстановке Тургенев пытается найти положительного героя эпохи. «Тургенева-романиста следовало бы назвать летописцем идейно-общественного движения в России, - пишет Н.И. Пруцков. - Он запечатлел разные эпохи в этом движении. Период идей дворянского просвещения, период Рудиных, у него сменился периодом идей народнических». Поэтому вполне естественно, что в романах Тургенева нет широких картин быта и нравов помещичьего и чиновничьего общества, как это встречается у Гончарова. Для Тургенева повседневный быт всего лишь фон, а не один из главных объектов изображения.
¹⁰«Рудин» открывается контрастным изображением нищей деревни и дворянской усадьбы. Одна утопает в море цветущей ржи, другая омывается волнами русской реки. В одной - разорение и нищета, в другой - праздность и призрачность жизненных интересов. Причем невзгоды и беды «забытой деревни» прямо связаны с образом жизни хозяев дворянских гнезд. Умирающая в курной избе крестьянка просит не оставить без присмотра свою девочку-сиротку: «Наши-то господа далеко…»
Здесь же читатель встречается с Лежневым и Пандалевским. Первый- сгорбленный и запыленный, погруженный в бесконечные хозяйственные заботы, напоминает «большой мучной мешок». Второй- воплощение легкости и беспочвенности: «молодой человек небольшого роста, в легоньком сюртучке на распашку, легоньком галстучке и легонькой серой шляпе, с тросточкой в руке». Один спешит в поле, где сеют гречиху, другой - за фортепиано, разучивать новый этюд Тальберга.
Пандалевский - человек-призрак без социальных, национальных и семейных корней. Даже речь его - парадокс. Он «отчетливо» говорит по-русски, но с иностранным акцентом, причем невозможно определить, с каким именно. У него восточные черты лица, но польская фамилия. Он считает своей родиной Одессу, но воспитывался в Белоруссии. Столь же неопределенно и социальное положение героя: при Дарье Михайловне Ласунской он не то приемыш, не то любовник, но скорее всего - нахлебник и приживала.
Черты «беспочвенности» в Пандалевском абсурдны, но по-своему символичны. Своим присутствием в романе он оттеняет призрачность существования некоторой части состоятельного дворянства. Тургенев искусно подмечает во всех героях, причастных к кружку Дарьи Михайловны, нечто «пандалевское».
Есть скрытая ирония, что ожидаемого в салоне Дарьи Михайловны барона Муффеля «подменяет» Дмитрий Рудин. Впечатление диссонанса рождает и внешний облик героя: «высокий рост», но «некоторая сутуловатость», «тонкий голос», несоответствующий его «широкой груди»,- и почти символическая деталь - «жидкий блеск его глаз».
Рудин умен, талантлив, благороден, в нем не угас огонь любви к истине, он умеет зажечь этот огонь в других людях (Наталья, Басистов); он с увлечением говорит о высоком призвании человека, о значении науки и просвещения, о будущности своего народа, критикует бесплодный скептицизм, клеймит позором малодушие и лень, любит музыку, ценит поэзию, красоту, готов всегда «жертвовать своими личными выгодами», обладает удивительной способностью схватывать в проблеме главное. Лежнев так говорит об этой его способности:¹¹ «Стройный порядок водворялся во всем, что мы знали, все разбросанное вдруг соединялось, складывалось, вырастало перед нами, точно здание, все светлело, дух веял всюду… Ничего не осталось бессмысленным, случайным: во всем высказывалась разумная необходимость и красота…».
Рудин получил прекрасное образование. Он учился в Московском, Гейдельбергском и Берлинском университетах. Он увлекался философией Гегеля и, подобно многим современникам Тургенева, стал гуманистом и просветителем. Рудин- первый герой Тургенева, которого писатель вывел из круга личных переживаний.
Рудин во всем был сразу поставлен писателем выше своих предшественников.
Из прочитанного Рудин умел извлекать «все общее, хватался за самый корень дела и уже потом проводил от него во все стороны светлые, правильные нити мысли, открывал духовные перспективы». Он умел заставлять своих слушателей почувствовать себя «как бы живыми сосудами вечной истины, орудиями ее, признанными к чему-то великому».
Страстный пропагандист и красноречивый оратор, Рудин, веря в то, что ему открылись многие великие истины, умел увлекать сердца, умел заставлять верить. А он знал, что человек должен верить в себя, в силу своего ума.
