|
* * *
Она заснула на моем плече. Я еще долго не засыпал. В углу комнаты горела маленькая
лампа. Снежные хлопья тихо ударялись в окно, и казалось, что время остановилось в этом
зыбком золотисто-коричневом полумраке. В комнате было очень тепло. Изредка потрескивали
трубы центрального отопления. Пат во сне пошевелилась, и одеяло, шурша, медленно
соскользнуло на пол. «Ах, – думал я, – какая бронзовая мерцающая кожа! Какое чудо эти тонкие
колени! И нежная тайна груди! – Я ощущал ее волосы на моем плече и губами чувствовал биение
пульса в ее руке. – И ты должна умереть? Ты не можешь умереть. Ведь ты – это счастье».
Осторожно я опять натянул одеяло. Пат что-то про бормотала во сне, замолкла и, не
просыпаясь, медленно обняла меня за шею.
XXVII
Все последующие дни непрерывно шел снег. У Пат повысилась температура, и она должна
была оставаться в постели. Многие в этом доме температурили.
– Это из-за погоды, – говорил Антонио. – Слишком тепло, и дует фен. Настоящая погода для
лихорадки.
– Милый, да выйди ты прогуляться, – сказала Пат. – Ты умеешь ходить на лыжах?
– Нет, где бы я мог научиться? Ведь я никогда не бывал в горах.
– Антонио тебя научит. Ему это нравится, и он к тебе хорошо относится.
– Мне приятнее оставаться здесь.
Она приподнялась и села в постели. Ночная сорочка соскользнула с плеч. Проклятье!
какими худенькими стали ее плечи! Проклятье! какой тонкой стала шея!
– Робби, – сказала она. – Сделай это для меня. Мне не нравится, что ты сидишь все время
здесь, у больничной постели. Вчера и позавчера; это уж больше чем слишком.
– А мне нравится здесь сидеть, – ответил я. – Не имею никакого желания бродить по снегу.
Она дышала громко, и я слышал неравномерный шум ее дыхания.
– В этом деле у меня больше опыта, чем у тебя, – сказала она и облокотилась на подушку. –
Так лучше для нас обоих. Ты сам потом в этом убедишься. – Она с трудом улыбнулась. – Сегодня
после обеда или вечером ты еще сможешь достаточно здесь насидеться. Но по утрам это меня
беспокоит, милый. По утрам, когда температура, всегда выглядишь ужасно. А вечером все по-
другому. Я поверхностная и глупая – я не хочу быть некрасивой, когда ты на меня смотришь.
– Однако, Пат… – Я поднялся. – Ладно, я выйду ненадолго с Антонио. К обеду буду опять
здесь. Будем надеяться, что я не переломаю себе кости на этих досках, которые называются
лыжами.
– Ты скоро научишься, милый. – Ее лицо утратило выражение тревожной напряженности. –
Ты очень скоро будешь чудесно ходить на лыжах.
– И ты хочешь, чтобы я поскорее чудесно отсюда убрался, – сказал я и поцеловал ее. Ее руки
были влажны и горячи, а губы сухи и воспалены.
* * *
Антонио жил на третьем этаже. Он одолжил мне пару ботинок и лыжи. Они подошли мне,
так как мы были одинакового роста. Мы отправились на учебную поляну, неподалеку от
деревни. По дороге Антонио испытующе поглядел на меня.
– Повышение температуры вызывает беспокойство, – сказал он. – В такие дни здесь уже
происходили разные необычайные вещи. – Он положил лыжи на снег и стал их закреплять. –
Самое худшее, когда нужно ждать и не можешь ничего сделать. От этого можно сойти с ума.
– Здоровым тоже, – ответил я. – Когда находишься тут же и не можешь ничего сделать.
Он кивнул.
– Некоторые из нас работают, – продолжал он. – Некоторые перечитывают целые
библиотеки, а многие превращаются снова в школьников, которые стараются удрать от лечения,
как раньше удирали от уроков физкультуры; случайно встретив врача, они, испуганно хихикая,
прячутся в магазинах и кондитерских. Тайком курят, тайком выпивают, играют в запретные
игры, сплетничают, придумывают глупые и озорные проделки – всем этим стараются спастись
от пустоты. И от правды. Этакое ребяческое, легкомысленное, но, пожалуй, также героическое
пренебрежение к смерти. Да что им в конце концов остается делать?
«Да, – подумал я. – Ведь и нам всем в конце концов ничего другого не остается делать».
– Ну что ж, попытаемся? – спросил Антонио и воткнул палки в снег.
– Ладно.
Он показал мне, как закреплять лыжи и как сохранять равновесие. Это было нетрудно. Я
довольно часто падал, но потом стал постепенно привыкать, и дело понемногу пошло на лад.
Через час мы закончили.
– Хватит, – сказал Антонио. – Сегодня вечером вы еще почувствуете все свои мышцы.
Я снял лыжи и ощутил, с какой силой во мне бьется кровь.
– Хорошо, что мы погуляли, Антонио, – сказал я.
Он кивнул:
– Мы это можем делать каждое утро. Так только и удается отвлечься, подумать о чем-
нибудь другом. – Не зайти ли нам куда-нибудь выпить? – спросил я.
– Можно. По рюмке «Дюбоне» у Форстера.
Do'stlaringiz bilan baham: |
