Три товарища

* * *
Было уже поздно, когда мы вернулись в санаторий.
– Посмотрите только, как он выглядит! – хихикал скрипач, украдкой показывая на русского.
– Вы выглядите точно так же, – сказал я злобно.
Он посмотрел на меня растерянно и яростно прошипел:
– Ну да, вы-то сами здоровый чурбан!
Я попрощался с русским, крепко пожав ему руку. Он кивнул мне и повел молодую испанку
очень нежно и бережно вверх по лестнице. В слабом свете ночных ламп казалось, что его
широкая сутулая спина и рядом узенькие плечи девушки несут на себе всю тяжесть мира. Дама-
скелет тянула за собой по коридору хныкающего альфонса. Антонио пожелал нам доброй ночи.
Было что-то призрачное в этом почти неслышном прощании шепотом.
Пат снимала платье через голову. Она стояла, наклонившись, и стягивала его рывками.
Парча лопнула у плеч. Она поглядела на разрыв.
– Должно быть, протерлось, – сказал я.
– Это неважно, – сказала Пат. – Оно мне, пожалуй, больше не понадобится.
Она медленно сложила платье, но не повесила его в шкаф. Сунула в чемодан. И вдруг стало
заметно, что она очень утомлена.
– Погляди, что у меня тут, – поспешно сказал я, доставая из кармана пальто бутылку
шампанского. – Теперь мы устроим наш собственный маленький праздник.
Я принес бокалы и налил. Она улыбнулась и выпила.
– За нас обоих, Пат.
– Да, мой милый, за нашу чудесную жизнь.
Как странно было все: эта комната, тишина и наша печаль. А там, за дверью, простиралась
жизнь непрекращающаяся, с лесами и реками, с сильным дыханием, цветущая и беспокойная. И

---

по ту сторону белых гор уже стучался март, тревожа пробуждающуюся землю.
– Ты останешься ночью со мной, Робби?
– Да. Ляжем в постель. Мы будем так близки, как только могут быть близки люди. А бокалы
поставим на одеяло и будем пить.
Вино. Золотисто-смуглая кожа. Ожидание. Бдение. Тишина – и тихие хрипы в любимой
груди.

---

XXVIII 
Снова дул фен. Слякотное, мокрое тепло разливалось по долине. Снег становился рыхлым.
С крыш капало. У больных повышалась температура. Пат должна была оставаться в постели.
Врач заходил каждые два-три часа. Его лицо выглядело все озабоченней.
Однажды, когда я обедал, подошел Антонио и подсел ко мне – Рита умерла, – сказал он.
– Рита? Вы хотите сказать, что русский.
– Нет, Рита – испанка.
– Но это невозможно, – сказал я и почувствовал, как у меня застывает кровь. Состояние
Риты было менее серьезным, чем у Пат.
– Здесь возможно только это, – меланхолически возразил Антонио – Она умерла сегодня
утром. Ко всему еще прибавилось воспаление легких.
– Воспаление легких? Ну, это другое дело, – сказал я облегченно.
– Восемнадцать лет. Это ужасно. И она так мучительно умирала.
– А как русский?
– Лучше не спрашивайте. Он не хочет верить, что она мертва. Все говорит, что это
летаргический сон. Он сидит у ее постели, и никто не может увести его из комнаты.
Антонио ушел. Я неподвижно глядел в окно. Рита умерла. Но я думал только об одном: это
не Пат. Это не Пат.
Сквозь застекленную дверь в коридоре я заметил скрипача. Прежде чем я успел подняться,
он уже вошел. Выглядел он ужасно.
– Вы курите? – спросил я, чтобы хоть что-нибудь сказать.
Он засмеялся:
– Разумеется! Почему бы нет? Теперь? Ведь теперь уже все равно.
Я пожал плечами.
– Вам небось смешно, добродетельный болван? – спросил он издевательски.
– Вы сошли с ума, – сказал я.
– Сошел с ума? Нет, но я сел в лужу. – Он расселся за столом и дохнул мне в лицо перегаром
коньяка. – В лужу сел я. Это они посадили меня в лужу. Свиньи. Все свиньи. И вы тоже
добродетельная свинья.
– Если бы вы не были больны, я бы вас вышвырнул в окно, – сказал я.
– Болен? Болен? – передразнил он. – Я здоров, почти здоров. Вот поэтому и пришел!
Чудесный случаи стремительного обызвествления. Шутка, не правда ли? – Ну и радуйтесь, –
сказал я. – Когда вы уедете отсюда, вы забудете все свои горести.
– Вот как, – ответил он. – Вы так думаете? Какой у вас практический умишко. Эх вы,
здоровый глупец! Сохрани господь вашу румяную душу. – Он ушел, пошатываясь, но потом опять
вернулся:
– Пойдемте со мной! Побудьте со мной, давайте вместе выпьем. Я плачу за все. Я не могу
оставаться один.
– У меня нет времени, – ответил я. – Поищите кого-нибудь другого.
Я поднялся опять к Пат. Она лежала тяжело дыша, опираясь на гору подушек.
– Ты не пройдешься на лыжах? – спросила она.
Я покачал головой:
– Снег уж очень плох. Везде тает.
– Может быть, ты поиграл бы с Антонио в шахматы?
– Нет, я хочу посидеть у тебя.