Он говорит: «…людям нужна эта вера: им нельзя жить одними впечатлениями, им грешно боятся мысли и не доверять ей…»
И Рудин прославляет ум, которому свойственно «стремление к отысканию общих начал в частных явлениях»
Он прославляет науку и образование. Прославляет потому, что уверен- именно они дают человеку столь необходимую ему веру в себя. Он не сомневается, что всякая научная система и философия, прежде всего, основаны на знании главных законов, начал жизни, на знании, добытом человеческим умом.
Наука и образование, а также и та вера в себя, которую с их помощью приобретает человек, открывая необходимые ему законы жизни, - главное для Рудина. Он убежден, что это и есть то крепкое начало и та твердая почва, не имея которых человек не может понять смысла своей жизни. «…если у человека, - говорит Рудин- нет крепкого начала, в которое он верит, нет почвы, на которой он стоит твердо, как может он дать себе отчет в потребностях, в значении, в будущности своего народа? Как может он знать, что он может сам делать…»
Таким образом, вопрос о познании потребностей будущего своего народа выдвигается в романе «Рудин» как основной вопрос времени, и что очень важно - в прямую зависимость от него ставится вопрос о предназначении человека.
Истинное наслаждение для Рудина- созерцание и познание сущности жизни. При этом он считает, что «самолюбие - архимедов рычаг, землю с места можно сдвинуть, но что в то же время тот только заслуживает название человека, кто умеет овладеть своим самолюбием, как всадник конем, кто свою личность приносит в жертву общему благу…»
Другое дело- себялюбие, эгоизм. Он говорит: «Себялюбие- самоубийство. Себялюбивый человек засыхает словно одинокое, бесплодное дерево; но самолюбие как деятельное стремление к совершенству, есть источник всего великого… Да, человеку надо надломить упорный эгоизм своей личности, чтобы дать ей право себя высказывать!»
Поэтому Рудин и обрушивается с такой силой на эгоистов и скептиков. Он утверждает, что эгоизм и скептицизм порождают бессилие и бесплодие, что ум, направленный на одно отрицание, беднеет и сохнет, а сущность жизни ускользает, остается непознанной им. «Порицать, бранить имеет право только тот, кто любит»,- говорит Рудин.
Так отрицание только во имя отрицания уже здесь отвергается Тургеневым. Отрицание во имя любви, а значит - ради созидания лучшего провозглашает здесь его герой как главную и самую дорогую из открывшихся ему истин.
В красноречии героя есть некоторый изъян. Он говорит увлекательно, но «не совсем ясно», не вполне «определительно и точно». Он плохо чувствует реакцию окружающих, увлекаясь «потоком собственных ощущений» и «не глядя ни на кого в особенности». Он не замечает, например, Басистова, и огорченному юноше неспроста приходит в голову мысль: «Видно он на словах только искал чистых и преданных душ».
И все же, несмотря на личные достоинства Рудина, заметно отличающие его от других представителей провинциального дворянского общества (Пандалевского, Пигасова, Волынцева, Дарьи Михайловны Ласунской), в нем обнаруживается ряд черт, обусловленных временем и обстоятельствами, которые дают основание утверждать, что Тургенев как художник, предощущая приближающееся социальное банкротство дворянства, критически относился к своему герою.
Получив весьма широкое, но отвлеченное образование, Рудин оказался неготовым к практический деятельности. Он умел философски мыслить, но не умел ничего делать практически; ему негде было применить свои силы. И эта невозможность быть полезным обществу представлена Тургеневым как исторически обусловленное явление. Оно сказывалось на той части дворянской молодежи 30-40-х годов, которая была удалена от народа, от демократических идей и ориентировалась на бакунинский радикализм, оказавшийся в последствии беспочвенным и бесперспективным.
