|
* * *
Час спустя я сидел в ресторане. Пат была у себя в комнате, а Кестер пошел на
метеостанцию узнать, будет ли еще снегопад. Уже стемнело, луну заволокло, и вечер за окнами
был серый и мягкий, как бархат. Немного погодя пришел Антонио и подсел ко мне. За одним из
дальних столиков сидел тяжелый пушечный снаряд в пиджаке из английского твида и слишком
коротких брюках гольф. У него было лицо грудного младенца с надутыми губами и холодными
глазами, круглая красная голова, совершенно лысая, сверкавшая, как биллиардный шар. Рядом с
ним сидела очень худая женщина с глубокими тенями под глазами, с умоляющим, скорбным
взглядом. Пушечный снаряд был очень оживлен. Его голова все время двигалась, и он все время
плавно и округло разводил свои розовые плоские лапы:
– Чудесно здесь наверху. Просто великолепно. Этот вид, этот воздух, это питание. Тебе
здесь действительно хорошо.
– Бернгард, – тихо сказала женщина.
– Право, я бы тоже хотел пожить, чтобы со мной так возились, так ухаживали… – Жирный
смешок. – Ну, да ты стоишь этого.
– Ах, Бернгард, – сказала женщина робко.
– А что, а что? – радостно зашумел пушечный снаряд. – Ведь лучшего даже не может быть.
Ты же здесь как в раю. А можешь себе представить, что делается там, внизу. Мне завтра опять в
эту чертову суматоху. Радуйся, что ты ничего этого не ощущаешь. А я рад убедиться, что тебе
здесь так хорошо.
– Бернгард, мне вовсе не хорошо, – сказала женщина.
– Но, детка, – громыхал Бернгард, – нечего хныкать. Что ж тогда говорить нашему брату?
Все время в делах, всюду банкротства, налоги. Хотя и работаешь с охотой.
Женщина молчала.
– Бодрый парень, – сказал я.
– Еще бы! – ответил Антонио. – Он здесь с позавчерашнего дня и каждое возражение жены
опровергает своим «тебе здесь чудесно живется». Он не хочет ничего видеть; понимаете, ничего.
Ни ее страха, ни ее болезни, ни ее одиночества. Вероятно, там, у себя в Берлине, он уже давно
живет с другой женщиной – таким же пушечным снарядом, как и он сам, каждое полугодие
приезжает сюда с обязательным визитом, потирает руки, развязно подшучивает, озабочен только
своими удобствами. Лишь бы ничего не услышать. Здесь это часто бывает.
– А жена уже давно здесь?
– Примерно два года.
Группа молодежи, хихикая, прошла через зал. Антонио засмеялся:
– Они возвращаются с почты. Отправили телеграмму Роту.
– Кто это – Рот?
– Тот, который на днях уезжает. Они телеграфировали ему, что ввиду эпидемии гриппа в
его краях он не имеет права уезжать и должен оставаться здесь. Все это обычные шутки. Ведь
им-то приходится оставаться, понимаете? Я посмотрел в окно на серый бархат потемневших гор.
«Все это неправда, – подумал я. – Всего этого не существует. Ведь так же не может быть. Здесь
просто сцена, на которой разыгрывают шутливую пьеску о смерти. Ведь когда умирают по-
настоящему, то это страшно серьезно». Мне хотелось подойти к этим молодым людям,
похлопать по плечу и сказать: «Не правда ли, здесь только салонная смерть и вы только веселые
любители игры в умирание? А потом вы опять встанете и будете раскланиваться. Ведь нельзя же
умирать вот так, с не очень высокой температурой и прерывистым дыханием, ведь для этого
нужны выстрелы и раны. Я ведь знаю это…»
– Вы тоже больны? – спросил я Антонио.
– Разумеется, – ответил он, улыбаясь.
– Право же, отличный кофе, – шумел рядом пушечный снаряд. – У нас теперь такого вообще
нет. Воистину, райский уголок!
* * *
Кестер вернулся с метеостанции.
– Мне нужно уезжать, Робби, – сказал он. – Барометр падает, и ночью, вероятно, будет
снегопад. Тогда я утром вообще не выберусь. Сегодня еще только и можно.
– Ладно. Мы еще успеем поужинать вместе?
– Да. Я сейчас, быстро соберусь.
– Идем, помогу, – сказал я.
Мы собрали вещи Кестера и снесли их вниз в гараж. Потом мы пошли за Пат.
– Если что-нибудь нужно будет, позвони мне, Робби, – сказал Отто.
Я кивнул.
– Деньги ты получишь через несколько дней. Так, чтобы хватило на некоторое время. Делай
все, что нужно.
– Да, Отто. – Я немного помедлил. – У нас там дома осталось еще несколько ампул морфия.
Не мог бы ты их прислать мне?
Он поглядел на меня:
– Зачем они тебе?
– Не знаю, как здесь пойдут дела. Может быть, и не понадобится. У меня все-таки есть еще
надежда, несмотря ни на что. Каждый раз, когда вижу ее, я надеюсь. А когда остаюсь один, –
перестаю. Но я не хотел бы, чтобы она мучилась, Отто. Чтобы она здесь лежала и не было
ничего, кроме боли. Может быть, они ей сами дадут, если понадобится. Но все же я буду
спокойней, зная, что могу ей помочь.
– Только для этого, Робби? – спросил Кестер.
– Только для этого, Отто. Совершенно определенно. Иначе я не стал бы тебе говорить.
Он кивнул.
– Ведь нас теперь только двое, – произнес он медленно.
– Да.
– Ладно, Робби.
Мы пошли в ресторан, и по пути я зашел за Пат. Мы быстро поели, потому что небо все
больше и больше заволакивало тучами. Кестер вывел «Карла» из гаража к главному подъезду.
– Будь здоров, Робби, – сказал он.
– И ты будь здоров, Отто.
– До свидания, Пат! – Он протянул ей руку и поглядел на нее. – Весной я приеду за вами.
– Прощайте, Кестер. – Пат крепко держала его руку. – Я очень рада, что повидала вас.
Передайте мой привет Готтфриду Ленцу.
– Да, – сказал Кестер.
Она все еще держала его руку. Ее губы дрожали. И вдруг она прильнула к нему и
поцеловала.
– Прощайте! – шепнула она сдавленным голосом.
По лицу Кестера словно пробежало ярко-красное пламя. Он хотел еще что-то сказать, но
повернулся, сел в машину, стартовал рывком и помчался вниз по спиральной дороге, не
оборачиваясь. Мы смотрели ему вслед. Машина грохотала вдоль шоссе, взбираясь на подъемы и,
как одинокий светлячок, неся перед собой тусклое пятно света от фар, скользящее по серому
снегу. На ближайшей высотке она остановилась, и Кестер помахал нам. Его силуэт темнел на
свету. Потом он исчез, и мы еще долго слышали постепенно затихавшее жужжание машины.
Do'stlaringiz bilan baham: |
