…Убийство президента Кеннеди стало самым трагическим событием

Zharkoye
. Этот парень, Грегори, прислал купоны
«Шопрайта». — Его губы какое-то время беззвучно двигались. Маргарита ждала. —
Поешь с нами, мама?
— 
Zharkoye
вкусное, mamochka. — Марина улыбнулась.
— Нет, ничего такого я есть не могу, — ответила Маргарита.
— Черт, мама, ты даже не знаешь, что это.
Она его словно и не услышала.
— Приведет к расстройству желудка. А кроме того, я хочу успеть на
восьмичасовой автобус. После восьми в салоне слишком много пьяных мужчин. Ли,
дорогой, тебе нужно починить ту ступеньку на крыльце, прежде чем кто-нибудь
сломает ногу.
Он что-то пробормотал, но Маргарита уже потеряла к сыну всякий интерес.
Наклонилась, словно ястреб, пикирующий на полевую мышь, и схватила Джун. В
бинокль я увидел страх на личике малышки.
— 
Как сегодня моя маленькая КРАСОТКА? Как моя НЕНАГЛЯДНАЯ? Как моя
маленькая DEVUSHKA
?
Ее маленькая devushka, перепуганная до смерти, заревела в голос.
Ли шагнул к матери, чтобы забрать малышку. Красные губы Маргариты
искривились, и только очень милосердный человек сказал бы, что в улыбке. Я бы
назвал это оскалом. Должно быть, Ли пришла в голову та же мысль, потому что он
отступил. Марина кусала нижнюю губу, ее глаза округлились от ужаса.
— 
О-о-о-о, Джуни! Джуни-Муни-Спуни!
Маргарита закружила по вытертому зеленому ковру, игнорируя отчаянные
крики Джун точно так же, как раньше игнорировала злость Ли. Она будто питалась
этими криками. Через какое-то время Марина не выдержала. Встала и направилась к
Маргарите, которая отпрянула от нее, прижимая малышку к груди. С другой
стороны улицы я мог представить себе стук ее больших белых медсестринских
туфель: 
клад-кламп-клад
. Марина ее преследовала. Маргарита, возможно, придя к
выводу, что достаточно ясно выразила свою позицию, отдала ребенка. Указала на
Ли. Потом заговорила с Мариной громким голосом учителя английского языка.
— Он набрал вес… когда вы жили у меня… потому что я готовила ему… его
ЛЮБИМЫЕ блюда… но он все равно СЛИШКОМ… ЧЕРТОВСКИ… ТОЩИЙ!

---

Марина смотрела на нее поверх головы малышки, ее красивые глаза широко
раскрылись. Маргарита закатила свои, то ли от нетерпения, то ли от отвращения,
потом шагнула к Марине. Пизанскую лампу уже включили, и блики отражались от
линз «кошачьих» очков.
— 
СЛЕДИ ЗА ТЕМ… ЧТО ОН ЕСТ! НИКАКОЙ… ПРОСТОКВАШИ!
НИКАКОГО… ЙОГУРТА! ОН… СЛИШКОМ… ХУДОЙ!
— Худой, — с сомнением повторила Марина. В безопасности маминых рук
Джун лишь тихонько всхлипывала, успокаиваясь.
— Да! — ответила Маргарита и повернулась к Ли. — Почини ту ступеньку!
С этим она и ушла, задержавшись лишь на мгновение, чтобы звонко чмокнуть
внучку в макушку. Направляясь в сторону автобусной остановки, она улыбалась. И
как-то помолодела.
8 
Наутро — после того дня, когда Маргарита принесла игрушечный домик, — я
поднялся в шесть. Подошел к задернутым шторам и выглянул через щелку между
ними, не думая, механически: выработалась привычка следить за домом напротив.
Марина сидела на складном стуле, курила. В мешковатой розовой вискозной
пижаме. У нее появился новый фингал, а на пижаме кое-где запеклись капли крови.
Курила она медленно, глубоко затягиваясь, уставившись в никуда.
Через какое-то время она ушла в дом и приготовила завтрак. Скоро появился Ли
и съел его. На Марину он не смотрел. Читал книгу.
9 
Этот парень, Грегори, прислал купоны «Шопрайта».
Ли сказал об этом
матери, возможно, чтобы объяснить, откуда у них мясо. А может, чтобы сообщить
ей, что у него и Марины в Форт-Уорте есть друзья. Mamochka пропустила эти слова
мимо ушей, а я — нет. Питер Грегори представлял собой первое звено цепи, которая
приведет Джорджа де Мореншильдта на Мерседес-стрит.
Как и де Мореншильдт, Грегори эмигрировал из России, а теперь работал в
нефтянке. Родом из Сибири, он раз в неделю вел курсы русского языка в библиотеке
Форт-Уорта. Ли узнал об этом и встретился с Грегори с тем, чтобы спросить, сможет
ли он, Ли, найти работу переводчика. Грегори предложил ему сдать тест и нашел его
русский «сносным». Но кто в действительности интересовал Грегори — кто
интересовал всех русских эмигрантов, Ли наверняка это чувствовал, — так это
бывшая Марина Прусакова, молодая женщина из Минска, которой каким-то образом
удалось вырваться из лап русского медведя, чтобы угодить на рога американского
козла.
Ли работу не получил, зато Грегори нанял Марину — учить русскому его сына
Пола. Освальды отчаянно нуждались в деньгах. Но эта ситуация вызывала у Ли и
раздражение. Марина дважды в неделю давала урок богатенькому парню, тогда как
он каждый день собирал двери.
В то утро, когда я наблюдал, как Марина курит на крыльце, Пол Грегори,