Попытки Рудина действовать, приносить практическую пользу, оказываются бесплодными: стремление сделать реку судоходной натолкнулось на протест владельцев мельниц и потерпела крах; из желания ввести агрономические преобразования в деревне ничего не вышло; педагогическая деятельность разбилась о косность гимназического начальства. И хотя общее направление деятельности Рудина было прогрессивным, практической пользы она не принесла. Тургенев это объясняет слабостью характера своего героя, его либеральной размагниченностью, а в конечном счете историческими условиями русской действительности того времени, которая не представляла благоприятной почвы для расцвета личности, для раскрытия ее богатейших возможностей, для применения тех сил, которые заключались в искреннем, горячем, зовущем вперед слове лучших представителей дворянской интеллигенции. Разлад высоко развитой, одаренной личности с социальными условиями жизни порождал в среде либеральной дворянской интеллигенции так называемых «лишних людей», «умных ненужностей».
Мучительно переживая этот разлад, передовые люди 40-х годов искали выхода то в философии, то в искусстве. Они очень много читали, умели тонко воспринимать прекрасное в природе и в человеке, своим восторженным отношением к искусству увлекали других. Они превзошли своих дряблых и анемичных современников тем, что их горячее слово жадно слушала молодежь.
Их пропаганда не пропала даром. Тургенев не мог этого не чувствовать, а потому он запечатлел в образе Рудина лучшие черты, которые свойственны представителем либеральной дворянской интеллигенции 40-х годов.
¹²А.М. Горький был прав, когда писал: «Приняв во внимание все условия времени- и гнет правительства, и умственное бессилие общества, и отсутствие в массах крестьянства сознания своих задач, - мы должны будем признать, что мечтатель Рудин, по тем временам, был человеком более полезным, чем практик, деятель… Нет, Рудин- лицо не жалкое, как принято к нему относится, это несчастный человек, но- своевременный и сделавший немало доброго. Ведь, как уже сказано, Рудин- это и Бакунин, и Герцен, и отчасти сам Тургенев, а эти люди… недаром прожили свою жизнь и оставили для нас превосходное наследство».
Общественная роль Рудиных значительно шире, чем роль Онегиных и Печориных. В условиях, когда свирепствовала реакция, когда никакое иное действие, кроме слова да и то замаскированного, было невозможно, смелые, зовущие вперед речи Рудина приобретали особое значение. Они находили горячий отклик в сердце восторженного, доброго юноши Басистова, который сумел в последствии, при других социальных условиях, воспитать немало благородных душ; речи Рудина всколыхнули жизнь Натальи Ласунской, пробудили в ней лучшие чувства и стремления; даже Лежнев в конце романа признает, что «доброе слово - тоже дело», и говорит Рудину: «Но теперь, поверь мне, я научился ценить тебя», «я уважаю тебя».
Когда Дарья Михайловна просит Рудина рассказать о его студенческой жизни, талантливый оратор сникает, «в его описаниях недоставало красок. Он не умел смешить». Не умел Рудин и смеяться: «Когда он смеялся, лицо его принимало странное, почти старческое выражение, глаза ежились, нос морщился». Лишенный юмора, он не чувствует комичности той роли, которую заставляет его играть Дарья Михайловна, ради барской прихоти «стравливающая» Рудина с Пигасовым. Человеческая глуховатость героя проявляется и в его нечуткости к простой русской речи: «Ухо Рудина не оскорблялось странной пестротою речи в устах Дарьи Михайловны, да и едва ли имел он на это ухо».
Тургенев в романе «Рудин» более объективно оценивает деятельность философских кружков. О кружке Покорского (Станкевича) и Рудин и Лежнев отзываются с благоговением, вспоминают о нем как о лучшей странице своей юности. Поднимая тост за здоровье Рудина, Лежнев пьет за все то, что ассоциируется с кружком- « за здоровье товарища моих лучших годов», « за молодость, за ее надежды, за ее стремления, за ее доверчивость и честность, за все то, от чего и в двадцать лет бились наши сердца».
Рудин и Лежнев понимают жизнь философского образования и видят положительную роль кружков в развитии русской общественной жизни.
Пигасов же настроен против общих рассуждений, убеждений, законов жизни, он нападает на философию, не признает систем: «Философия - высшая точка зрения! Вот еще смерть моя - эти высшие точки зрения. И что можно увидать сверху? Небось, коли захочешь лошадь купить, не с каланчи на нее смотреть станешь!».
Столь примитивному, упрощенному остроумию Рудина противопоставляет логически отточенную, преисполненную достоинства речь: «Я хотел сказать, что все эти нападения на системы, на общие рассуждения и т.д. потому особенно огорчительны, что вместе с системами люди отрицают вообще знание, науку и веру в нее, стало быть, и веру в самих себя, в свои силы».