---

– Бедный Робби! – Она попыталась сделать какое-то движение. – Так достань себе по
крайней мере что-нибудь выпить.
– Это я могу. – Зайдя в свою комнату, я принес оттуда бутылку коньяка и бокал. – Хочешь
немножко? – спросил я. – Ведь тебе же можно, ты знаешь?
Она сделала маленький глоток и немного погодя еще один. Потом отдала мне бокал. Я
налил его до краев и выпил.
– Ты не должен пить из одного бокала со мной, – сказала Пат.
– Этого еще недоставало! – Я опять налил бокал до краев и выпил единым духом.
Она покачала головой:
– Ты не должен этого делать, Робби. И ты не должен больше меня целовать. И вообще ты не
должен так много бывать со мной. Ты не смеешь заболеть.
– А я буду тебя целовать, и мне наплевать на все, – возразил я.
– Нет, ты не должен. И ты больше не должен спать в моей постели.
– Хорошо. Тогда спи ты в моей.
Она упрямо сжала губы:
– Перестань, Робби. Ты должен жить еще очень долго. Я хочу, чтобы ты был здоров и чтобы
у тебя были дети и жена.
– Я не хочу никаких детей и никакой жены, кроме тебя. Ты мой ребенок и моя жена.
Несколько минут она лежала молча.
– Я очень хотела бы иметь от тебя ребенка, – сказала она потом и прислонилась лицом к
моему плечу. – Раньше я этого никогда не хотела. Я даже не могла себе этого представить. А
теперь я часто об этом думаю. Хорошо было бы хоть что-нибудь после себя оставить. Ребенок
смотрел бы на тебя, и ты бы иногда вспоминал обо мне. И тогда я опять была бы с тобой.
– У нас еще будет ребенок, – сказал я. – Когда ты выздоровеешь. Я очень хочу, чтобы ты
родила мне ребенка, Пат. Но это должна быть девочка, которую мы назовем тоже Пат.
Она взяла у меня бокал и отпила глоток:
– А может быть, оно и лучше, что у нас нет ребенка, милый. Пусть у тебя ничего от меня не
останется. Ты должен меня забыть. Когда же будешь вспоминать, то вспоминай только о том,
что нам было хорошо вместе, и больше ни о чем. Того, что это уже кончилось, мы никогда не
поймем. И ты не должен быть печальным.
– Меня печалит, когда ты так говоришь.
Некоторое время она смотрела на меня:
– Знаешь, когда лежишь вот так, то о многом думаешь. И тогда многое, что раньше было
вовсе незаметным, кажется необычайным. И знаешь, чего я теперь просто не могу понять? Что
вот двое любят друг друга так, как мы, и все-таки один умирает.
– Молчи, – сказал я. – Всегда кто-нибудь умирает первым. Так всегда бывает в жизни. Но
нам еще до этого далеко.
– Нужно, чтобы умирали только одинокие. Или когда ненавидят друг друга. Но не тогда,
когда любят.
Я заставил себя улыбнуться.
– Да, Пат, – сказал я и взял ее горячую руку. – Если бы мы с тобой создавали этот мир, он
выглядел бы лучше, не правда ли?
Она кивнула:
– Да, милый. Мы бы уж не допустили такого. Если б только знать, что потом. Ты веришь,
что потом еще что-нибудь есть? – Да, – ответил я. – Жизнь так плохо устроена, что она не может
на этом закончиться.
Она улыбнулась:

---

– Что ж, и это довод. Но ты находишь, что и они плохо устроены?
Она показала на корзину желтых роз у ее кровати.
– Вот то-то и оно, – возразил я. – Отдельные детали чудесны, но все в целом – совершенно
бессмысленно. Так, будто наш мир создавал сумасшедший, который, глядя на чудесное
разнообразие жизни, не придумал ничего лучшего, как уничтожать ее.
– А потом создавать заново, – сказала Пат.
– В этом я тоже не вижу смысла, – возразил я. – Лучше от этого она пока не стала.
– Неправда, милый. – сказала Пат. – С нами у него все-таки хорошо получилось. Ведь
лучшего даже не могло и быть. Только недолго, слишком недолго.