…Убийство президента Кеннеди стало самым трагическим событием

Глава 13 
1 
Вечер 18 мая 1961 года, без четверти восемь. Свет долгих техасских сумерек
заполнил двор. Окно я открыл, и занавески колыхались под легким ветерком. По
радио Трой Шонделл пел «На этот раз». Я сидел во второй спальне маленького дома,
которую превратил в кабинет. Привез списанный в школе стол. Под одну более
короткую ножку подложил дощечку. Работал я на портативной пишущей машинке
«Уэбстер». Правил первые сто пятьдесят страниц моего романа «Место убийства»,
потому что Мими хотела их прочитать, о чем не уставала напоминать мне, а я уже
уяснил для себя, что Мими относится к людям, которым приходилось уступать. С
романом дело продвигалось успешно. В первом варианте я без труда превратил
Дерри в вымышленный город Доусон, а превращение Доусона в Даллас далось мне
еще легче. Я начал вносить изменения только для того, чтобы уже написанные
страницы подтвердили мою легенду, когда я наконец отнесу их Мими, но теперь
изменения эти казались жизненно важными и неизбежными. Создавалось
ощущение, что книга хотела, чтобы ее действие разворачивалось в Далласе.
Зазвенел дверной звонок. Я положил пресс-папье на страницы рукописи, чтобы
их не разнесло по комнате ветром, и пошел посмотреть, кто пожаловал ко мне в
гости. Я помню все это очень отчетливо: колышущиеся занавески, пресс-папье —
гладкий камень с берега реки, песню «На этот раз» из радиоприемника, тающий свет
техасского вечера, который я уже полюбил. Я не могу этого не помнить. Именно в
тот вечер я перестал существовать в прошлом и начал жить.
Я открыл дверь и увидел стоящего на пороге Майкла Кослоу. Он плакал.
— Я не могу, мистер Амберсон, — услышал я. — Просто не могу.
— Что ж, заходи, Майк, — предложил я ему. — Давай об этом поговорим.
2 
Его появление меня не удивило. Я пять лет руководил маленьким
драматическим кружком Лисбонской средней школы, прежде чем сбежал в Эру
всеобщего курения, и за эти годы навидался боязни сцены. Ставить спектакли с
актерами-подростками — все равно что жонглировать банками с нитроглицерином:
и кружит голову, и опасно. Я видел девушек, все схватывавших на лету и
удивительно естественных на репетициях, которые на сцене превращались в статуи.
Я видел низкорослых парней-ботаников, которые расцветали и вырастали на фут в
тот момент, когда произнесенная реплика вызывала смех в зале. Я работал с
увлеченными трудягами, и иногда встречал ученика или ученицу с искрой таланта.
Однако с таким, как Майк Кослоу, я столкнулся впервые. Подозреваю, есть учителя
школ и преподаватели колледжей, которые всю жизнь занимались театром, но
никогда не видели такого, как Майк.
Мими Коркорэн, которая на самом деле руководила Денхолмской объединенной
школой, уговорила меня взяться за постановку пьесы для старшеклассников, когда у
Элфи Нортон, учительницы математики, ставившей спектакли из года в год,