Не только Рудин, но и Лежнев, а вместе с ним и Тургенев как бы предостерегают против огульного отрицания всякой философии: «Нельзя же допустить, чтобы под именем философии нападали на всякое честное стремление к истине и сознанию». Без знания философии истину не постигнуть во всей ее сложности. Все дело, вероятно, заключается в том, чтобы, не отрицая важности и необходимости философии, привести ее в соответствие с насущными, национальными потребностями людей, чтобы русская жизнь освещалась передовыми философскими идеями, рожденными прежде всего на отечественной почве. В этом плане приобретает глубокий смысл критика Рудина Лежневым: «Несчастье Рудина состоит в том, что он России не знает, и это точно, большое несчастье»,- говорит Лежнев, но тут же добавляет, что «это не вина Рудина: это его судьба, судьба горькая и тяжелая, за которую мы-то уж винить его не станем».
Уверенный в себе, деловой, Лежнев, хотя и лишен рудинского блеска и энтузиазма, но зато спокойно и уверенно строит свою жизнь, он не поддается иллюзиям и бесплодным мечтаниям. Лежнев критикует Рудина за его непрактичность, неприспособленность в жизни и в то же время отдает должное его уму, знаниям, умением увлечь других своим энтузиазмом и верой.
Действительно, многие дворянские интеллигенты того времени были далеки от жизни народа, не знали России. В значительной мере этому способствовали различные космополитические теории, отрицавшие национальную специфику, подменявшие национальное отвлеченным, общечеловеческим. Космополитизм как отрицание национальной специфики в развитии народов был подвергнут критике в романе «Рудин»: «Космополитизм- чепуха, космополит- нуль, хуже нуля; вне народности ни художества, ни истины, ни жизни, ничего нет». В этих словах Лежнева - глубокая мысль Тургенева о том, что национальный вклад в мировую культуру вносят только те люди, которые любят свою родину, понимают свой народ, гордятся своей национальной принадлежностью. Только свободное и полное развитие национального в произведении искусства делает его достоянием общемировой культуры. Утрачивая же национальную почву под ногами, человек превращается в «перекати-поле», судьба которого зависит от ветра.
Лежнев - старый университетский товарищ Рудина, которого он случайно встретил у Ласунской.
В его уста Тургенев вложил в первом варианте романа очень суровые, осуждающие Рудина слова. И все же самый беспощадный приговор и в этом произведении Тургенева выносит себе сам герой.
Происходит это не сразу. Сперва, признавшись Наталье в том, что жизнь его растрачивается без пользы, Рудин в ответ на ее упрек за это пытается найти себе оправдание.
Он говорит: «Быть полезным… легко сказать! (он провел рукою по лицу.) Быть полезным! - повторил он. - Если б даже было во мне твердое убеждение: как я могу быть полезным - если б я даже верил в свои силы, - где найти искренние, сочувствующие души?..» Трудно было в этот момент Наталье поверить, что перед нею тот же человек, которого «восторженные, дышащие надеждой речи она слышала накануне».
Но Рудин еще не сдался. Он хотел убедить ее и себя в том, что он еще выполнит свой долг. «Впрочем, нет, - прибавил он, внезапно встряхнув своей львиной гривой, - это вздор и вы правы… Ваше одно слово напомнило мне мой долг, указало мне мою дорогу… Да, я должен действовать. Я не должен скрывать свой талант, если он у меня есть; я не должен растрачивать свои силы на одну болтовню, бесполезную болтовню, на одни слова…
И слова его, - продолжает Тургенев, - полились рекою. Он говорил прекрасно, горячо, убедительно - о позоре малодушия и лени, о необходимости делать дело».
Рудин прекрасно все понимал. Он хорошо знал, в чем состоял его долг. И, признавшись в этом, он сам тотчас осыпал себя упреками. «Он уверял, - пишет Тургенев, - что нет благородной мысли, которая бы не нашла в себе сочувствия, что непонятными остаются только те люди, которые либо еще сами не знают, чего хотят, либо не стоят того, чтобы их понимали».
