|
840
«Молодой учёный»
.
№ 6 (86)
.
Март, 2015 г.
Филология
доизменяет человеческие характеры, освещает их осо-
бенности, в других случаях скрытые. В кантианской
философии категория «как если бы» [2, c. 12] выступает
как основополагающая, включая в себя все умопостига-
емое. Следовательно, считает ученый, вымысел есть нечто
такое, чему нет альтернативы. Бесконечное варьирование
контекстов делает эту философскую категорию подхо-
дящей для обозначения вымысла. До сих пор «фикцио-
нальность» [2, c. 16] как художественный вымысел оста-
ется единственным инструментом, который направляет
необходимый поток фантазии в наш повседневный мир.
В качестве деятельности сознания она освобождает всю
мощь источников нашего воображения, одновременно со-
общая им нужную форму.
В художественных текстах воспроизведение иных,
особых миров всегда реализовывалось, как способ пред-
ставить то, чего еще нет. Этот способ представления был
создан и сопровождал человечество всю его историю, т. к.
им руководило желание не воспроизводить то, что уже
было, а найти подход к тому, что пока является «чужим» [3].
Существуют две побудительные причины, вызыва-
ющие интерес к какой-либо идее или вещи, а также же-
лание ее постигнуть, или завоевать. Это, во-первых, то,
что нужно, так как понятно и знакомо; во-вторых, нужно,
потому что непонятно, незнакомо, не вписывается в из-
вестные представления. Первое определяется как «по-
иски своего», второе — как «поиски чужого». Именно эти
схождения объединяют неоднородный материал в единое
целое [3]. Текст может стать действующим участником
в процессе литературной преемственности при условии,
что он из знакомого и «своего» превратится в незнакомый
и «чужой». Так возникает диалог культур или диалог
«своего» и «чужого». Культура неизменно создает своими
стараниями «чужого», носителя другого сознания, иначе
кодирующего мир и тексты, так как нуждается в партнере.
Этот формируемый в недрах культуры, в основном, в про-
тивоположность ее собственным доминирующим кодам,
образ «экстериоризируется» ею вовне и проецируется
на лежащие за ее пределами культурные миры [3].
Дж. Джойс известен всему миру как романист-новатор,
а его творчество, имевшее большое воздействие на раз-
витие мировой литературы ХХ в., оценивалось как экс-
периментаторское. Описание истории восприятия на-
следия Джойса в России подробно исследуется в работах
Д. Г. Жантиевой «Джеймс Джойс» (1967), С. С. Хоружего
«Улисс» в русском зеркале» (1994), Н. Корнуэлла «Джойс
и Россия» (1998) и др.
Роман Дж. Джойса «Улисс» был опубликован в Па-
риже на английском языке в 1922 г. Но впервые роман
увидел свет именно в журнальной версии, сначала в аме-
риканском журнале «Little Review» в 1918 г., затем в лон-
донском издании «The Egoist» в 1919 г. Его первые пе-
реводы на французском и русском языках были изданы
во французском журнале «La Nouvelle Revue française»
(Новое французское обозрение) в 1924 г. и русском альма-
нахе «Новинки Запада» в 1925 г. соответственно. Все но-
вости о Джойсе и других зарубежных писателях в России
1920–1930-х гг., а также фрагменты их переводов, были
доступны читателям именно из журналов и газет: «Улисс»
(фрагменты)» в переводе С. Я. Алымова и М. Ю. Леви-
дова — «Литературная газета», 1929 г.; «Похороны Па-
трика Дигнэма» — «Звезда», 1934 г. и «Утро м-ра Блума
(глава из «Улисса»)» — «Литературный современник»,
1935 г. в переводе В. О. Стенича; перевод первых десяти
эпизодов «Улисса» творческим объединением перевод-
чиков под руководством И. А. Кашкина — «Интернацио-
нальная литература». 1935–1936 гг. [5, 6].
Таким образом, следует отметить, что восприятие мо-
дернистского романа Джойса «Улисс» в 1920–1930-е
гг. осуществлялось в журнальном и газетном простран-
стве, что очевидным образом сказывалось, в частности,
на форме и размере переводимых его фрагментов и частей.
Журналы и альманахи 1920–1930-х гг. были «живым ли-
тературным фактом», «своеобразным литературным
произведением» [7] именно в это время, но не только
для России. Эта была общая мировая тенденция [5], во-
площенная в лозунге совместного проекта университетов
«Brown University & The University of Tulsa» под названием
«Журналы модернизма», возникшего в наше время: «Мо-
дернизм начинался в журналах» [8]. Данные журнальные
публикации первых русских переводов романа Джойса
и их фрагментарный характер указывают на то, что сам
процесс принятия Джойса русской культурой и литера-
турой происходил в стилистике модернизма, что могло бы
показаться невозможным по объективным причинам.
С одной стороны, русский читатель был воспитан на рус-
ской классической литературе, с другой стороны, в начале
1920-х гг. начинал формироваться социалистический реа-
лизм, следствием которого было практически полное от-
сутствие внимания к Джойсу вообще.
В контексте данной работы значим процесс восприятия
литературы модернизма как «иной» культуры. В литера-
туре модернизма основополагающей является ситуация
отчужденности: человек постоянно сталкивается с непо-
ниманием, «убеждаясь в невозможности реального вза-
имодействия и диалога с другими» [9, с. 570]. Чтение,
в данном случае, выступает как способ преодоления от-
чужденности и «уединенного сознания субъекта» [9],
как возможность взаимодействия автора и читателя. Про-
блема читателя в эстетике модернизма становится клю-
чевой. В рамках «неклассического единства» художе-
ственной культуры специфика «внутренне диалогической
или коммуникативной природы художественного тво-
рения» [10] отчетливо осознаётся при сравнении с пози-
цией автора в классической парадигме художественности.
В поэтике модернизма читатель выступает как активный
соучастник [10]. Владение искусством чтения оказывается
равноценным владению искусством писать [1].
Об этом — по-разному и по-своему — говорится
в таких произведениях русского модернизма, как «О со-
беседнике» О. Мандельштама, «Письма о русской по-
эзии» Н. Гумилева, «Книги отражений» И. Анненского
Do'stlaringiz bilan baham: |