---

диагностировали острый миелоидный лейкоз и отправили ее в Хьюстон на лечение.
Я попытался отказаться, оправдываясь тем, что мне надо бывать в Далласе, но не
так часто ездил туда зимой и ранней весной 1961 года. Мими это знала, потому что я
всегда оказывался под рукой, если Деку требовался замещающий учитель
английского языка и литературы. И действительно, в Далласе я лишь отбывал время.
Ли все еще находился в Минске, вскорости собирался жениться на Марине
Прусаковой, девушке в красном платье и белых туфлях.
— У вас предостаточно свободного времени. — Мими уперла руки (сжав
пальцы в кулаки) в тощие бока. Ее настроение в тот день характеризовалось тремя
словами: пленных не брать. — И за это 
платят
.
— Да, конечно, — кивнул я. — Я справлялся у Дека. Пятьдесят баксов. Я буду
первым парнем на районе.
— Где?
— Не важно, Мими. Пока с деньгами у меня полный порядок. Мы можем
закрыть эту тему?
Нет. Миз Мими весьма напоминала человека-бульдозер и, наталкиваясь на
несдвигаемый предмет, опускала нож ниже и давила на газ. Без меня, заявила она,
школа впервые за свою историю останется без спектакля учеников старших и
младших классов. Родители будут разочарованы. Школьный совет будет
разочарован.
— И я, — тут она сдвинула брови, — сильно огорчусь.
— Боже упаси, вас нельзя огорчать, Мими, — заверил я ее. — Вот что я вам
скажу. Если мне позволят выбрать пьесу — что-то не слишком спорное, обещаю, —
спектакль я поставлю.
Хмурый взгляд Мими Коркорэн сменился фирменной лучезарной улыбкой,
которая всегда превращала Дека Симмонса в податливый воск (по правде говоря,
существенной трансформации для этого не требовалось).
— Прекрасно! Кто знает, может, вы отыщете в наших классах блистательного
актера.
— Да-да. Бывает, и свиньи свистят.
Но жизнь — та еще шутница: я действительно нашел блистательного актера. От
природы. И теперь, накануне первого из четырех спектаклей, он сидел в моей
гостиной, занимая чуть ли не весь диван (который заметно прогибался под его
двумястами семьюдесятью фунтами), и самозабвенно рыдал. Майк Кослоу. Также
известный как Ленни в одобренной для старшей школы адаптации романа Джона
Стейнбека «О мышах и людях», которую сделал Джордж Амберсон.
Но Ленни он мог стать лишь в одном случае: если бы мне удалось уговорить
его выйти завтра на сцену.
3 
Я собрался дать ему бумажных салфеток, но решил, что они не помогут, и

---

принес из кухни чистое посудное полотенце. Он вытер им лицо, более-менее
очухался, в отчаянии посмотрел на меня. Красными, опухшими глазами. Плакать он
начал не у моей двери. Похоже, посвятил этому всю вторую половину дня.
— Хорошо, Майк. Объясни, я постараюсь понять.
— В команде все надо мной смеются, мистер Амберсон. Тренер назвал меня
Кларком Гейблом, это было на весеннем пикнике «Львиная гордость»… И теперь
все так меня называют. Даже Джимми. — Он говорил про Джима Ладью, звездного
куотербека школьной команды и своего закадычного друга.
Тренер Борман меня не удивил. Тот еще мерзавец, который проповедовал
командный дух и терпеть не мог, когда кто-то залезал на его территорию как по ходу
сезона, так и в любое другое время. А Майка как только не называли! В школьных
коридорах я много чего наслушался. И Дуболомом Майком, и Джорджем из
джунглей, и Годзиллой. Над этими прозвищами он смеялся. Такая веселая, даже
рассеянная реакция на насмешки и оскорбления — возможно, величайший дар
природы высоченным и здоровенным парням. Рядом с Майком, ростом шесть футов
и семь дюймов и весом двести семьдесят фунтов, я выглядел как Микки Руни.
У «Львов» была только одна суперзвезда — Джим Ладью. Это в его честь
поставили рекламный щит, который я видел на перекрестке автострады 77 и шоссе
109, но если в команде кто и помогал ему блистать, так это Майк Кослоу,
собиравшийся подписать контракт с Аграрно-техническим университетом Техаса по
окончании первенства школьных команд. Ладью пригласили в Алабамский «Алый
прилив»
[91]
(о чем любому желающему сообщали он сам и его отец), но предложи
мне кто-нибудь назвать наиболее вероятного будущего игрока профессиональной
команды, я бы поставил на Майка. Мне нравился Джим, однако его, по моему
разумению, ждала либо травма колена, либо вывих плеча. Комплекция Майка, с
другой стороны, свидетельствовала, что ему уготована долгая спортивная жизнь.
— А что говорит Бобби Джил?
Майк и Бобби Джил Оллнат, казалось, уже срослись друг с другом, как
сиамские близнецы. Красотка? Будьте уверены. Блондинка? Само собой. Из группы
поддержки? Чего спрашивать.
Он улыбнулся.
— Бобби Джил поддерживает меня на тысячу процентов. Говорит, что я должен
показать себя мужчиной и не позволять этим парням насмехаться надо мной.
— Благоразумная юная леди.
— Да, лучше ее просто нет.
— В любом случае я подозреваю, что на самом деле причина не в
прозвищах. — И поскольку он не ответил, добавил: — Майк? Говори.
— Я выйду перед всеми этими людьми и опозорюсь. Так мне сказал Джимми.
— Джимми потрясающий куотербек, и я знаю, что вы дружите, но когда речь
идет о сцене, он полное говно. — Майк моргнул. В тысяча девятьсот шестьдесят