Постепенно из множества противоречивых штрихов и деталей возникает целостное представление о сложном характере героя, так постепенно подготавливал писатель кульминацию действия, наступившую в сцене последнего объяснения Рудина с Натальей, когда окончательно раскрылись главные черты людей «рудинского типа» и, как считал в тот момент Тургенев, определяющие.
Они раскрылись в момент решающего для Рудина испытания- «испытания любовью», через которое, определяя истинную ценность героев, Тургенев обычно «проводил» их в своих произведениях.
Полные энтузиазма речи Рудина юная и неопытная Наталья принимает за его дела: «Она все думала- не о самом Рудине, не о каком-нибудь слове, им сказанном…» В ее глазах Рудин- человек подвига, герой дела за которым она готова идти безоглядно на любые жертвы. Молодому, светлому чувству Натальи отвечает в романе природа: «По ясному небу плавно неслись, не закрывая солнца, низкие, дымчатые тучи и по временам роняли на поля обильные потоки внезапного и мгновенного ливня». Этот пейзаж - развернутая метафора известных пушкинских стихов из «Евгения Онегина», поэтизирующих молодую, жизнерадостную любовь:
¹³Любви все возрасты покорны;
Но юным, девственным сердцам
Ее порывы благородны,
Как бури вешние полям…
Восприимчивая к поэзии и искусству, глубоко чувствующая радость и горе, семнадцатилетняя Наталья по духовному развитию возвышается над миром Пигасовых и Пандалевских. Сопротивляясь тепличному дворянскому воспитанию в семье, обходя запреты и нудные поучения матери и гувернантки, Наталья жадно читала Пушкина, вдумчиво относилась к людям и ко всему происходящему вокруг. Наряду с природой и нежностью и чуткостью она воспитывала в себе силу и решительность характера и готова пойти куда угодно за любимым человеком, даже вопреки воли матери, наперекор любым препятствиям.
Тургенев показал героиню в момент проявления ее лучших, сокровенных чувств. Наталья глубоко полюбила Рудина, и этой, сначала тайной и робкой, а потом открытой любовью согрет и освещен каждый ее шаг, проникнуто каждое душевное движение. В отличие от Рудина, который не уверен в своем чувстве, который «не в состоянии был сказать наверное, любит ли он Наталью, страдает ли он, будет ли страдать, расставшись с нею», Наталья любит его настолько сильно, что даже не видит его слабых сторон, верит в его силу и способность к большому делу.
Но жизнь избранника Натальи достигла зенита и клонится к закату. Годы отвлеченной философской работы иссушили в Рудине живые источники сердца и души. Перевес головы над сердцем особенно ощутим в сцене любовного признания. Еще не отзвучали удаляющиеся шаги Натальи, а Рудин предается размышлениям: «Я счастлив, - произнес он вполголоса. - Да, я счастлив, - повторил он, как бы желая убедить самого себя». В любви Рудину явно не достает «натуры».
Но вместе с тем роман Рудина и Натальи не ограничивается обличением социальной ущербности «лишнего человека»: есть глубокий художественный смысл в скрытой параллели, которая существует в романе между «утром» жизни Натальи и рудинским безотрадным утром у пересохшего Авдюхина пруда. «Сплошные тучи молочного цвета покрывали все небо; ветер быстро гнал их, свистя и взвизгивая». Вновь в романе реализуется «формула», данная Пушкиным поздней любви:
Но в возраст поздний и бесплодный,
На повороте наших лет,
Печален страсти мертвой след:
Так бури осени холодной
В болота обращают луг
И обнажают лес вокруг.
В литературе о романе встречается мнение, что в сцене у Авдюхина пруда проявилась трусость Рудина, что возникшее на его пути препятствие- нежелание Дарьи Михайловны выдать дочь за бедного человека- обусловило его отказ, его совет Наталье: «Надо покориться». Напротив, здесь скорее всего, сказалось благородство героя, осознававшего, наконец, что Наталья приняла его не за того человека, каков он на самом деле. Рудин прекрасно чувствует свои собственные слабости, свою способность быстро увлекаться, вспыхивать и гаснуть, удовлетворяясь прекрасными мгновениями первой влюбленности- черта, характерная для всех идеалистов эпохи 30-40-х годов, и для Тургенева в том числе.
Несомненно: для Тургенева в этот момент стало особенно важно осудить своего героя именно за эти недостатки.
