|
Если бы Эл приглядывался к фондовой бирже так же
внимательно, как к бейсбольным и футбольным матчам и скачкам…
Но он не приглядывался.
Теперь я думаю:
Если бы Фредди Куинлэн не упомянул, что Мировые серии
будут чертовски захватывающими…
Но он упомянул.
И я вновь поехал на Гринвилл-авеню.
Говорил себе, что все эти заядлые игроки в соломенных шляпах и подтяжках,
которых я видел перед «Честным платежом» (где доверие — наш девиз), будут
делать ставки на Серии и некоторые поставят на кон большие деньги. Я говорил
себе, что стану одним из многих и ставка средней величины мистера Джорджа
Амберсона — живущего, по его словам, в переделанном в двухэтажную квартиру
гараже на Блэкуэлл-стрит здесь, в Далласе, — не привлечет внимания. Черт, я
говорил себе, что те, кто держит «Честный платеж», знать не знают сеньора Эдуардо
Гутиерреса из Тампы со времен Адама. Или, точнее, со времен Хама, сына Ноева.
Да, я говорил себе много чего, а сводилось все к двум утверждениям: во-
первых, такая ставка совершенно безопасна, во-вторых, запастись деньгами —
решение здравое, пусть на текущий момент мне их хватало. Я поступал глупо. Но
глупость — одна из двух особенностей человеческой натуры, которые хорошо
видны, когда оглядываешься назад. Вторая особенность — упущенные шансы.
18
Двадцать восьмого сентября, за неделю до начала Серий, я вошел в «Честный
платеж» и — немного пожавшись для приличия — поставил шестьсот долларов на
то, что «Питсбургские пираты» побьют «Янкиз» в семи играх. Согласился на
коэффициент два к одному, хотя полагал, что это слишком мало, учитывая, сколь
многие ставили на «Янкиз». Через день после того, как Билл Мазероски совершил
умопомрачительную круговую пробежку в девятом иннинге, принеся победу
«Букасам»
[90]
, я приехал в Даллас на Гринвилл-авеню. Думаю, если бы увидел, что
«Честный платеж» пустует, развернулся бы и тут же покатил в Джоди… или,
возможно, это я говорю себе сейчас. Точно не знаю.
Зато
знаю
другое: перед букмекерской конторой стояла очередь желающих
получить выигрыши, и я к ней присоединился. Очередь эта показывала, что мечта
Мартина Лютера Кинга может обернуться явью: половина черных, половина белых,
и все счастливы. Большинство уходило с несколькими пятерками или с парой
двадцаток, но я видел нескольких, пересчитывавших сотенные. Вооруженный
грабитель, решившийся в тот день напасть на «Честный платеж», мог бы
хорошенько подзаработать.
Деньги выдавал крепкий мужчина с зеленым козырьком на лбу для защиты глаз
от яркого света. Он задал мне стандартный первый вопрос («Вы коп? Если да,
покажите свое удостоверение»), а после отрицательного ответа спросил, как меня
зовут, и взглянул на мое водительское удостоверение. Новенькое, которое я получил
заказным письмом неделю тому назад: первый официальный техасский документ,
добавленный к моей коллекции. И я закрывал большим пальцем мой адрес в Джоди.
Он заплатил мне тысячу двести долларов. Я засунул их в карман и быстро
зашагал к моему автомобилю. Когда выехал на шоссе 77 — Даллас быстро таял
вдали, Джоди приближался с каждым оборотом колес, — наконец-то расслабился.
Глупыш.
19
Мы собираемся совершить очередной прыжок во времени (в повествованиях
тоже бывают «кроличьи норы»), но сначала я должен рассказать еще об одном
событии.
Форт-Уорт. 16 ноября 1960 года. Прошло чуть больше недели после избрания
Кеннеди президентом. Угол Боллинджер-стрит и Западной Седьмой улицы. День
холодный и сумрачный. Из выхлопных труб автомобилей тянется белый дымок.
Метеоролог радиостанции Кей-эл-ай-эф («Только хиты, все время») предупреждает,
что к полуночи дождь может стать ледяным, так что, рокеры и роллеры, будьте
осторожны на автострадах.
Я — в толстой кожаной куртке и кепке с отворотом, натянутой на уши — сидел
на скамейке перед зданием Ассоциации техасских скотоводов, лицом к Западной
Седьмой. Провел здесь почти час, поскольку не думал, что некий молодой человек
так надолго задержится у своей матери. Согласно записям Эла Темплтона, все трое
сыновей уехали от нее при первой же возможности. Я надеялся, что она выйдет с
ним из многоквартирного дома, в котором жила. Она недавно вернулась в этот город
из Уэйко, где провела несколько месяцев, работая компаньонкой в женском доме
престарелых.
Ждал я не зря. Дверь «Ротари эпатментс» открылась, и на улицу вышел
худощавый молодой человек, очень похожий на Ли Харви Освальда. Он придержал
дверь, пропуская женщину в пальто из шотландки и белых туфлях с закругленными
мысками, какие носят медсестры. Крепкого телосложения, она едва доставала
молодому человеку до плеча. Седеющие волосы зачесаны назад, лицо испещряют
преждевременные морщины. Голова повязана красным платком. Помада такого же
цвета подчеркивала маленький рот, недовольный и сварливый, рот женщины,
верящей, что весь мир настроен против нее, и за годы собравшей немало тому
доказательств. Старший брат Ли Освальда быстро пошел по тротуару. Его мать
поспешила следом, схватила его сзади за пальто. Он повернулся к ней. Они
ссорились, но говорила главным образом женщина. Трясла пальцем перед его
лицом. Я не мог расслышать слов — нас разделяли добрых полтора квартала. Потом
он двинулся к углу Западной Седьмой и Саммит-авеню, как я и ожидал. Он приехал
на автобусе, а ближайшая остановка находилась там.
Женщина какое-то время постояла, словно в нерешительности.
Do'stlaringiz bilan baham: |
