|
Подкалывая
.
Вопрос — почему? Либо де Мореншильдт никогда в жизни не поверил бы, что
такое ничтожество, как Кролик Оззи, стреляло вечером в среду… либо он точно
знал, что стрелял Ли. Может, потому, что Джин заметила винтовку. Мне всем
сердцем хотелось, чтобы женщины ушли, и я, послушав разговор Ли и его
своеобразного друга, возможно, получил бы ответы на свои вопросы. А так…
сомнения все равно оставались.
— Вы думаете, я свихнулся до такой степени, чтобы стрелять, зная, что Джон
Эдгар Гувер заглядывает мне через плечо? — Ли говорил так, словно старался
подыграть де Мореншильдту. «Шутим вместе с Джорджем» вместо «Поем вместе с
Митчем», но получалось у него не слишком.
— Никто не говорит, что ты в кого-то стрелял, Ли, — попыталась успокоить его
Джин. — Просто пообещай, что найдешь для винтовки безопасное место в шкафу,
когда твой ребенок начнет ходить.
Марина ответила на это на русском, но я время от времени видел малышку во
дворе и знал, что она говорит: Джун уже начала ходить.
— Джуни понравится этот славный подарок, — сменил тему Ли, — но мы не
празднуем Пасху. Мы атеисты.
Может, он и был атеистом, но, согласно записям Эла, Марина — с помощью
своего воздыхателя, Джорджа Бауха, — тайком окрестила Джун в разгар Карибского
ракетного кризиса.
— И мы тоже! — воскликнул де Мореншильдт. — Именно поэтому мы
празднуем Пасхального кролика! — Он подошел ближе к лампе, и его смех чуть не
оглушил меня.
Они поговорили еще минут десять, то на русском, то на английском. Потом
Джин засобиралась.
— Оставляем вас с миром. Думаю, мы вытащили вас из постели.
— Нет-нет, мы не спали, — ответил Ли. — Спасибо, что заехали.
— Мы скоро поболтаем, Ли, — прогрохотал де Мореншильдт. — Приезжай в
загородный клуб. Мы организуем официантов в коллектив!
— Конечно, конечно. — Они уже шли к двери.
Де Мореншильдт сказал что-то еще, но слишком тихо, и я разобрал лишь
несколько слов. Вроде бы
вернул ее себе
.
Когда ты вернул ее себе? Этот вопрос задал де Мореншильдт? В смысле,
когда
ты вернул себе винтовку
?
Я прокрутил пленку раз шесть, но супермедленная скорость не позволила
расслышать что-то еще. Я лежал без сна и после того, как Освальды уснули. Не спал
и в два часа ночи, когда заплакала Джун и Марина встала, чтобы ее успокоить. Я
думал о Сейди, забывшейся тревожным сном под действием морфина в больнице
«Паркленд мемориал». Отвратительная палата, узкая кровать — но там я бы уснул,
это точно.
Я думал о де Мореншильдте, маниакальном актере, рвущем на себе рубаху.
Что
ты сказал, Джордж? Что ты сказал в самом конце? Когда ты вернул ее себе? Или
все вернется на круги своя? Или чего-то там не вернешь? А может, что-то совсем
другое.
Наконец я уснул. И оказался в парке развлечений с Сейди. Мы подошли к тиру,
где стоял Ли, вжимая приклад винтовки в плечо. За стойкой тира расположился
Джордж де Мореншильдт. Ли выстрелил три раза и не поразил ни одной мишени.
— Извини, сынок, — покачал головой де Мореншильдт, — никаких призов для
тех, в чью честь поднимают «панталоны Мэгги».
Потом он повернулся ко мне и улыбнулся:
— Подходи ближе, сынок, может, тебе повезет больше.
Кто-то
ведь
должен
убить президента, так почему не ты?
Я проснулся как от толчка при первом свете зари. Освальды надо мной спали.
7
Во второй половине Пасхального воскресенья я оказался в Дили-плазе, сидел
на парковой скамейке. Смотрел на отвратительный кирпичный куб Хранилища
школьных учебников и думал о том, что делать дальше.
Через десять дней Ли уедет из Далласа в Новый Орлеан, где он родился. Там он
получит работу — станет смазчиком техники в кофейной компании — и арендует
квартиру на Мэгезин-стрит. Проведя две недели или около того с Рут Пейн и ее
детьми в Ирвинге, Марина и Джун присоединятся к нему. В мои планы поездка в
Новый Орлеан не входила. Я не мог оставить Сейди, которую ждали долгий период
выздоровления и неопределенное будущее.
Намеревался ли я убить Ли между Пасхальным воскресеньем и двадцать
четвертым апреля? Вероятно, мне бы это удалось. Потеряв работу в «Джеггарс-
Чайлс-Стоуволл», он проводил большую часть времени в квартире надо мной или
раздавал в центре Далласа листовки «Честное отношение к Кубе». Иногда
отправлялся в публичную библиотеку, но отказался от Айн Рэнд и Карла Маркса в
пользу вестернов Зейна Грея.
Застрелить его на улице или в библиотеке на Янг-стрит? Это привело бы к
немедленному аресту. Но я мог покончить с ним в квартире наверху, пока Марина
находилась в Ирвинге, шлифуя русский Рут Пейн. Я мог бы постучать в дверь и
пустить ему пулю в лоб, когда он откроет. Без проблем. При выстреле в упор никому
не придется махать «панталонами Мэгги». А что потом? Бежать. С вопросами
полиция первым делом придет ко мне. Это ведь я жил в квартире внизу.
Я мог заявить, что ничего не слышал, и поначалу такой ответ их устроит, но
сколько времени потребуется, чтобы выяснить, что Джордж Амберсон с Западной
Нили-стрит — тот самый Джордж Амберсон, который недавно оказался на месте
преступления на аллее Ульев? Начнется более серьезное расследование, и откроется,
что диплом Джорджа Амберсона — из липового колледжа в Оклахоме, а
рекомендательные письма Джорджа Амберсона — подделки. В этот момент меня
скорее всего арестуют. Полиция получит ордер на обыск моей банковской ячейки,
если узнает, что таковая у меня есть, а она скорее всего узнает. Мистер Ричард Линк,
мой банкир, увидит мою фамилию и/или фотографию в газете и обратится в
полицию. И как они расценят мои мемуары? Как мотив для убийства Освальда,
пусть это и безумие.
Нет, мне придется мчаться к «кроличьей норе», бросить «шеви» где-нибудь в
Оклахоме или Арканзасе, сесть на автобус или поезд. А если я сумею вернуться в
2011 год, то не смогу снова воспользоваться «кроличьей норой» без сброса на ноль.
Получалось, что я оставлял Сейди одну, обезображенную и одинокую.
Do'stlaringiz bilan baham: |