Доказывает это не только анализ романа, но и дошедшее до нас очень интересное свидетельство современницы Тургенева- сестры Л.Н. Толстого Марии Николаевны Толстой, которая присутствовала на первом чтении «Рудина».
«Мы, - вспоминала она, - были поражены небывалой тогда живостью рассказа и содержательностью рассуждений. Автор беспокоился, вышел ли Рудин действительно умным среди остальных, которые больше умничают. При этом он считал не только естественной, но и неизбежной растерянность этого человека перед сильнейшим духом Наташею, готовой и способной на жизненный подвиг».
К концу романа социальная тема переводится в иной, национально- философский план. Сбываются пророческие слова Рудина, которые вначале могли показаться фразой: «Мне остается теперь тащиться по знойной и пыльной дороге, со станции до станции, в тряской телеге». Спустя несколько лет мы встречаем Рудина в тряской телеге, странствующим неизвестно откуда и неведомо куда. Тургенев умышленно не конкретизирует здесь место действия, придавая повествованию обобщенно- поэтический смысл: «…в одной из отдаленных губерний России тащилась, в самый зной, по большой дороге, плохоньких лошадей. На облучке торчал… седой мужичок в дырявом ярмаке…» вновь реализуется в романе пушкинская метафора, возникает перекличка с «Телегой жизни»:
Ямщик лихой, седое время,
Везет, не слезет с облучка.
Мотивы «дороги», «странствия», «скитальчества» приобретают в конце романа национальный колорит. Правдоискательство Рудина сродни той душевной не успокоенности, которая заставляет русских касьянов бродить по Руси, забывая о доме, об уютном гнезде: «Да и что! Много, что ли, дома-то высидишь? А вот как пойдешь, как пойдешь и полегчит право».
В эпилоге романа изменяется не только внешний вид, но и речь Рудина. В стиле рудинской фразы появляются народные интонации, утонченный диалектик говорит теперь языком Кольцова: « До чего ты, молодость моя, довела меня, домыкала, что уж шагу ступить некуда». Несчастной судьбе героя вторит скорбный русский пейзаж: « А на дворе поднялся ветер и завыл зловещим завыванием, тяжело и злобно ударяясь в звенящие стекла. Наступила долгая осенняя ночь. Хорошо тому, кто в такие ночи сидит под кровом дома, у кого есть теплый уголок…И да поможет Господь всем бесприютным скитальцам!»
Но почему Тургненеву именно в июле-августе 1855 года стало столь важным подчеркнуть растерянность передового дворянского интеллигента, его испуг перед необходимостью взять на себя ответственность? Ведь еще совсем недавно в своих последних повестях он не делал этого.
Это стало важным для него теперь прежде всего потому, что, чутко улавливая все нюансы общественно-политической жизни страны, он в этот момент очень остро почувствовал: обстоятельства складывались таким образом, что главным становился вопрос не о пользе, которую могли вообще принести «люди слова», а об ответственности всех перед своей напрягавшей последние силы страной.
К этому моменту атмосфера в России накалилась до предела. Взоры всех были обращены к Севастополю, где в беспримерной героической борьбе русские солдаты держали оборону. С все возраставшим беспокойством следил за их борьбой и Тургенев.
И конечно, в такой страшный для его Родины час он не мог, не осудить лучших представителей дворянства, на которых еще так недавно возлагалось столько надежд, не мог их не осудить за растерянность перед необходимостью действовать, за измену своему долгу.
Вот почему писатель и уделил наибольшее внимание в финальных сценах романа отрицательным чертам своего героя. А это в итоге увело его от первоначального замысла, выполнение которого прежде всего, предполагало всестороннюю характеристику Рудина.
Тургенев заставил Рудина-человека честного и правдивого - вынести себе беспощадный приговор, приговор тем более суровый, что причину своей вины он видел в самом себе.
В прощальном письме-исповеди Рудин признается Наталье: «Да, природа мне много дала; но я умру, не сделав ничего достойного сил моих, не оставив за собою никакого благотворного следа. Все мое богатство пропадает даром: я не увижу плодов от семян своих. Мне не достает… я сам не могу сказать, чего именно не достает мне…Странная, почти комическая моя судьба: я отдаюсь весь, с жадностью, вполне - и не могу отдаться». Далее Рудин восклицает в отчаянье: ¹⁴«Увы! Если б я мог действительно предаться этим занятиям, победить наконец свою лень… Но нет! Я останусь тем же неоконченным существом, каким был до сих пор… Первое препятствие - и я весь рассыпался; происшествие с вами мне это доказало! Если б я по крайней мере, принес свою любовь в жертву моему будущему делу, моему призванию; но я просто испугался ответственности, которая на меня падала, и потому я, точно, недостоин вас».