---

симпатичный молодой человек, подкатил к их дому на новеньком «бьюике».
Постучал, и Марина, сильно накрашенная — напомнив мне Бобби Джил, — открыла
дверь. Помня то ли о ревности Ли, то ли о правилах приличия, выученных дома,
урок она давала ему на крыльце. Полтора часа. Джун лежала между ними на одеяле,
а когда плакала, эти двое по очереди брали ее на руки и укачивали. Картина
радовала глаз, хотя я сомневаюсь, что мистер Освальд пришел бы к такому же
выводу.
Примерно в полдень приехал отец Пола, поставил свой автомобиль в затылок
«бьюику». Компанию ему составляли двое мужчин и две женщины. Они привезли
продукты. Старший Грегори обнял сына, потом поцеловал Марину в щеку (ту, что не
опухла). Говорили они на русском. Младший Грегори стушевался, Марина засияла,
как неоновая вывеска. Она пригласила всех в дом. Скоро они сидели за столом в
гостиной, пили ледяной чай и болтали. Руки Марины летали, как переполошенные
птицы. Джун передавали от одного к другому, из рук на колени и обратно.
Я не отрывал от них глаз как зачарованный. Эта девушка-женщина стала
любимицей русской эмигрантской колонии. А разве могло быть иначе? Молодая,
чужая в чужой стране, красивая. Более того, эта красотка вышла замуж за чудовище
— неприветливого молодого американца, который бил ее (что плохо) и истово верил
в систему, которую эти представители высшей части среднего класса не менее
истово отвергали (еще хуже).
Однако Ли принимал привезенные ими продукты, лишь иногда устраивая
скандалы, а когда они привозили что-то из мебели — новую кровать, ярко-розовую
колыбельку для девочки, — принимал и это. Он надеялся, что русские вытащат его
из дыры, в которой он обретался. Но не любил их и к моменту переезда с семьей в
Даллас наверняка знал, что чувство это взаимное. «И с чего им меня любить?» —
скорее всего думал он. В идеологии он не шел на компромисс. Они же трусы,
покинувшие Мать-Россию, когда та стояла на коленях в сорок третьем году,
лизавшие сапоги немцам, а после окончания войны сбежавшие в Соединенные
Штаты и быстро принявшие американский образ жизни… который Освальд считал
завуалированным фашизмом, бряцающим оружием, подавляющим большинство
меньшинством, эксплуатирующим рабочих.
Что-то я узнал из записей Эла. Но главное почерпнул, глядя на сцену на другой
стороне улицы и слушая важные разговоры через «жучок».
10 
Вечером двадцать пятого августа, в субботу, Марина надела красивое синее
платье и нарядила Джун в вельветовый комбинезон с вышитыми на груди цветами.
Ли, как обычно угрюмый, вышел из спальни в своем единственном костюме.
Смешном, из шерстяной материи — сшить такой могли только в России. Вечер
выдался жарким, и я не сомневался, что Ли будет обливаться потом до того, как он
закончится. Они осторожно спустились по лестнице (продавленную ступеньку так
никто и не починил) и направились к автобусной остановке. Я сел в «санлайнер» и
поехал к углу Мерседес-стрит и Уинскотт-роуд. Увидел троицу у столба с белой
полосой. Марина и Ли о чем-то спорили. Это уже не удивляло. Подъехал автобус.

---

Освальды поднялись в салон. Я двинулся следом, как за Фрэнком Даннингом в
Дерри.