---

первом году учителя редко употребляли слово «говно», даже если оно из них так и
перло. Но разумеется, я работал лишь замещающим учителем, а потому мог
позволить себе некоторые вольности. — Я думаю, тебе это известно. И, как говорят
в здешних краях, ты, возможно, здоровый, но ты же не глупый.
— Люди 
думают
, что глупый, — прошептал Майк. — И я учусь на тройки.
Может, вы этого не знаете, может, заменяющие учителя не заглядывают в табель, но
это так.
— Я посмотрел твои отметки на второй неделе репетиций, когда понял, что ты
можешь делать на сцене. Ты учишься на тройки, потому что, будучи футболистом,
должен
учиться на тройки. Это часть этоса
[92]
.
— Чего?
— Догадайся по контексту, а «чего» оставь для своих друзей. Не говоря уже про
тренера Бормана, которому, наверное, надо привязывать нитку к свистку, чтобы
помнить, с какой стороны в него дуть.
На это Майк рассмеялся, несмотря на покрасневшие глаза и все такое.
— Послушай меня. Люди машинально думают, что такой большой парень, как
ты, глуп. Скажи мне, что это не так, если хочешь, но исходя из того, что я слышал,
ты такой здоровый с двенадцати лет, так что должен знать.
Он не оспорил мои слова, сказал другое:
— Все в команде пробовались на Ленни. Такая была шутка. Прикол. — И тут
же добавил: — К вам никаких претензий, мистер Амберсон. Вся команда вас любит.
И тренер Борман.
Действительно, футболисты толпой ломанулись на пробы, одним своим видом
запугав более прилежных в учебе соискателей, заявляя, что хотят получить роль
здоровенного слабоумного друга Джорджа Милтона. Разумеется, все они
воспринимали пробы как шутку, да только в прочитанном Майком отрывке роли
Ленни я ничего смешного не увидел. Более того, для меня это стало чертовым
откровением. Я бы воспользовался электрическим кнутом, если б не нашлось
другого способа удержать его в классе, где проводилось прослушивание, но,
разумеется, такие экстремальные меры воздействия не потребовались. Хотите знать,
что самое лучшее в учительстве? Момент, когда ученик или ученица открывает для
себя таящийся в нем или ней талант. Ни одно чувство на земле не может с этим
сравниться. Майк знал, что другие члены команды будут над ним смеяться, но все
равно согласился на эту роль.
И разумеется, тренеру Борману это не понравилось. Тренерам Борманам этого
мира такое никогда не нравится. Правда, в данном случае он ничего не мог поделать,
учитывая, что Мими Коркорэн была на моей стороне. И конечно же, он не мог
заявить, что в апреле и мае Майк не должен пропускать тренировки. В итоге он
ограничился тем, что обозвал своего лучшего линейного Кларком Гейблом. Есть
люди, намертво вбившие себе в голову, что сцена — для девушек и педиков, которые
спят и видят себя девушками. Гейвин Борман относился к таким людям. На
ежегодной пивной вечеринке по случаю Дня дураков у Дона Хаггарти он пожурил