В романе Тургенев впервые поставил героя ниже героини-натуры цельной, простой и готовой на жертву.
В Рудине отражается драматическая судьба тургеневского поколения русских скитальцев в поисках истины. Финал романа героичен и трагичен одновременно. Рудин гибнет на парижских баррикадах в революцию 1848 года. Верный себе, он появляется здесь тогда, когда восстание национальных мастерских уже подавлено. Русский Дон Кихот поднимается на баррикаду с красным знаменем в одной руке и с кривой и тупой саблей в другой. Сраженный пулей, он падает замертво, и отступающие инсургенты принимают его за поляка.
И все же жизнь Рудина не бесплодна. Восторженные речи его жадно ловит юноша-разночинец Басистов, в котором угадывается молодое поколение «новых людей», Чернышевских и Добролюбовых. Проповедь Рудина принесет свои плоды в новом поколении «сознательно-героических натур», знающих русскую жизнь, вышедших из ее глубин. «Сеет все-таки доброе семя!» Да и гибелью своей, несмотря на ее трагическую бесплодность, Рудин отстаивает высокую ценность вечного поиска истины, неистребимость героических порывов. Рудин не может быть героем нового времени, но он сделал все возможное в его положении, чтобы такие герои появились.
Вместе с тем в «Рудине» отчетливо звучит мысль о трагичности человеческого существования, о мимолетности молодых лет, о роковой несовместимости людей разных поколений, разных психологических возрастов. Тургенев и в этом романе смотрит на человеческую жизнь не только с исторической, а и с философской точки зрения. Жизнь человека, считает он, определяется не только общественными отношениями данного исторического момента, не только всей совокупностью национального опыта. Она находится еще и во власти неумолимых законов природы, повинуясь которым дитя, становится отроком, отрок - юношей, юноша - зрелым мужем и, наконец, стариком. Слепые законы природы отпускают человеку время жить, и время это до боли мгновенно по сравнению даже с жизнью дерева, не говоря о вечности. Кратковременность человеческой жизни - источник не только личных, но и исторических драм. Поколения людей, вынашивающих малые или грандиозные исторические замыслы, равно сходят в могилу, не сделав и сотой доли задуманного ими. В процессе работы над «Рудиным» Тургенев особенно остро ощутил стремительность бега исторического времени, сделавшего крутой поворот. Столько было изжито и пройдено, что уже начинала одолевать душевная усталость, давил плечи груз прожитых лет, таяли надежды на семейное счастье, на обретение душевного пристанища, своего «гнезда».
«Рудин» при всей своей благосклонности критических оценок вызвал у современников упреки в не слаженности «главной своей постройки». А.В. Дружинин считал, что истинное художественное произведение должно строиться на кульминационном событии, к которому стягиваются нити повествования. В романе Тургенева это кульминационное событие - любовный сюжет - не объясняет вполне загадку личности героя. Критик предъявлял к роману требования классической эстетики, от которых Тургенев решительно уходил. На привычный сюжет с любовной историей в кульминации автор романа наслаивал несколько «вне сюжетных» новелл - рассказ о кружке Покорского, вторая развязка романа - встреча Лежнева с Рудиным в провинциальной гостинице, второй эпилог-гибель Рудина на баррикадах. Связи между этими новеллами возникали не столько на событийной, сколько на ассоциативной основе. К цельному представлению о Рудине читатель приближался в процессе взаимоотрожения противоречивых его характеристик, придающих изображению объемность и полноту, но все-таки не исчерпывающих до конца всей глубины рудинского типа. Эта стереоскопичность изображения усиливалась тем, что Тургенев окружил Рудина «двойниками" - Лежнев, Пандалевский, Муффель и другие - в которых, как в системе зеркал, умножались сильные и слабые стороны героя. В построении романа действовал эстетический закон «Записок охотника», где целостный образ живой России формировался в художественных перекличках между эскизами разных народных характеров.