…Убийство президента Кеннеди стало самым трагическим событием

Да, я знаю, что я
тупица, но мы оба знаем, что моей вины в этом нет.
Ленни садится рядом с
Джорджем на воображаемый берег реки. Снимает шляпу, отбрасывает, ерошит свои
короткие светлые волосы. Копирует голос Джорджа. Майк проделывал все это легко
и непринужденно с самой первой репетиции, безо всякого моего участия. — Будь я
один, я бы горя не знал. Работал бы, и больше никаких неприятностей. —
Возвращаясь к собственному голосу, или голосу Ленни: — Я могу уйти. Я могу уйти
в горы и сыщу там пещеру, раз уж я тебе не нужен.

---

Винс Ноулс опустил голову, а когда поднял и произнес следующую фразу, его
голос стал сиплым и задыхающимся. В нем слышалась печаль, какую Винсу никогда
не удавалось выразить на репетициях.
— Нет, Ленни, я хочу, чтобы ты остался здесь, со мной.
— Тогда расскажи мне, как раньше! О других парнях и о нас!
Тут я услышал первый тихий всхлип в зале. За ним последовал другой. Третий.
Этого я не ожидал, даже в самых дерзких мечтах. Холодок пробежал по моей спине,
и я украдкой взглянул на Мими. Она еще не плакала, но влажный блеск глаз
подсказывал, что ждать осталось недолго. Да, ее проняло — эту железную леди.
Джордж помялся, потом взял Ленни за руку, чего на репетициях Винс никогда
не делал. 
Это для педиков,
сказал бы он.
— Такие, как мы… Ленни, у таких, как мы, нет семьи. Они никто, и на них всем
наплевать. — Другой рукой он взялся за бутафорский пистолет, спрятанный под
курткой. Наполовину вытащил его. Убрал. Потом собрался с духом и вытащил
полностью. Положил на ногу.
— Но не мы, Джордж! Не мы! Ведь так?
Майк исчез. Сцена исчезла. Теперь остались только эти двое, и к тому времени,
когда Ленни попросил Джорджа рассказать ему о маленьком ранчо, о кроликах, о
том, как они будут есть то, что вырастят на земле, плакала уже половина зала. Винс
тоже плакал, да так сильно, что едва мог произносить последние фразы, попросив
бедного глупого Ленни оглянуться, потому что там оно, маленькое ранчо, на
котором они поселятся. И он увидит его, если присмотрится.
Сцена медленно погрузилась в кромешную тьму. Синди Маккомас впервые
правильно погасила прожектора. Берди Джеймисон, школьный уборщик, выстрелил
холостым патроном. Какая-то женщина в зале вскрикнула. Такая реакция обычно
вызывает нервный смех, но в этот вечер я слышал только плач сидевших в креслах
людей. И тишину. Она растянулась на десять секунд. А может, только на пять. Как
бы то ни было, для меня она длилась вечность. Потом зал взорвался
аплодисментами. Лучшего грома за свою жизнь я не слышал. Зажегся свет. Все
вскочили. Первые два ряда зарезервировали для преподавателей, и мой взгляд
случайно упал на тренера Бормана. Будь я проклят, если он тоже не плакал.
В третьем ряду сидели школьные спортсмены.
— 
Ты король, Кослоу!
— крикнул Джим Ладью. Эти слова вызвали радостные
вопли и смех.
Артисты вышли на поклоны: сначала футболисты из массовки, потом Кудряш и
его жена, Огрызок и Рослый, остальные работники. Аплодисменты начали стихать,
и тут появился Винс, раскрасневшийся и счастливый, с мокрыми от слез щеками.
Майк Кослоу вышел последним, волоча ноги, словно смущаясь, а потом, когда
Мими воскликнула: «Браво!» — на его лице отразилось невероятно комичное
изумление.
К ней присоединились другие, и скоро зал скандировал: «
Бра-во! Бра-во! Бра-