---

меня за то, что я дурю голову этому большому увальню.
Я ответил, что он, безусловно, имеет право на собственное мнение. Оно есть у
каждого, как и дырка в жопе. Потом отошел, оставив его с бумажным стаканчиком в
руке и недоумением на лице. Тренеры Борманы этого мира привыкли к тому, что
всегда добиваются своего, запугивая одним только видом, и он не мог взять в толк,
почему это не сработало с замещающим учителем, стоящим на самой нижней
ступеньке учительской иерархии, который в последний момент занял режиссерское
кресло Элфи Нортон. Но не мог же я сказать тренеру Борману, что человек меняется,
убив отца семейства во имя спасения жены и детей.
Если на то пошло, у тренера не было ни единого шанса. Я задействовал
нескольких футболистов в массовке, они изображали горожан, но решил, что Майк
станет Ленни, как только он открыл рот и произнес: «Я помню о кроликах,
Джордж!»
Он 
стал
Ленни. Он цеплял не только взгляд — благодаря своим габаритам, —
но и сердце в груди зрителя. Зритель забывал обо всем, точно так же, как
болельщики на трибунах стадиона забывали о повседневных делах, когда Джим
Ладью чуть отступал назад, чтобы отдать пас. Сложением Майк, возможно,
идеально подходил для того, чтобы на футбольном поле сминать соперника, но
создали его — то ли Бог, если таковой существует, то ли случайный бросок
генетических костей — для того, чтобы он выходил на сцену и растворялся в ком-то
еще.
— Это был прикол для всех, кроме тебя, — заметил я.
— Для меня тоже. Поначалу.
— Потому что поначалу ты не знал.
— Да, не знал. — Сипло. Почти шепотом. Он наклонил голову, потому что из
его глаз вновь покатились слезы, а он не хотел, чтобы я их видел. Тренер прозвал его
Кларком Гейблом, но если бы я его в этом упрекнул, сказал бы, что это всего лишь
шутка. Прикол. Хохма. Как будто не знал, что вся команда эту шутку подхватит и
будет доставать ею Майка. Как будто не знал, что такое прозвище заденет очень
сильно, как никогда не задел бы Дуболом Майк. Почему люди поступают так с теми,
у кого дар Божий? Из ревности? Страха? Может, дают о себе знать оба фактора. Но
этому парню хватало ума, чтобы понимать, как он хорош. И мы оба знали, что
проблема не в тренере Бормане. Только один человек мог помешать Майку выйти
завтра на сцену — он сам.
— Ты играл в футбол на стадионе, где собиралось в девять раз больше людей,
чем в этом актовом зале. Черт, когда в прошлом ноябре вы ездили в Даллас, на игру
пришло десять или двенадцать тысяч. И отнюдь не ваших друзей.
— Футбол — это другое. Мы выходим на поле в одинаковой форме и шлемах.
Нас можно различить только по номерам. Все на одной стороне…
— В спектакле, помимо тебя, участвуют еще девять человек, Майк, и это не
считая массовки, которую я ввел в пьесу, чтобы задействовать твоих друзей-
футболистов. Они тоже команда.

