…Убийство президента Кеннеди стало самым трагическим событием

разделились. Потом, как танцоры, оттачивавшие эти движения долгие месяцы
(возможно, замедлив обороты пластинки, на пустующей площадке для пикника),
наклонились и ударили ногами по воздуху, сначала налево, потом направо. Детки
смеялись и одобрительно кричали. Образовали круг в центре зала и хлопали в
ладоши в такт музыке.
Мы сошлись, и она закружилась, как балерина, под нашими соединенными
руками.
А теперь ты пожатием говоришь мне, налево мы идем или направо.
Она чуть сжала мне правую руку и, словно мысль сыграла роль стартера, снова
закружилась, как пропеллер, в обратную сторону, ее волосы так и летели, становясь
то красными, то синими в лучах прожекторов. Я услышал, как несколько девушек
ахнули. Я поймал Сейди и нагнулся, держа ее на руке, перенеся вес на одну ногу,
надеясь, что колено выдержит. Оно выдержало.
Я распрямился. Она со мной. Подалась назад. Потом пришла ко мне. Мы
танцевали под разноцветными огнями.
Танец — это жизнь.
7 
Танцы закончились в одиннадцать, но на подъездную дорожку к дому Сейди
мой «санлайнер» свернул только в четверть первого воскресного утра. Никто
никогда не скажет вам, что те, кто приглядывают за порядком на подростковых
танцевальных вечерах, сначала должны удостовериться, что все уехали, и лишь
после этого запереть двери.

---

По пути к дому Сейди мы по большей части молчали. Хотя Дональд ставил еще
несколько искушающих быстрых мелодий в исполнении больших оркестров и детки
уговаривали нас станцевать свинг, мы отказались. Один раз запоминается, но два
могут оставить неизгладимый след. А это не очень хорошо в маленьком городке.
Однако для меня неизгладимый след уже остался. Я не мог не думать о том, как
держал Сейди в объятиях, о ее быстром дыхании на моем лице.
Я заглушил двигатель и повернулся к ней. 
Теперь она скажет: «Спасибо, что
выручил меня» или «Спасибо за прекрасный вечер»,
— 
и на том все закончится.
Но я не услышал от нее ни первого, ни второго. Она вообще ничего не сказала.
Просто смотрела на меня. Волосы падали на плечи. Две верхние пуговички мужской
оксфордской рубашки она расстегнула еще в зале. Сережки блестели. Мы
потянулись друг к другу, сначала осторожно, потом крепко обнялись. Начали
целоваться, но не просто целоваться. Набросились друг на друга, как голодные
набрасываются на еду, а мучимые жаждой — на воду. Я ощущал ее духи, и свежий
пот, пробивающийся сквозь аромат духов, и слабый, но все-таки резкий привкус
табака на ее губах и языке. Ее пальцы скользили по моим волосам, мизинчик на
мгновение забрался в ушную раковину, отчего по телу побежала дрожь, потом руки
сомкнулись на моей шее. Большие пальцы двигались и двигались, поглаживали