---

во!
» Майк низко поклонился, подмел сцену шляпой, которую держал в руке. Когда
выпрямился, на его лице играла улыбка. Не просто улыбка. Он буквально лучился
счастьем, какое могут ощутить только те, кому наконец-то удалось подняться на
самую вершину.
Потом Майк прокричал:
— Мистер Амберсон! Поднимайтесь сюда, мистер Амберсон!
Артисты принялись скандировать:
— Ре-жис-сер! Ре-жис-сер!
— Поддержите аплодисменты, — прорычала рядом Мими. — Поднимайтесь на
сцену, недотепа!
Я поднялся, аплодисменты вновь набрали силу. Майк схватил меня, обнял,
оторвал от пола, вновь поставил и громко чмокнул в щеку. Все засмеялись, включая
меня. Мы все взялись за руки, подняли их, поклонились залу. И когда я вслушивался
в аплодисменты, мне в голову пришла мысль, омрачившая праздничное настроение.
В Минске Ли и Марина уже девятнадцать дней как поженились.
5 
Три недели спустя, буквально перед началом летних каникул, я поехал в
Даллас, чтобы сфотографировать три дома, где будут жить Ли и Марина.
Воспользовался маленьким фотоаппаратом «Минокс», держа его в ладони и
выставляя объектив между двух пальцев. Чувствовал себя нелепо — в длинном
плаще с поясом, словно карикатурный персонаж из раздела «Шпион против
шпиона» в журнале «Мэд», а вовсе не Джеймс Бонд, — но по своему опыту уже
знал, что с этим надо быть осторожнее.
Когда вернулся домой, у тротуара стоял небесно-синий «нэш-рамблер» Мими
Коркорэн, и она как раз садилась за руль. Увидев меня, вновь вылезла из машины. Ее
лицо исказила легкая гримаса — боли или усилия, — а потом Мими двинулась по
подъездной дорожке, изогнув губы в привычной сухой улыбке. Словно я забавлял
ее. В руке она держала туго набитый большой конверт из плотной бумаги, в котором
лежали сто пятьдесят страниц «Места убийства». Я наконец-то уступил ее
настоятельным просьбам… но произошло это лишь днем раньше.
— Или вам чертовски понравилось, или вы не продвинулись дальше десятой
страницы. — Я взял конверт. — Какой ответ правильный?
Ее улыбка стала загадочной.
— Как и большинство библиотекарей, читаю я быстро. Мы можем войти в дом
и поговорить о рукописи там? Еще не середина июня, но уже так жарко.
Да, и она вспотела, чего я не видел раньше. И вроде бы теряла вес. Не лучший
вариант для дамы, которая и так не располагала лишними фунтами.
Когда мы расположились в моей гостиной со стаканами ледяного кофе — я на
кресле, она на диване, — Мими высказала свое мнение.

---

— Мне понравился убийца, переодетый клоуном. Считайте меня извращенной,
но я нашла, что это восхитительно страшно.
— Если вы извращенка, то мы одного поля ягоды.
Мими улыбнулась.
— Я уверена, что вы найдете издателя для этой книги. В целом мне очень
понравилось.
Я почувствовал легкую обиду. Работа над «Местом убийства» начиналась как
дымовая завеса, но постепенно, по мере того как я втягивался в роман, он
становился все более важным. Напоминал секретные мемуары. Хватал за живое.
— «В целом» напоминает мне Александра Поупа. Вы понимаете, осуждать,
делая вид, что хвалишь
[93]
.
— Я не совсем в этом смысле. — Опять оговорка. — Просто… черт побери,
Джордж, это совсем не то, чем вы должны заниматься. Вы должны учить. А если вы
опубликуете такую книгу, ни одна школа в Соединенных Штатах не возьмет вас на
работу. — Она помолчала. — Разве что в Массачусетсе.
Я не ответил. Лишился дара речи.
— Что вы сделали с Майком Кослоу… что вы сделали для Майка Кослоу… я не
видела ничего более удивительного.
— Мими, это не я. У него природный та…
— Я 
знаю
, что у него природный талант, это стало понятно, как только он
вышел на сцену и открыл рот, но вот что я вам скажу, друг мой. Этому меня научили
шестьдесят лет жизни и сорок из них — в школе. Артистический талант встречается
гораздо чаще, чем талант