---

— Это не одно и то же.
— Может, и не одно. Но кое-что общее есть. Если ты их подведешь, все
развалится и все проиграют. Актеры, команда, девушки из группы поддержки,
которые вели рекламную кампанию, все эти люди, собравшиеся приехать на
спектакль, — а у некоторых ранчо в пятидесяти милях. Не говоря уже обо мне. Я
тоже проиграю.
— Пожалуй. — Он смотрел на свои ноги, очень большие ноги.
— Я переживу, если лишусь Рослого или Кудряша. Просто найду другого, кто
быстро выучит роль. Я переживу, даже лишившись жены Кудряша…
— Хотелось бы, чтобы Сэнди играла получше, — вздохнул Майк. — Она
чертовски красивая, но если вовремя произносит свою реплику, то это случайно.
Я позволил себе осторожно улыбнуться. Внутренне, само собой. Начал думать,
что все будет хорошо.
— Кого я не могу потерять… кого постановка не может потерять… так это тебя
или Винса Ноулса.
Винс играл Джорджа, второго бродягу, дружка Ленни, и если по-честному, мы
пережили бы его потерю, если бы он подхватил грипп или сломал шею в
автомобильной аварии (что могло случиться в любой момент, учитывая, как он
водил отцовский пикап). Я бы сыграл его роль, если бы приперло, пусть и не очень-
то подходил по комплекции, и мне не пришлось бы учить слова. После шести недель
репетиций я мог повторить текст за любого актера. И лучше некоторых. Но я не мог
заменить Майка. Никто не мог его заменить, он обладал уникальным сочетанием
роста, веса и природного таланта. На нем держался весь спектакль.
— А если я все просру? — спросил он, услышал, что сказал, и прижал руку ко
рту.
Я сел рядом. Места оставалось немного, но я поместился. В тот момент я не
думал о Джоне Кеннеди, Эле Темплтоне, Фрэнке Даннинге или о мире, из которого я
пришел. В тот момент я думал только об этом здоровенном парне… и моей
постановке. Потому что она стала моей, точно так же, как стало моим время
спаренных телефонов и дешевого бензина. В тот момент школьный спектакль «О
мышах и людях» волновал меня гораздо больше, чем Ли Харви Освальд.
Но еще больше я волновался из-за Майка.
Я оторвал его руку ото рта. Опустил на громадное бедро. Положил ладони ему
на плечи. Заглянул в глаза.
— Послушай меня, — обратился я к нему. — Ты слушаешь?
— Да, сэр.
— Ты ничего не просрешь. Скажи это.
— Я…
— 
Скажи
.

---

— Я ничего не просру.
— Что ты сделаешь, так это потрясешь их. Это я тебе обещаю, Майк. — Я сжал
его плечи еще сильнее. Словно вдавил пальцы в камень. Он мог бы поднять меня и
переломить об колено, но лишь сидел, глядя смиренными, полными надежды
глазами, все еще мокрыми от слез. — Ты меня слышишь? Я обещаю.
4 
Свет заливал сцену, словно плацдарм для высадки десанта. К ней примыкало
озеро темноты, где сидели зрители. Джордж и Ленни стояли на берегу
воображаемой реки. Остальные скрылись за кулисами, но ненадолго. И умереть
достойно этот здоровенный, рассеянно улыбающийся парень в комбинезоне мог
только с помощью Джорджа.
— Джордж? А где все остальные?
Мими Коркорэн сидела справа от меня. В какой-то момент она взяла меня за
руку и теперь сжимала ее. Крепко, крепко, крепко. Мы расположились в первом
ряду. Дек Симмонс — он занимал кресло по другую руку от Мими — неотрывно
смотрел на сцену, его рот чуть приоткрылся. Так, думаю, выглядел бы фермер,
увидевший, как на его северном пастбище динозавр щиплет травку.
— Охотятся. Они все охотятся. Присядь, Ленни.
Винса Ноулса никогда бы не взяли в актеры. Скорее всего он стал бы продавцом
в городском салоне «Крайслер-Додж», как и его отец, но блестящая игра одного
может заставить остальных прыгнуть выше головы, и именно это произошло
сегодня. Винсу, которому на репетициях удалось лишь раз или два достигнуть
минимального уровня убедительности (главным образом потому, что злым, умным и
худым лицом он напоминал Джорджа Милтона, каким тот вышел из-под пера
Стейнбека), что-то передалось от Майка. Внезапно, где-то в середине первого
действия, он наконец-то осознал, каково это — идти по жизни с единственным
другом, таким, как Ленни, и полностью вошел в роль. А теперь, наблюдая, как он
сдвигает на затылок старую — из реквизита — фетровую шляпу, я подумал, что
Винс выглядит совсем как Генри Фонда в «Гроздьях гнева».
— Джордж?
— Да?
— Ты не собираешься задать мне жару?
— О чем ты?
— Ты знаешь, Джордж. — С улыбкой. Улыбка эта говорит: